Боже. Да он, наверное, и вчетвером попробовать не прочь, раз опустился до интрижки с женой собственного друга. Фу! – Ее передернуло от отвращения. – Видел бы ты этого Питера. Розовый, жирный, как свинья. – Анжела хрюкнула пару раз, вызвав приступ смеха у дядюшки. Глядя, как Майки трясется, держась за живот, она и сама улыбнулась. – Совсем не смешно, между прочим. Ты не поверишь, но этот жирный тип заявил, что я и монахиней могу стать, если хочется. Роберту, мол, все равно. Представляешь? Ему все равно – с кем. Небось и за Мэри Маргарет приударил бы, не поморщился. Да что там – он бы и от сестры Кармел не отказался. Вот это, я понимаю, была бы любовь вчетвером. – Анжела не знала, от хохота у нее текут слезы или от ужаса. – Майки, сейчас же прекрати смеяться!Он послушно сунул кулак в рот, затряс головой, замычал, но смех остановить не смог. Анжела грозно нахмурилась. Тот же эффект. Пришлось присоединиться. Нахохотавшись до колик, она с протяжным стоном вытерла глаза:– Над кем я смеюсь? Над собой. Полюбила доброго, порядочного человека, а он на деле оказался полным дерьмом. И что же? Я все равно не могу думать ни о ком, кроме как об этом уроде! А надо бы о призвании вспомнить.Анжела надолго умолкла, разглядывая Майки.– Но ты ведь веришь, что из меня выйдет хорошая монахиня, правда? – наконец спросила она.Вопрос ему не понравился. Майки отшатнулся, как от удара. Потом медленно поднял глаза и так же медленно, очень медленно покачал головой. Взгляд его умолял о прощении, но ответ оставался тем же.– Нет? И ты туда же? Ни одна грешная душа в меня не верит. Ни одна. Включая мою собственную.Увернувшись от раскинутых дядюшкиных рук, она схватила поднос, дернула на себя дверцу люка и нырнула в лаз. Гнилая ступенька с хрустом проломилась, и Анжела полетела вниз, на каменные плиты прихожей. Сознание не отпускало ее еще несколько секунд, потом накатила мрачно-лиловая туча и поглотила его целиком. В глубоком, вязком мраке, далеко-далеко, зазвучал голос. Голос ангела. * * * Над волнующейся Темзой небо окрасилось в густо-синий цвет. В насыщенный, вечерний цвет. Ни единого облачка до самого Твикнхэмского моста. Питер опустился на скамью рядом с Марти. Питер был в отчаянии. Никто с ним не общается, никому он не нужен. Ни Аните, ни Роберту. Анита лишь жалила взглядом всякий раз, когда они сталкивались, что ее усилиями случалось не часто. Посмотреть со стороны – ей противно дышать с ним одним воздухом. Роберт бросал трубку и не отвечал на призывы Питера к автоответчику. Потерять Аниту – одно дело. Потерять Роберта – совсем, совсем иное. Питеру казалось, что он носит траур по всем родственникам разом.– Марти я лично, – сообщил Марти.– Питер я лично, – безнадежно отозвался Питер.Четверть часа они молчали.– Кажется, я потерял жену и лучшего друга, – сказал Питер, когда сосед по скамье начал собирать барахло.– О! – Марти остановился.– Не вместе, – поспешил объяснить Питер. – Каждого по отдельности.– Тяжело, – кивнул Марти.– Хочу сделать последнюю попытку. Прямо сейчас. Вроде бы и сил набрался… на одного из них. Дерьма-то сразу много не проглотишь.– Верно. – Марти уставился на реку.– Но к кому пойти? Марти задумался.– А кто ближе?Питер оглянулся на тропинку. До своего дома или до дома Роберта? Одинаково.– Роберт ближе. – Он встал. – Спасибо, дружище, пожелайте мне удачи.– Удачи.Тропинку Питер преодолел едва ли не бегом, в начале улицы перешел в галоп и почти добрался до дома, когда его внимание привлекли маневры миссис Лейч. Доброе дело наверняка зачтется – Питер кинулся на помощь.– Вон! Убирайтесь к черту! – завопила миссис Лейч, едва он взялся за спинку кресла.– Я хочу помочь, крыса старая, – буркнул он себе под нос и тут же взвыл на всю улицу.Развернув кресло, миссис Лейч наехала ему на ноги.– Будешь знать, как совать свой чертов нос!Роберт оказался среди прочих соседей, высыпавших на улицу. Заметив его, Питер перестал скакать на одной ноге.– Она мне ногу переехала!– Жаль, что не твою дурацкую башку. – Роберт ухмыльнулся. – Заходи.Устроившись в гостиной с бокалом виски, Питер изучал многострадальные конечности. Пошевелил пальцами:– Кажется, ничего не сломано.– Ну и слава богу. До завтра, значит, дотянешь.– От Анжелы ничего?– Ничего.– Мне очень жаль. Ей-богу, не понимаю, что я такого сказал. Почему она сбежала? Не понимаю.– Неважно, – прервал его Роберт. – Теперь уже неважно.– Решил поставить точку? – Да.Помолчали.– У меня билеты на регби в субботу. Пойдешь?– Еще бы.Питер опрокинул бокал, вздохнул и поднялся.– Скажу, пожалуй… Похоже, у нас с Анитой ничего не выйдет.– Жаль, Питер. От души жаль.– Н-да… – Питер потер кулаком глаз и посмотрел в угол, на портрет Анжелы. – А что с картиной?– Да какая разница? – с горечью сказал Роберт. – С картинами тоже покончено.– Не стоило, наверное, рассказывать тебе про Анжелу. Узнал бы сам со временем.– Ты поступил как друг.– Думаешь? Что ж. – Питер запнулся. – Нет. Буду честным до конца. Боюсь, мотивы у меня были не самые благородные.– Что ты этим хочешь сказать?– Не знаю. – Он снова тяжко вздохнул. – Кажется, теперь я вообще ничего не знаю. Ну ладно. Друзья, да?Роберт криво улыбнулся, однако тоже встал и пожал протянутую пухлую руку.Питер уцепился за его ладонь, как за спасательный круг. И тряс, и мял, пока не услышал:– Друзья, друзья.Следующие десять минут превратились для Роберта в сущий кошмар. Питер рыдал; он выл, всхлипывал, мотал головой, раскачивался всем телом и размазывал слезы по трясущимся щекам, а Роберту оставалось смотреть в пространство и мечтать оказаться в другом месте.– Ну-ну… – буркнул он.– Прости, прости. – Питер наконец нашел в себе силы от него оторваться.– Ничего, справишься. – Роберт неуклюже похлопал приятеля по плечу.– Как ты думаешь, у нее кто-то есть? Скажи, если знаешь, Роберт. Ты знаешь что-нибудь?– Абсолютно ничего.– Да?– Да. Абсолютно ничего не знаю. Абсолютно.– Одного «абсолютно» вполне достаточно.– Хорошо. Абсолютно – один раз.– Ладно.Улыбнувшись дрожащими губами, Питер выудил из кармана платок, утерся. Сложил платок и сунул обратно в карман.– Н-да. Надо взять себя в руки. Лучшее, что можно сделать. Спасибо, что выслушал, и все такое.– Всегда к твоим услугам. – Роберт еще раз похлопал Питера по плечу и на всякий случай отпрянул.– А я что, и вправду заносчивая, самоуверенная, жирная скотина?– Нет, конечно.После его ухода Роберт накрыл простыней морской пейзаж, над которым работал, и достал из угла портрет Анжелы. Наполнил еще один бокал, уселся на стул перед мольбертом. Тянул виски и смотрел, смотрел, смотрел. Не зная, что позади него, скрестив руки на груди и склонив голову набок, стоит Бонни.– Вот, значит, как ты теперь проводишь время.Роберт вздрогнул.– Я занят. Оставь меня, пожалуйста.– Занят, – фыркнула Бонни. С того последнего разговора на лодке она, как ни странно, не появлялась, а Роберт встреч с матерью не искал. – Он занят, – повторила Бонни, сняла портрет с мольберта, повернула к окну. – В точку попал, врать не стану. Можно успокоиться и любить портрет в свое удовольствие. Замечательно.– Кто сказал, что я ее люблю?– Ты сказал, сынок. Только что.– Бонни…Слова застряли у него в горле. Бонни молча подняла портрет и изо всех сил ударила им о спинку стула. Роберт бросился к матери, но она успела ударить еще раз.– Что ты делаешь? Ты спятила!– А ты сомневался? – Пустые глаза, скучный тон.– Убирайся! Вон! – Роберт пихнул мать к двери. Останься она еще хоть на минуту, и он за себя не ручается. Но Бонни – откуда только силы взялись – стояла насмерть.– Послушай меня, – выдохнула она, упираясь. – Эта девочка создана для тебя. Она просто чудо. Никакая картинка тебе ее не заменит. Я надеялась, что ты сам это поймешь, что мне не придется подталкивать… ха! Похоже, без этого не обойтись.– Бонни. Повторяю. Уходи. В противном случае толкать придется мне. Башмаком. Вон!– Нет!Обхватив солидный торс матери, Роберт предпринял еще одну попытку выпихнуть ее. Бесполезно. Бонни словно приросла к полу.– Если мне придется силой вышвырнуть тебя вон из дома, из моей проклятой жизни, значит, так тому и быть. Прошу в последний раз. Уходи.– Я ведь тебе счастья желаю.– Большинство матерей подписались бы под этими словами. Проблема в том, что их желание чаще всего приносит обратный результат.– Да пошел ты со своими гладкими речами! Проблема в том, что я действительно желаю тебе счастья, даже если в данную минуту меня берут сильные сомнения – а заслуживает ли это дерьмо счастья? Девочка чудо. Она сделает тебя счастливым. А ты отшвыриваешь ее прочь, как и всех остальных!– Остальные не были проститутками, Бонни!– Что?– Что слышала. – Голос упал. И руки вяло упали по бокам. Самое страшное сказано. Роберт прекратил борьбу. – Ну вот. Теперь ты знаешь.– Д-да… – На большее Бонни не хватило.– Именно.– Ты говорил с ней об этом?– Еще бы. Никакого желания бросить. Более того, она обожает свою работу. Каждый день общается с психами и утверждает, что способна с ними справиться. Знаешь, откуда я узнал? От Питера. Он выследил ее до… до ее кукольного дома. Я тоже туда съездил, она даже разговаривать не захотела. Только ахнула.– Ахнула?– Ладно, неважно.Бонни, шатаясь, добралась до дивана.– Да…Вжизни такого не бывало, чтобы Бонни потеряла дар речи. Необычная ситуация, которой Роберт не смог воспользоваться. Он проглотил виски, посмотрел на расстроенное лицо матери и налил ей тоже, решив промолчать. Промолчать о том, что до самой смерти никому больше не поверит. О том, что всю жизнь только этим и занимался – старался никому не верить. О том, что снова и снова натыкался на ложь, скрывающую другую ложь. И о том, что только в картинах, под слоями многолетней грязи, находил правду.– Дерьмо! – прорвался в его мысли американский акцент матери. – Дерьмо!– Ой, ради бога, Бонни. Давай обойдемся без твоих американизмов.С ее губ сорвался странный шипящий звук, словно выходил воздух из надувного матраца.– В самом деле. – Она дернула плечами. – Давно пора. Самой противно.– Что? – Роберт потрясение смотрел на нее. Куда подевался ее акцент? Великолепный Лондонский выговор, без малейшего намека на заокеанскую речь.– Что слышал.– Это точно. Но что это значит, Бонни? Хочешь сказать, ты не из Нью-Йорка?– Дальше Пекхэма не бывала. Там и родилась.– Так. Кажется, я схожу с ума. Определенно схожу с ума. Какой смысл, Бонни? Что тебя заставило врать мне всю жизнь?– Ой, только не притворяйся, что я эту самую жизнь тебе не облегчила. Одно дело иметь придурковатую матушку из Нью-Йорка, и совсем другое – клушу из Пекхэма.Боже. Роберта кольнуло чувство вины. Но прежде чем он успел что-то сказать, Бонни продолжила:– Твоей вины в этом нет. – Она устало вздохнула. – Мне должно было исполниться семнадцать, и вот за день до этого я собралась и… скажем так – ушла из дому. Детали мелкие, всякие там «как» и «зачем» тебе ни к чему. Добавлю, что никто меня не останавливал, никто не гнался следом, чтобы вернуть, и меня это устраивало. Потом… Проснулась я одним прекрасным утром и решила: все, начинаю новую жизнь. Так и сделала.– Ничего себе, – Роберт запнулся. – А имя у тебя настоящее?– Само собой, дорогой. – Бонни хмыкнула и тут же стерла улыбку с лица. – Теперь-то точно настоящее. Да захлопни ты рот, Роберт, муха залетит. Знаешь, зачем я тебе все это рассказываю? Чтобы ты понял: Бонни – это моя маска. Я сама ее придумала. Она меня так долго защищала, что мы с ней стали одним целым, и я не представляю себя в иной роли. Не так уж она плоха, а?– Совсем не плоха. Я бы даже сказал, очень милая. В небольших дозах. – Роберт улыбнулся, все еще в тумане.– Разыщи Анжелу, дорогой. Поговори с ней. Попробуй! – неожиданно взмолилась Бонни, схватив его за руки.– Отстань.– Ты ведь любишь ее? Так борись. Отведи ее… ну, я не знаю, к психоаналитику, что ли.– Бонни, ради всего святого!– Тебе плевать на нее? Представь только, какой опасности она подвергается каждую минуту.Роберт зарылся лицом в ладони. Бонни в своем репертуаре: попала в самое больное место. О нет, не просто попала – ударила. Уж сколько ночей он глаз не сомкнул, тревожась за Анжелу. А когда усталость брала свое, место дневных кошмаров занимали ночные, еще страшнее. Обнаженные тела; сцены насилия; в центре кадра – Анжела… изуродованная, с содранной кожей. Дымчатый взгляд полон муки. Мужчины толпятся вокруг, мечутся как зомби, заслоняя Анжелу. Роберт набирает скорость, пытаясь догнать хрупкую фигурку, мчится все быстрее, быстрее. Отпихивает мужские тела, разбрасывает их по сторонам, продираясь к центру… А там никого. Анжела исчезла.– Не опускай руки, дорогой, – продолжала Бонни. – Может быть, виной всему какая-то трагедия в ее жизни. Дядюшка на чердаке… согласись, это ненормально. Ты должен ей помочь.– Как именно? Предложить услуги сутенера?– Не говори ерунды. Ты отлично меня понял. – Деятельная натура Бонни взяла свое; сбросив меланхолию, она вновь была готова штурмовать препятствия. – Найди ее. Скажи, что тебе плевать на ее работу. Это ведь правда. Ты с ума по ней сходишь, поэтому все примешь. Боже, абсолютно все! Ни одна женщина против такого не устоит. Добейся ее, сын, и вытяни из этого кошмара.– Уже пытался, Бонни. – Роберт задумался на миг, мотнул головой: – Нет. Ничего не выйдет.– Ты любишь ее?Он кивнул. Молча. Безнадежно. Бонни стиснула его ладони.– Так узнай, что она прячет под маской. Все мы что-то прячем, Роберт. Все до единой. Это наш щит. Никогда тебе не узнать настоящей любви, если ты не дашь себе труд заглянуть внутрь. Пробиться внутрь.– Бонни, – он отдернул руки, – нет никакой маски, никакого щита. Она шлюха, только и всего. Ясно тебе? Финита. Наверное, я смог бы с этим жить…– Еще как смог бы.– …Но ей нравится, понимаешь? Нравится быть проституткой. Вот в чем проблема. Ей нравится.– Это никому не нравится! – рявкнула Бонни. – Думаешь, мне нравилось? * * * Анжела не сомневалась, что умерла. Вот сейчас откроет глаза, увидит внизу пустошь и убедится. Ох, голова. Расплющена, как гнилая дыня. Что это за тоскливый вой рядом? Глянуть одним глазком? Вместо пустоши – почерневшие балки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40