– Но я не смогу уснуть, – пробормотала Сэм. – Ты посидишь со мной? .
– Конечно.
Отправив детей в их комнату и запретив шуметь под страхом смертной казни, Хоуп села на край кровати и стала гладить хо­лодную руку Сэм. Светлые волосы сестры рассыпались по синей наволочке; ее лицо на темном фоне казалось пугающе бледным.
– Хоуп, я испугалась и поэтому прилетела к тебе. Ты единст­венная, кто у меня остался, – прошептала Сэм. – Одна я не вы­держу.
– Ты не будешь одна. Обещаю. А теперь помолчи и постарай­ся уснуть, – ласково сказала Хоуп, как будто успокаивала Тоби, которому приснился страшный сон.
Она продолжала гладить руку Сэм, и через несколько минут измученная сестра уснула. Когда дыхание Сэм стало ровным и мерным, Хоуп на цыпочках выбралась из комнаты, думая о том, что их роли переменились. Много лет Сэм заботилась о ней, но теперь Хоуп ощущала себя более сильной. И должна была взять инициативу на себя. Если Сэм действительно тяжело больна, ожидание приема может стать для нее катастрофой. А значит, нужно действовать.
И Хоуп Паркер, которая всю жизнь надеялась на других, взя­лась за дело. Она нашла записную книжку Сэм и отыскала номер телефона консультанта, возле которого была записана дата при­ема. Пять часов вечера, еще не поздно… Хоуп дозвонилась до ре­гистраторши и кратко объяснила, в чем суть. К счастью, оказа­лось, что один из пациентов отказался от приема, и регистратор­ша пообещала, что Сэм примут через три дня.
– Большое спасибо, – с чувством сказала Хоуп. – До свида­ния. Я привезу ее.
В половине седьмого вернулся Мэтт.
– Чья это машина? – удивился он и, бросив ключи на жур­нальный столик, заглянул в гостиную.
– Сэм приехала, – сказала Хоуп, вздрогнув при мысли о том, что сестра в таком состоянии ехала сюда от самого аэропорта. Просто чудо, что она не разбилась.
– Сэм? – Мэтт застыл на месте. – Почему же она не предуп­редила?..
– Папа, папа! – закричала Милли и побежала по лестнице, топая, как слон.
– Тихо! – прошипела Хоуп. – Тетя Сэм спит!
– Спит? – повторил Мэтт. – Хоуп, что случилось?
Хоуп отвела мужа на кухню и шепотом, чтобы не услышали дети, обо всем ему рассказала.
– О боже… – пробормотал потрясенный Мэтт. – Хоуп, это ужасно! – Он обнял жену и нежно поцеловал в макушку. – Ты в порядке?
Тут Хоуп дала себе волю и расплакалась.
– Все хорошо, дорогая. – Мэтт не знал, чем утешить жену. – Я с тобой. Даже если случится худшее, у тебя еще останутся дети и я…
– Знаю, – всхлипнула, Хоуп, уткнувшись в его джинсовую курт­ку. – Но смерти Сэм я не переживу!
В одиннадцать утра Хоуп разбудила сестру, войдя в спальню с подносом, на котором стояли кофейник, кувшин со свежим апель­синовым соком, яйцо от собственной курицы, местный ржаной хлеб, домашнее масло и джем из крыжовника.
– Неужели я так долго спала? – удивленно спросила Сэм, сев на кровати.
– Ты очень устала, – сказала Хоуп и поставила ей на колени поднос. – Ешь. Тебе нужно как следует питаться.
– Да, мамочка, – пошутила Сэм. Хоуп улыбнулась.
– Ну, значит, ты пошла на поправку, если снова начала драз­нить меня.
– Просто тебя слишком легко дразнить, – с любовью сказала Сэм. – Ты всегда была ужасно бесхитростная. И добрая. Спаси­бо за то, что ты заботишься обо мне.
– Это только начало, – улыбнулась Хоуп. – Консультант при­мет тебя через три дня, и я полечу с тобой.
Сэм молча взяла руку сестры, и ее глаза наполнились слезами.
– Ешь, – снова бодро сказала Хоуп. – А когда закончишь, мы с тобой погуляем. Тебе нужен свежий воздух.
– А как же дети? Кстати, где они?
– Утром Мэтт отвез их в ясли, так что мы с тобой сможем по­быть вдвоем. Ешь, лентяйка!
Стоял прекрасный февральский день, бледное солнце золоти­ло голые ветки деревьев. Хоуп и Сэм шли по проселку, наслажда­ясь редким зимним теплом.
– Извини, что я свалилась на тебя, как снег на голову, – ска­зала Сэм, засунув руки в карманы легкого анорака, позаимство­ванного у Хоуп. – Мне нужно было остаться дома и не причи­нять тебе хлопот. Я должна была сама переменить дату приема.
– Не говори глупостей. Ты поступила совершенно правильно. Куда еще ты могла поехать?
Сэм грустно кивнула:
– Да, верно. Куда бы еще я могла поехать? Никуда.
Хоуп была готова откусить себе язык. Вчера вечером во время слезной исповеди Сэм ей стало ясно, что у сестры уже давно ни­кого нет. Хоуп стало стыдно за то, что она верила байкам Сэм. Она должна была понять, что сестра одинока и просто притворя­ется довольной жизнью.
Они выбрались на шоссе и некоторое время шли молча. Потом Сэм ни с того ни с сего сказала:
– Когда мама и папа умерли, они были намного младше нас нынешних. Маме было двадцать девять. Я все еще помню запах ее духов, хотя никогда не знала их названия. Однажды в Париже я провела целый день в парфюмерном магазине, нюхая все подряд, но так и не нашла ничего похожего. Ты не помнишь, как они на­зывались?
Хоуп покачала головой:
– Нет. Я вообще ничего о них не помню… – Она призналась в этом впервые в жизни. Когда погибли их родители, ей было всего три года, а Сэм шесть.
– Ты никогда не говорила этого, – удивилась Сэм. Хоуп пожала плечами:
– Когда мы были маленькими и ты спрашивала меня, помню ли я запах маминых духов и песенки, которые она пела нам перед сном, я говорила «да», потому что думала, что так надо. Я боя­лась, ты будешь сердиться на меня за то, что я забыла их.
– Извини, – снова сказала Сэм, чувствуя знакомое жжение в глазах. Теперь она плакала по всякому поводу и злилась на себя за эту слабость.– Я хотела, чтобы мы помнили все, потому что тетя Рут вообще не хотела говорить о них. Она всегда меняла тему, едва я заговаривала о маме.
– Тетя не хотела ничего плохого, – возразила Хоуп. – Просто она совершенно не понимала детей и думала, что для нас будет лучше, если мы их забудем. Что если мы никогда не будем гово­рить о них, то быстрее придем в себя. Конечно, это было совер­шенно неправильно.
Сестры помолчали, вспоминая высокий и тихий старомодный дом в Виндзоре, где детям не разрешалось смеяться, чтобы не беспокоить дам, игравших в гостиной в бридж.
– Она не так уж плохо заботилась о нас, – заметила Хоуп.
– Не так уж. Теперь я понимаю, что для нее, наверное, это было настоящим кошмаром. Нелегко старой деве воспитывать двух маленьких детей.
Рядом с ними остановилась новенькая красная машина.
– Хелло-о! – пропела Дельфина, опуская стекло. – Привет, Хоуп! А вы, должно быть, Сэм? Рада познакомиться с вами. О гос­поди, – добавила она, – за милю видно, что вы сестры. Вы так похожи!
Сэм и Хоуп удивленно посмотрели друг на друга.
– До сих пор этого никто не замечал, – сказала Сэм.
– Значит, во всем виноваты мои кельтские предки, – расплы­лась в улыбке Дельфина. – Я ведь немного экстрасенс и чувст­вую кое-что, чего другие не ощущают. Вы придете сегодня в клуб макраме? – спросила она, , ;
– Вообще-то я собиралась, но у меня Сэм… – Хоуп осеклась.
– И думать не смейте! – решительно заявила Дельфина. – Сэм придет с вами.
– Я не хочу быть незваным гостем, – пробормотала Сэм, ис­пуганная мыслью о том, что испортит кому-то вечер. – Я пре­красно могу посидеть дома…
Дельфина подняла глаза к небу.
– Ну и парочка! Хотите перещеголять друг друга в деликат­ности? Так вот, я вас официально приглашаю, Сэм. Мы уже сто лет не встречались. Это будет настоящая бомба! Мэри-Кейт за­паслась водкой и смешала свой потрясающий мартини. Если вы не придете, мы перепьемся, и завтра в поселке объявят траур, по­тому что единственный фармацевт Редлайона будет мучиться по­хмельем. Пока-а!
Она нажала на педаль газа и умчалась. Сестры переглянулись и рассмеялись.
– Она прелесть, – сказала Сэм. – Удивительное место…
– Да. Это Редлайон, – гордо сказала Хоуп. – Он проглатыва­ет тебя целиком. И принимает такой, как ты есть.
13
Вечером должно было состояться первое заседание клуба мак­раме после долгого перерыва. Вирджиния купила головку мест­ного сыра и бутылку белого вина. Таков был ее вступительный взнос, хотя Мэри-Кейт не велела ничего приносить с собой.
– Главное – приходите сами, – сказала она. – Этого будет вполне достаточно. Мы с Дельфиной уже все приготовили. Только не садитесь за руль и приготовьте на утро несколько таблеток рас­творимого анальгина.
– Вы как профессионал предрекаете, что завтра мы все будем страдать похмельным синдромом? – спросила Вирджиния.
– Ничуть, – лаконично ответила Мэри-Кейт. – Просто мне нравится быть во всеоружии.
Вирджиния посмотрела на часы и решила, что выйдет через полчаса. Но до того ей нужно было проверить спальни для гостей. Джейми и Лоренс со своей новой подружкой по имени Барбара обещали приехать на пару дней, и она хотела убедиться, что все готово.
Розовый будуар был в полном порядке, но зато во второй ком­нате на стене красовалось влажное пятно. «Старые дома подобны дамам в возрасте, – вздохнула Вирджиния. – Стоит справиться с одним недугом, как тут же появляется другой». Несмотря на мо­роз, ее бедро не болело уже неделю, однако вернулась боль в пле­че, которой она не испытывала несколько лет. И это случилось именно тогда, когда от Вирджинии потребовались физические усилия! При детях она должна была выглядеть живой и здоровой, а не немощной старухой, требующей ухода.
«Они не дети, – поправила себя Вирджиния. – Они взрослые. Двадцать семь и двадцать пять». Но в глубине души она знала, что всегда будет считать Лоренса и Джейми детьми, хотя они жили собственной взрослой жизнью и работали не покладая рук. У Ло­ренса был в Суордсе зубоврачебный кабинет, а Джейми преподавал математику в закрытой школе для мальчиков. Вирджиния горди­лась всеми тремя своими сыновьями и надеялась, что сумела дать им, как гласит пословица, «корни и крылья». И все-таки она чув­ствовала себя эгоисткой за то, что уехала из Дублина, бросив Ло­ренса и Джейми. Слава богу, Доминик счастливо жил в Лондоне с Салли и маленькой Элисон…
Джейми и Лоренс не были в Килнагошелл-хаусе с тех пор, как перевезли ее сюда, и предстоящий визит сыновей почему-то тре­вожил Вирджинию. Барбара и Лоренс встречались четыре меся­ца, однако Вирджиния еще не была знакома с девушкой. Будь жив Билл, Барбара наверняка была бы в их доме таким частым гос­тем, что сейчас стала бы почти членом их семьи. В этом был весь Билл – гостеприимный и щедрый. При нем сыновья с самого на­чала приводили в дом своих подружек.
Вирджиния тяжело вздохнула. Ей Лоренс рассказал о Барбаре по телефону. По его словам, она была «добрая, умная и очень, очень милая». Вирджиния тут же позвонила Джейми в расчете на более объективную информацию и услышала совсем другую оценку.
– Она раздражающе беспомощная, – сказал Джейми. – И в то же время властная. Иными словами, пассивно-агрессивная, – добавил он.
Вирджиния улыбнулась. Джейми успешно применял на прак­тике знания психологии, полученные в университете.
– Хочешь сказать, что она тебе не нравится?
– Ни капли, – с непривычной для него решительностью от­ветил Джейми.
Вирджиния снова вздохнула. Ах, если бы сейчас Билл был с ней! Воспоминание о муже сделало свое дело, и она, как всегда, полезла за платком. «Думай о чем-нибудь другом! – велела она себе. – Не хватало еще явиться к Мэри-Кейт в слезах и испортить людям вечеринку».
– Знаете, я боялась, что вы не приедете, – сказала Мэри-Кейт, когда гостья отдала ей сыр, вино и букет нарциссов, которые она нарвала на краю луга у Килнагошелла.
– Я и в самом деле чуть не передумала, – улыбнулась Вирд­жиния, с любопытством разглядывая дом Мэри-Кейт. До сих пор ей не приходилось бывать здесь. .
– Вы знаете наши правила, – решительно сказала Мэри-Кейт, проводя ее в комнату, оклеенную темно-красными обоями. – Если сегодня вечером у вас неважное настроение, оставьте его за дверью. На то и существует клуб макраме.
Именно за это Вирджиния и любила свою новую подругу: с Мэри-Кейт можно было не притворяться.
– Потрясающая комната, – прошептала она.
Гостиная выглядела как голливудская версия Шанхая тридца­тых годов. Напротив друг друга стояли два огромных дивана с пухлыми валиками, обтянутые восточной парчой. Между ними расположился большой низкий стол темного дерева, который ук­рашали изящные безделушки, деревянные фигурки животных и шахматная доска из резного нефрита. На стенах висели картины в восточном стиле, окна были задернуты элегантными розовыми шторами, лампы под старинными абажурами с бахромой заливали комнату темно-янтарным светом. С каминной полки на них смот­рел Будда, окруженный горящими свечами, которые наполняли воздух ароматом пряностей и корицы. Для полноты картины тре­бовалось, чтобы на Мэри-Кейт было кимоно.
– Очень красиво, – искренне сказала Вирджиния.
– Может быть, немного аляповато, но мне нравится, – отве­тила Мэри-Кейт. – При моей матери эта комната была очень не­уютной гостиной, ею почти никогда не пользовались. А мне хотелось чего-то другого. И поскольку я никогда не путешествовала, эта комната стала моим убежищем, где я слушаю музыку.
– Невероятно, – вздохнула Дельфина, принеся с кухни под­нос, на котором стояли стаканы для мартини, шейкер и все при­надлежности для коктейлей. – Непременно устрою у себя что-нибудь подобное. Вирджиния, хотите выпить?
– Не откажусь.
Мэри-Кейт включила музыку, и Вирджиния сделала глоток мартини.
– Боже, как хорошо! – вздохнула она, когда жидкость скольз­нула по пищеводу, словно ртуть.
– Я говорила вам, что она великолепно смешивает коктей­ли, – откликнулась Дельфина. – В нью-йоркском отеле «Плаза» ей платили бы кучу денег, а она сидит в Редлайоне и составляет смеси от кашля!
– А вы подумали о том, что тогда нам пришлось бы остаться без нее? – улыбнулась Вирджиния.
– Расскажите мне лучше, кто придет, иначе я ляпну что-ни­будь невпопад.
– Во-первых, Хоуп, – сказала Мэри-Кейт. – Вы познакоми­лись с ней во «Вдове». Она приведет с собой сестру Сэм, которая вчера прилетела из Лондона.
Вирджиния кивнула. Она помнила хорошенькую Хоуп Паркер с тревожными глазами и ее красивого, уверенного в себе мужа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62