На сайте магазин Wodolei.ru
Минутку подумала, красить ли глаза, и отказалась от этой затеи, вспомнив, как мы разводились с Эксиком и у меня все размазалось.
Хотя такой обед ни к чему не обязывал и Адам был всего лишь — если так можно выразиться — коллегой по работе, да и в редакции мы виделись, кажется, пару раз, сердце все же было готово выскочить у меня из груди от стыда, но я решила взять себя в руки. Как хорошо, что нас ничто не связывало, потому что иначе в такой ситуации я бы непременно что-нибудь разбила!
* * *
Обед был классный.
Адам звонил каждый день. Я не воспринимала его как мужчину. Может быть, мы сумеем стать друзьями.
Уля сообщила, что подозреваемый Иероним был задержан и выпущен за неимением доказательств. Она прочитала об этом в газете. Я не читаю таких статей — мне это только действует на нервы. Сегодня одно, завтра другое. Не успеваешь следить. Уля вообще не понимает меня: да, я могу простить этому типу то, что он бандит, но как можно простить обман? Жену? О, только не это!
* * *
Сегодня Тося вернулась из школы в своей одежде. Уже в дверях заявила, что была там в последний раз. Она сказала директору, что переходит в другую школу. Или пойдет работать. Ее никто не понимает. В Испании она могла бы уже выйти замуж. Она ненавидит школу.
Я обмерла.
Тося бросила сумку у двери, взяла Сейчаса на руки и ушла к себе. Я позвонила Эксику, чтобы он с ней поговорил по-отечески. Тося настаивала на своем.
Я позвонила Адаму. Он как-никак социолог, а потому я рассказала ему про школу. Адам сказал, что девочку, дескать, надо оставить в покое, не принуждать, пусть сама разберется в себе. Надо сходить в школу и узнать, в чем дело. Не устраивать ей скандалов и насильно не заставлять ее ничего делать. Проявить максимум доброжелательности. Потом он спросил, может ли приехать. Приехал. Не обращал на меня вообще никакого внимания. Постучался к Тосе и беседовал с ней почти час. Не знаю даже о чем. Я как дура сидела за столом в саду, Уля мне помахала, чтобы я зашла. Я крикнула Адаму, что я у Ули. Я была вне себя от злости. Он может зайти к Уле как только захочет — тоже мне социолог.
Уля спокойно выслушала все, что накопилось у меня на тему этого мира, мужчин, отцов, посторонних мужчин, директоров, встревающих не в свое дело мужиков. Я пила чай и просто захлебывалась. Со мной Тося вообще говорить не стала! А с чужими, значит, можно?
Уля слушала-слушала, а потом сказала, что я все-таки какая-то странная и что Тосе, конечно, не следует ходить в школу, пока я не выясню, в чем дело, и чтобы я не приставала к дочери, потому что у нее тяжелое время, тот ее парень из Кракова уже даже не пишет, и вообще я должна ее понять — такое разочарование в таком возрасте и так далее. Почему мне ничего об этом не известно?
Потом пришел Адам. Он был мил и спокоен как ни в чем не бывало. Отвратительный тип. Непонятно, зачем приехал. Строит из себя умного. Даже не обратил внимания на то, что я подстриглась!
* * *
Тося не пошла в школу. Сказала, никогда не вернется в эту школу, не пойдет туда, хочет перевестись в другую. Я держала себя в руках, в руках, в руках. Адам сказал, что я просто гений самообладания.
Вчера приехала Тосина классная руководительница. Она сказала, что Тося должна вернуться, в жизни случаются разные вещи. Ее дочь тоже тяжело и болезненно переносила школу, ссоры и все остальные проблемы. Все Тосю ждали. Ни к чему обижаться на мир, коль в нем столько добрых людей. Она непременно со всем справится…
Господи, какой чудесный день! Как прекрасна жизнь! Как потрясающе хорош этот мир! Тося пошла в школу! Вернулась! И как поступил директор, который, по-видимому, принадлежит к вымирающей разновидности настоящих мужчин! Он взял мою дочь за руку, вошел вместе с ней в ее собственный класс и сказал:
— Хочу вам представить вашу новую одноклассницу, Тосю. Надеюсь, что вы ее хорошо примете. Она ведь решила прийти именно в нашу школу.
ОПОЗДАЮ НЕМНОГО
Адам собрался в гости к Уле и Кшисю, они пригласили его посидеть у костра. Этой Уле прямо с каждым надо сразу подружиться. Она ведь его совсем не знает! Да и вообще — это мой знакомый! Неделю назад она спросила, придем ли мы с Адамом. Что он мне — брат иль сват? Я буду ходить одна и туда, куда мне хочется! Это мужчина не моего романа. К чему делать вид, будто он меня интересует? Не желаю иметь ничего общего ни с одним мужчиной.
После этого разговора Уля пригласила его сама. Он приехал.
Припарковал старенький “опель” напротив их дома. Он сидел у них уже, наверное, целый час, так не мчаться же мне туда, как будто я только и делала, что сидела и ждала, когда он приедет. Опоздаю немного. У меня есть неотложные дела. Так, кое-что. Не знаю даже, идти мне уже или еще не пора. Потому что если пойти сразу, сию же минуту, то все-таки может показаться, что я его ждала. А я и не ждала, а только так спокойно… сама не знаю что. О! Вы-мою-ка я посуду. Или нет. Не стоит начинать. Работы там на полчаса. А кстати, почему Уля нисколько не беспокоится? Не поинтересуется даже, не случилось ли что со мной. Может, я умерла? Может быть, заболела? Может, лежу без памяти? Или сломала ногу и шагу ступить не могу? Видно, она просто обрадовалась, что у нее свои гости, а про меня забыла. Наверное, я все же пойду. Но через минуту. Пусть не думают, что мне больше делать нечего, как только тут же бежать. Надо полить огород. Уже дня два как не было дождя. Немного полью, дело — прежде всего.
Они уселись под дубом, и даже сюда долетал их смех. Идиоты. Расселись там и сидят, а я должна заботиться о бедных растеньицах. Они бы погибли. Если бы не я. Да, вы только гляньте, как они там веселятся.
Еще иву, еще маленький кустик, название у него какое-то вроде сардинеллы. Адам сидел рядом с Кшисиком. Ули не было. И еще какие-то незнакомые люди.
— Зачем ты льешь столько воды под эту вейгелу? Хочешь ее залить?
Как же я испугалась! Ну конечно, моя сардинелла на самом деле называется вейгелой. Все равно, запомнить этого я не в силах.
Уля стояла у забора.
— Ты разве забыла, на сколько мы договорились?
Я помнила, но мне надо было кое-что полить. А еще надо выключить компьютер, потому что я работала и вообще. Значит, буду не раньше чем через десять минут. Я возвращаюсь домой, компьютер давно уже выключен, ну и что, пусть они не думают!
Когда я уже собралась выходить, перед моей калиткой остановился “фиат”. Это была та самая знакомая, которая собиралась приехать, когда ее бросил муж, и которую я утешала некогда ночью, говорила, что все мужчины одинаковы! Как она выглядела! Превосходно! Как жаль, что она приехала именно сейчас! Мы тепло поздоровались, я ей сказала, что мне ужасно неудобно, но я как раз собралась уходить. А она — что всего на минутку, просто проезжала мимо.
Уже за один ее внешний вид мне бы следовало на нее обидеться. Она перестала краситься в платиновый цвет (что очень нравилось ее бывшему мужу) — это, к сожалению, пошло ей только на пользу. Вернулась недавно из Лондона с шестинедельных языковых курсов. Поменяла работу на более высокооплачиваемую и гораздо более интересную. Ей-богу, она совсем не была похожа на брошенную жену. Я бы охотно ее выслушала, но я и так уже опоздала к Уле. А кроме всего прочего: не слишком ли быстро она забыла о своей большой любви? От возмущения у меня подкашивались ноги. А она радостно бросилась мне на шею, мол, рада меня видеть и хорошо бы нам встретиться, она так соскучилась, но сейчас у нее буквально одна минута.
Я быстро приготовила чай. Смотрела на нее и не могла налюбоваться. Она улыбнулась. Спокойная. Ни капли отчаяния. Расцвела за эти несколько месяцев с тех пор, как превратилась в брошенную жену. Я ничего не понимала. Самое лучшее, что у нее случилось в жизни, — то, что муж ушел. Она не сознавала, в каком мире на самом деле живет. Не задумывалась на тем, что любит, чего хочет и чего ей недостает. Не видела ничего, кроме него.
Как же он все это терпел? — удивлялась моя давняя приятельница.
Минуточку, неужели она забыла, как он с ней поступил? Нет, не забыла. Он не вытерпел. Как можно жить с женщиной, которая утратила свое “я”? Которая не знала, что любит, потому что любила то же, что он, чтобы он полюбил ее еще больше?
— Я прекрасно его понимаю, — заключила моя знакомая, — теперь-то я все понимаю. Он взял в жены общительную шатенку, веселую и остроумную, у которой масса знакомых и свой круг интересов. А развелся с платиновой блондинкой, грустной, без друзей, зацикленной на его работе, его интересах, его жизни. Во что я превратилась? Если бы не он, если бы не его решение, я бы так никогда и не узнала, что значит по-настоящему жить!
Ну а затем она пустила в ход тяжелую артиллерию.
— Знаешь, — она процитировала “Танцующего с волками”, — что-то уходит, уступая место новому. Какое счастье, что он ушел, иначе я бы никогда не встретила Бартека. А Бартек… для меня далеко уже не весь мир. Наконец-то я могу быть такой, какая я есть. Разве это не замечательно? А как ты? Чудесно выглядишь, — удивленно заметила она.
Я-то? Ну да. С этими космами, которые невозможно уложить. В толстом свитере. В джинсах. Без макияжа. А кроме того, мне было уже просто необходимо идти к Уле, потому что неприлично так сильно опаздывать.
— Ты понимаешь, что я имею в виду, не так ли?
С какой стати — мне-то не встретился никакой Бартек?!
Приятельница ослепительно мне улыбнулась.
— Я так рада, что и тебе повезло. Когда уходит он, это вовсе не значит, что жизнь кончается. Она только тогда и начинается. Сейчас мы уезжаем отдыхать, вернусь в конце месяца. Обязательно приезжай в гости! — Вскочила в свой “фиат”, и след ее простыл.
Мне кажется, что порой заявление о разводе лучше, чем заверения в любви. Да что там! Мне это известно по собственному опыту. Но увы, я не собиралась в отпуск. Все уезжают куда-то. Непременно на море или в горы. В худшем случае — в теплые края. Жаркие страны чрезвычайно хороши, но не тогда, когда вся Польша плавится от тридцатиградусной жары. Некоторые чувствуют себя несчастными оттого, что никуда не едут. Как, например, я. Мой удел — сидеть у себя в саду или пойти к Уле.
Я насыпала кошкам корм. И только потом заметила, что их нет дома. Пришлось снова выйти в сад. Там я услышала тихие возгласы:
— Ойой! Помощь!
Потому что Уля — по понятным причинам — не может громко созывать своих кошек. Тогда и я начала кликать своих:
— Сейчас! Потом!
Они расселись возле пионов и ухом не повели. Сейчас забрался на калитку, ведущую в сад подруги, а Уля меня окликнула:
— Немедленно приходи!
Вечер был теплый. Пахло левкоями. Тихо шелестели крушины.
Прокричал запоздалый фазан и, захлопав крыльями, куда-то полетел. Уля зажгла керосиновую лампу и поставила на столике под дубом чайник с горячим чаем. Из темноты на миг вынырнула фигура Кшисика. Никого не было, кроме нас. Те двое, что заливались смехом и которых я приняла за незнакомых людей, были Улины дочки, на минутку подсевшие к отцу.
Адам разводил костер возле старой сливы, не знаю даже, заметил ли он меня. Я тоже совершенно не обращала на него внимания. Пока он не положил мне на плечо руку. Ох и теплая же была у него ладонь — я даже вздрогнула.
— Это всего лишь я, — сказал он. — Я так рад, что ты пришла.
И мы вместе побрели к огню.
Кшисик принес гитару. И тихонько забренчал, чтобы не заглушать того, что происходило в нашей вселенной. Играет он так, что сам Клэптон мог бы ему позавидовать, если бы когда-нибудь добрался до нашей деревни. В пруду под дубом раздался плеск рыбы. Ойой вышел из-за юкки и сел возле нас. Сейчас запрыгнул мне на колени.
Вот и начался отпуск, которого у меня, казалось, нет. Я ощутила аромат звезд. Уля наливала чай, над нами сверкала Большая Медведица. Как правило, она находится над моим домом, но, когда я у Ули, она говорит, что ковш висит над их домом. Ну и пусть, если ей так хочется. От крушины долетал шелест, собака, растянувшись в ногах Улиного мужа, спала. Ойой забавно изогнул шею. Помощь на краю прудика то и дело засовывала лапу в воду, а затем ее стряхивала, надеясь, наверное, что какая-нибудь рыбешка по ошибке прилипнет к коготку. Над костром собиралась летающая ночная живность. Улин муж встал:
— За это надо выпить.
— За что? — удивилась я.
— Как за что? За это! — широким жестом обвел он деревья и звезды, траву и нас, животных и ночь. И откупорил вино. Начался праздник. Мы говорили мало — больше смотрели, слушали, дышали.
— Давайте выпьем за этот чудный вечер и за то, что мы здесь, — сказал Кшись тихо и снова взял в руки гитару.
И так мы сидели у огня, в тишине и спокойствии. Адам сидел передо мной, опершись на мои колени. Мы смотрели на огонь. Ночь цвела. Источала запахи.
Когда Адам провожал меня до дверей дома, перед нами как ни в чем не бывало проскакал заяц. Может, только припустил чуть быстрее, услышав позвякивание ключа. Адам спросил, не хочу ли я завтра сходить к его друзьям, потому что одному ему идти не хочется, раз уж мы подружились… Конечно, раз мы друзья, почему бы и нет? На прощание поцеловал меня в щеку, повернулся и ушел.
Мне сделалось жалко всех, кто куда-то уехал. И не мог видеть, как Помощь, сидя у пруда, с отвращением засовывала в воду лапу. Мочила ее и отряхивала. Они толком не видят звезд. Которые у нас гораздо ближе, чем где-либо еще. Они уезжают и уезжают, и никто их никуда назавтра не приглашает.
* * *
Были с Адамом у его друзей. Потрясающие люди! Однако это уже закономерность: за каждым необычным мужиком стоит какая-нибудь необычная женщина. А за каждой необычной женщиной стоит другая необычная женщина. Адам вел себя так, словно немного за мной волочился. Вся беда в том, что было это весьма приятно. Но я держалась молодцом. Устояла. Меня не проведешь подобными штучками. Дружба! И только дружба!
Мы ушли от них в десять. А после этого Адам пригласил меня в кафе: стены в нем были выложены настоящим кирпичом, пол глинобитный, посредине — огромный камин. Устроились мы с ним в уголке, а он посмотрел на меня внимательно и проговорил:
— Раз уж мы с тобой друзья, я должен тебе кое-что сказать.
О нет! Только через мой труп! Сейчас он спросит меня, что сделать, чтобы вернулась жена, или что-то в этом же роде!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Хотя такой обед ни к чему не обязывал и Адам был всего лишь — если так можно выразиться — коллегой по работе, да и в редакции мы виделись, кажется, пару раз, сердце все же было готово выскочить у меня из груди от стыда, но я решила взять себя в руки. Как хорошо, что нас ничто не связывало, потому что иначе в такой ситуации я бы непременно что-нибудь разбила!
* * *
Обед был классный.
Адам звонил каждый день. Я не воспринимала его как мужчину. Может быть, мы сумеем стать друзьями.
Уля сообщила, что подозреваемый Иероним был задержан и выпущен за неимением доказательств. Она прочитала об этом в газете. Я не читаю таких статей — мне это только действует на нервы. Сегодня одно, завтра другое. Не успеваешь следить. Уля вообще не понимает меня: да, я могу простить этому типу то, что он бандит, но как можно простить обман? Жену? О, только не это!
* * *
Сегодня Тося вернулась из школы в своей одежде. Уже в дверях заявила, что была там в последний раз. Она сказала директору, что переходит в другую школу. Или пойдет работать. Ее никто не понимает. В Испании она могла бы уже выйти замуж. Она ненавидит школу.
Я обмерла.
Тося бросила сумку у двери, взяла Сейчаса на руки и ушла к себе. Я позвонила Эксику, чтобы он с ней поговорил по-отечески. Тося настаивала на своем.
Я позвонила Адаму. Он как-никак социолог, а потому я рассказала ему про школу. Адам сказал, что девочку, дескать, надо оставить в покое, не принуждать, пусть сама разберется в себе. Надо сходить в школу и узнать, в чем дело. Не устраивать ей скандалов и насильно не заставлять ее ничего делать. Проявить максимум доброжелательности. Потом он спросил, может ли приехать. Приехал. Не обращал на меня вообще никакого внимания. Постучался к Тосе и беседовал с ней почти час. Не знаю даже о чем. Я как дура сидела за столом в саду, Уля мне помахала, чтобы я зашла. Я крикнула Адаму, что я у Ули. Я была вне себя от злости. Он может зайти к Уле как только захочет — тоже мне социолог.
Уля спокойно выслушала все, что накопилось у меня на тему этого мира, мужчин, отцов, посторонних мужчин, директоров, встревающих не в свое дело мужиков. Я пила чай и просто захлебывалась. Со мной Тося вообще говорить не стала! А с чужими, значит, можно?
Уля слушала-слушала, а потом сказала, что я все-таки какая-то странная и что Тосе, конечно, не следует ходить в школу, пока я не выясню, в чем дело, и чтобы я не приставала к дочери, потому что у нее тяжелое время, тот ее парень из Кракова уже даже не пишет, и вообще я должна ее понять — такое разочарование в таком возрасте и так далее. Почему мне ничего об этом не известно?
Потом пришел Адам. Он был мил и спокоен как ни в чем не бывало. Отвратительный тип. Непонятно, зачем приехал. Строит из себя умного. Даже не обратил внимания на то, что я подстриглась!
* * *
Тося не пошла в школу. Сказала, никогда не вернется в эту школу, не пойдет туда, хочет перевестись в другую. Я держала себя в руках, в руках, в руках. Адам сказал, что я просто гений самообладания.
Вчера приехала Тосина классная руководительница. Она сказала, что Тося должна вернуться, в жизни случаются разные вещи. Ее дочь тоже тяжело и болезненно переносила школу, ссоры и все остальные проблемы. Все Тосю ждали. Ни к чему обижаться на мир, коль в нем столько добрых людей. Она непременно со всем справится…
Господи, какой чудесный день! Как прекрасна жизнь! Как потрясающе хорош этот мир! Тося пошла в школу! Вернулась! И как поступил директор, который, по-видимому, принадлежит к вымирающей разновидности настоящих мужчин! Он взял мою дочь за руку, вошел вместе с ней в ее собственный класс и сказал:
— Хочу вам представить вашу новую одноклассницу, Тосю. Надеюсь, что вы ее хорошо примете. Она ведь решила прийти именно в нашу школу.
ОПОЗДАЮ НЕМНОГО
Адам собрался в гости к Уле и Кшисю, они пригласили его посидеть у костра. Этой Уле прямо с каждым надо сразу подружиться. Она ведь его совсем не знает! Да и вообще — это мой знакомый! Неделю назад она спросила, придем ли мы с Адамом. Что он мне — брат иль сват? Я буду ходить одна и туда, куда мне хочется! Это мужчина не моего романа. К чему делать вид, будто он меня интересует? Не желаю иметь ничего общего ни с одним мужчиной.
После этого разговора Уля пригласила его сама. Он приехал.
Припарковал старенький “опель” напротив их дома. Он сидел у них уже, наверное, целый час, так не мчаться же мне туда, как будто я только и делала, что сидела и ждала, когда он приедет. Опоздаю немного. У меня есть неотложные дела. Так, кое-что. Не знаю даже, идти мне уже или еще не пора. Потому что если пойти сразу, сию же минуту, то все-таки может показаться, что я его ждала. А я и не ждала, а только так спокойно… сама не знаю что. О! Вы-мою-ка я посуду. Или нет. Не стоит начинать. Работы там на полчаса. А кстати, почему Уля нисколько не беспокоится? Не поинтересуется даже, не случилось ли что со мной. Может, я умерла? Может быть, заболела? Может, лежу без памяти? Или сломала ногу и шагу ступить не могу? Видно, она просто обрадовалась, что у нее свои гости, а про меня забыла. Наверное, я все же пойду. Но через минуту. Пусть не думают, что мне больше делать нечего, как только тут же бежать. Надо полить огород. Уже дня два как не было дождя. Немного полью, дело — прежде всего.
Они уселись под дубом, и даже сюда долетал их смех. Идиоты. Расселись там и сидят, а я должна заботиться о бедных растеньицах. Они бы погибли. Если бы не я. Да, вы только гляньте, как они там веселятся.
Еще иву, еще маленький кустик, название у него какое-то вроде сардинеллы. Адам сидел рядом с Кшисиком. Ули не было. И еще какие-то незнакомые люди.
— Зачем ты льешь столько воды под эту вейгелу? Хочешь ее залить?
Как же я испугалась! Ну конечно, моя сардинелла на самом деле называется вейгелой. Все равно, запомнить этого я не в силах.
Уля стояла у забора.
— Ты разве забыла, на сколько мы договорились?
Я помнила, но мне надо было кое-что полить. А еще надо выключить компьютер, потому что я работала и вообще. Значит, буду не раньше чем через десять минут. Я возвращаюсь домой, компьютер давно уже выключен, ну и что, пусть они не думают!
Когда я уже собралась выходить, перед моей калиткой остановился “фиат”. Это была та самая знакомая, которая собиралась приехать, когда ее бросил муж, и которую я утешала некогда ночью, говорила, что все мужчины одинаковы! Как она выглядела! Превосходно! Как жаль, что она приехала именно сейчас! Мы тепло поздоровались, я ей сказала, что мне ужасно неудобно, но я как раз собралась уходить. А она — что всего на минутку, просто проезжала мимо.
Уже за один ее внешний вид мне бы следовало на нее обидеться. Она перестала краситься в платиновый цвет (что очень нравилось ее бывшему мужу) — это, к сожалению, пошло ей только на пользу. Вернулась недавно из Лондона с шестинедельных языковых курсов. Поменяла работу на более высокооплачиваемую и гораздо более интересную. Ей-богу, она совсем не была похожа на брошенную жену. Я бы охотно ее выслушала, но я и так уже опоздала к Уле. А кроме всего прочего: не слишком ли быстро она забыла о своей большой любви? От возмущения у меня подкашивались ноги. А она радостно бросилась мне на шею, мол, рада меня видеть и хорошо бы нам встретиться, она так соскучилась, но сейчас у нее буквально одна минута.
Я быстро приготовила чай. Смотрела на нее и не могла налюбоваться. Она улыбнулась. Спокойная. Ни капли отчаяния. Расцвела за эти несколько месяцев с тех пор, как превратилась в брошенную жену. Я ничего не понимала. Самое лучшее, что у нее случилось в жизни, — то, что муж ушел. Она не сознавала, в каком мире на самом деле живет. Не задумывалась на тем, что любит, чего хочет и чего ей недостает. Не видела ничего, кроме него.
Как же он все это терпел? — удивлялась моя давняя приятельница.
Минуточку, неужели она забыла, как он с ней поступил? Нет, не забыла. Он не вытерпел. Как можно жить с женщиной, которая утратила свое “я”? Которая не знала, что любит, потому что любила то же, что он, чтобы он полюбил ее еще больше?
— Я прекрасно его понимаю, — заключила моя знакомая, — теперь-то я все понимаю. Он взял в жены общительную шатенку, веселую и остроумную, у которой масса знакомых и свой круг интересов. А развелся с платиновой блондинкой, грустной, без друзей, зацикленной на его работе, его интересах, его жизни. Во что я превратилась? Если бы не он, если бы не его решение, я бы так никогда и не узнала, что значит по-настоящему жить!
Ну а затем она пустила в ход тяжелую артиллерию.
— Знаешь, — она процитировала “Танцующего с волками”, — что-то уходит, уступая место новому. Какое счастье, что он ушел, иначе я бы никогда не встретила Бартека. А Бартек… для меня далеко уже не весь мир. Наконец-то я могу быть такой, какая я есть. Разве это не замечательно? А как ты? Чудесно выглядишь, — удивленно заметила она.
Я-то? Ну да. С этими космами, которые невозможно уложить. В толстом свитере. В джинсах. Без макияжа. А кроме того, мне было уже просто необходимо идти к Уле, потому что неприлично так сильно опаздывать.
— Ты понимаешь, что я имею в виду, не так ли?
С какой стати — мне-то не встретился никакой Бартек?!
Приятельница ослепительно мне улыбнулась.
— Я так рада, что и тебе повезло. Когда уходит он, это вовсе не значит, что жизнь кончается. Она только тогда и начинается. Сейчас мы уезжаем отдыхать, вернусь в конце месяца. Обязательно приезжай в гости! — Вскочила в свой “фиат”, и след ее простыл.
Мне кажется, что порой заявление о разводе лучше, чем заверения в любви. Да что там! Мне это известно по собственному опыту. Но увы, я не собиралась в отпуск. Все уезжают куда-то. Непременно на море или в горы. В худшем случае — в теплые края. Жаркие страны чрезвычайно хороши, но не тогда, когда вся Польша плавится от тридцатиградусной жары. Некоторые чувствуют себя несчастными оттого, что никуда не едут. Как, например, я. Мой удел — сидеть у себя в саду или пойти к Уле.
Я насыпала кошкам корм. И только потом заметила, что их нет дома. Пришлось снова выйти в сад. Там я услышала тихие возгласы:
— Ойой! Помощь!
Потому что Уля — по понятным причинам — не может громко созывать своих кошек. Тогда и я начала кликать своих:
— Сейчас! Потом!
Они расселись возле пионов и ухом не повели. Сейчас забрался на калитку, ведущую в сад подруги, а Уля меня окликнула:
— Немедленно приходи!
Вечер был теплый. Пахло левкоями. Тихо шелестели крушины.
Прокричал запоздалый фазан и, захлопав крыльями, куда-то полетел. Уля зажгла керосиновую лампу и поставила на столике под дубом чайник с горячим чаем. Из темноты на миг вынырнула фигура Кшисика. Никого не было, кроме нас. Те двое, что заливались смехом и которых я приняла за незнакомых людей, были Улины дочки, на минутку подсевшие к отцу.
Адам разводил костер возле старой сливы, не знаю даже, заметил ли он меня. Я тоже совершенно не обращала на него внимания. Пока он не положил мне на плечо руку. Ох и теплая же была у него ладонь — я даже вздрогнула.
— Это всего лишь я, — сказал он. — Я так рад, что ты пришла.
И мы вместе побрели к огню.
Кшисик принес гитару. И тихонько забренчал, чтобы не заглушать того, что происходило в нашей вселенной. Играет он так, что сам Клэптон мог бы ему позавидовать, если бы когда-нибудь добрался до нашей деревни. В пруду под дубом раздался плеск рыбы. Ойой вышел из-за юкки и сел возле нас. Сейчас запрыгнул мне на колени.
Вот и начался отпуск, которого у меня, казалось, нет. Я ощутила аромат звезд. Уля наливала чай, над нами сверкала Большая Медведица. Как правило, она находится над моим домом, но, когда я у Ули, она говорит, что ковш висит над их домом. Ну и пусть, если ей так хочется. От крушины долетал шелест, собака, растянувшись в ногах Улиного мужа, спала. Ойой забавно изогнул шею. Помощь на краю прудика то и дело засовывала лапу в воду, а затем ее стряхивала, надеясь, наверное, что какая-нибудь рыбешка по ошибке прилипнет к коготку. Над костром собиралась летающая ночная живность. Улин муж встал:
— За это надо выпить.
— За что? — удивилась я.
— Как за что? За это! — широким жестом обвел он деревья и звезды, траву и нас, животных и ночь. И откупорил вино. Начался праздник. Мы говорили мало — больше смотрели, слушали, дышали.
— Давайте выпьем за этот чудный вечер и за то, что мы здесь, — сказал Кшись тихо и снова взял в руки гитару.
И так мы сидели у огня, в тишине и спокойствии. Адам сидел передо мной, опершись на мои колени. Мы смотрели на огонь. Ночь цвела. Источала запахи.
Когда Адам провожал меня до дверей дома, перед нами как ни в чем не бывало проскакал заяц. Может, только припустил чуть быстрее, услышав позвякивание ключа. Адам спросил, не хочу ли я завтра сходить к его друзьям, потому что одному ему идти не хочется, раз уж мы подружились… Конечно, раз мы друзья, почему бы и нет? На прощание поцеловал меня в щеку, повернулся и ушел.
Мне сделалось жалко всех, кто куда-то уехал. И не мог видеть, как Помощь, сидя у пруда, с отвращением засовывала в воду лапу. Мочила ее и отряхивала. Они толком не видят звезд. Которые у нас гораздо ближе, чем где-либо еще. Они уезжают и уезжают, и никто их никуда назавтра не приглашает.
* * *
Были с Адамом у его друзей. Потрясающие люди! Однако это уже закономерность: за каждым необычным мужиком стоит какая-нибудь необычная женщина. А за каждой необычной женщиной стоит другая необычная женщина. Адам вел себя так, словно немного за мной волочился. Вся беда в том, что было это весьма приятно. Но я держалась молодцом. Устояла. Меня не проведешь подобными штучками. Дружба! И только дружба!
Мы ушли от них в десять. А после этого Адам пригласил меня в кафе: стены в нем были выложены настоящим кирпичом, пол глинобитный, посредине — огромный камин. Устроились мы с ним в уголке, а он посмотрел на меня внимательно и проговорил:
— Раз уж мы с тобой друзья, я должен тебе кое-что сказать.
О нет! Только через мой труп! Сейчас он спросит меня, что сделать, чтобы вернулась жена, или что-то в этом же роде!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26