Знаешь, когда мы приехали сюда, на студии потребовали, чтобы мы сняли два отдельных дома! Не могли позволить, чтобы зрители великой Америки узнали, что мы живем вместе «во грехе», как они говорят. Черт возьми, какая глупая страна!– Но-но, полегче, приятель. Это все-таки моя страна. Но я не думаю, чтобы и в Англии вам удалось обзавестись ребенком без скандала.Вейн пожал плечами.– Верно. Но у нас дома никто не стал бы угрожать пикетированием театра из-за того, что мы живем вместе.– Послушай, кино – большой бизнес. Это тебе не театр, не забывай об этом. Общественное мнение здесь очень много значит. Поэтому здесь действует только одно правило: «Не попадайся!» – Он понизил голос до шепота. Никто в Голливуде не умел этого делать лучше Рэнди Брукса, стены кабинета которого украшали награды Легиона нравственности; у него всегда были в запасе речи о «нравственных» развлечениях. – Хотя нет, – добавил он, – есть еще одно правило. Когда тебя сбили с ног, поднимайся с пола и продолжай драться или ты сойдешь с ринга.– Кое-кто уже говорил мне нечто подобное, – сказал Вейн. – Это был мой отец. Было это, когда он уговорил меня участвовать в школьных соревнованиях по боксу.– Что там произошло?– Я получил нокаут. Мне разбили нос. «Поднимайся на ноги и дерись, Роберт!» – сказал отец.– И ты стал драться дальше?– Да. Перепуганный до смерти, возненавидевший этот спорт, я все же дрался. – Он потер нос, будто до сих пор чувствовал боль. – На следующий день я записался в школьный драматический кружок. Дело в том, что он собирался по тем же дням, что и секция бокса, поэтому я не мог участвовать в обоих одновременно. Меня не особенно интересовало театральное искусство, но я твердо знал, что не хочу заниматься боксом, и я больше никогда им не занимался. Забавно, правда? Я бы не стал актером, если бы мне не разбили нос в первом же выступлении на ринге.– Слушай, наши истории очень похожи! Знаешь, когда я был маленьким, мы жили в Восточном Гарлеме. Это название, вероятно, ни о чем тебе не говорит, но жизнь там была суровая. Я и моя семья были единственными евреями в округе, поэтому мальчишки били меня каждый день. А если в этот день был престольный праздник, то и дважды. Знаешь, я начал думать, что у них каждый день был какой-нибудь праздник.– И ты давал им сдачи?– Шутишь? Вместо этого я нашел способ, как заставить их смеяться надо мной. Вот так я стал комиком.Вейн попытался представить себе эту сцену – Рэнди Брукс в окружении своих мучителей, он отчаянно шутит и выделывает смешные трюки; худой мальчик с испуганными глазами. У него тогда, без сомнения, была такая же смешная внешность: ярко-рыжие волосы, зеленые глаза и бледная кожа, покрытая веснушками – ну просто цвета ирландского флага. Картина была странно трогательной, прямо сцена из Диккенса. Интересно, была ли здесь хоть капля правды?Если бы Брукс не сказал, что он еврей, Вейн никогда бы не догадался, но Брукс постоянно упоминал об этом, как будто боялся, что люди могут подумать, что он скрывает свою национальность, потому что он изменил имя. На взгляд Вейна, в его лице не было ничего еврейского. У Брукса были выступающие скулы, твердый подбородок, а большой нос, длинный и прямой со странным утолщением на конце, который придавал его лицу удивительно скорбное выражение, когда Брукс не улыбался, и делал его смешным, стоило ему улыбнуться, был идеальным носом для комика. С помощью небольшой накладки и капельки грима он мог бы стать прекрасным носом для роли Сирано, и Вейн даже считал, что Брукс мог бы неплохо сыграть эту роль, если бы мог научиться не размениваться на шуточки.Вейн сам удивлялся, почему Рэнди Брукс занимает его мысли. Вероятно, ему легче было думать о Бруксе, чем о Фелисии или своих финансовых проблемах. От мыслей о деньгах у Вейна начинала болеть голова. В нем с детства воспитали серьезное отношение к деньгам, научили беречь каждый пенни, экономить и откладывать на черный день. Его отцу удавалось при скромном жаловании школьного учителя делать вид, что он принадлежит к более состоятельному слою общества. Слово «экономия» могло бы стать девизом их семьи. Это касалось всего, начиная с горячей воды для ванны, которой все члены семьи пользовались по очереди, один за другим, так что к тому времени, когда доходила очередь юному Роберту принимать ванну, вода уже была чуть теплой и мыльной, до воскресного окорока, который мистер Вейн нарезал тонкими, как бумага, ломтиками и подавал только после того, как все уже успели утолить голод большой порцией йоркширского пудинга и картофельного пюре. «Сам не бери в долг и другим не давай взаймы», – вбивали в голову Роберта – однако, он сидит сейчас по уши в долгах за пять тысяч миль от дома.Думать о Фелисии было еще болезненнее. Иногда душной калифорнийской ночью он лежал без сна, слушая монотонный шум дурацких поливочных машин, и пытался понять, что разладилось в их отношениях и почему. Наверное, ни одну влюбленную пару на свете не влекло друг к другу с такой страстью; и уж определенно ни у одной не было так много общего, как у них – они с Фелисией были не просто любовниками, они были партнерами. И все же на сцене между ними существовало соперничество, которое Фелисия всегда отказывалась признавать.Послышался стук в дверь. В комнату заглянул Арни Бушер, режиссер.– Приготовься, Робби, – отрывисто сказал он, потом, заметив Рэнди, расцвел в улыбке, как будто увидел королевскую особу. – Как дела, Рэнди? Как Натали? – спросил он. Рэнди поцеловал кончики пальцев, давая понять, что дома у него все в порядке.– Мы изменили мизансцену, Робби, – повернулся Бушер к Вейну. – Мы расширили лестницу, чтобы получить лучший угол обзора.Вейн пожал плечами. Ему было известно, что изменений потребовал продюсер Си Кригер, который решил, что прежние декорации не подходят для Дебби Дарвес, пышногрудой партнерши Вейна.– Публика платит за то, чтобы видеть титьки Дебби, – закричал Кригер, посмотрев отснятый материал, – а не игру этого англичанина!После этого начали менять декорации, а Вейну пришлось прохлаждаться у себя в гримерной.– Может быть, было бы лучше изменить сценарий, Арни? – спросил он.Бушер замялся, не зная, как ответить, боясь упасть в грязь лицом перед Рэнди, который был зятем самого Лео Стоуна. Очевидно, он решил, что будет лучше принять слова Вейна за шутку, и натянуто улыбнулся, бросив, однако, на Вейна злобный взгляд через толстые стекла своих очков.– Мне нравится это английское чувство юмора, – сказал он сквозь зубы. – А тебе, Рэнди?– Мне тоже, Арни. Всякий раз поражаюсь. – Брукс посмотрел на закрывшуюся за Бушером дверь. – Есть еще третье правило, – спокойно сказал он Вейну. – Не плюй на режиссера, пока картина еще не закончена.– Бушер – идиот.– Не спорю. Но будь осторожен. Когда лента окажется в монтажной, он может так испоганить твои сцены, приятель, что зрители в течение двух часов будут видеть, как ты суетишься где-то на заднем плане, а на переднем будут титьки Дебби.Вейн повернулся к зеркалу. Как большинство театральных актеров, он предпочитал гримироваться сам. Это тоже вызвало недовольство и не только гримеров, но режиссеров и операторов, которые считали, что для фильма он выглядит слишком театрально. Вейн достал грим и оттенил себе брови.– Что я больше всего ненавижу в этом деле, – сказал он, – так это постоянно выслушивать, что я должен делать. Я знаю, что делать. Я – актер.– Театральный актер, парень. Быть киноактером – совсем другое дело. Ты воспринимаешь камеру как зрителей. Но это не так. Она всего лишь машина, и ты должен научиться использовать ее. И доверять тому парню, что стоит за ней, даже если он такое дерьмо, как Арни Бушер. Возьми Фелисию, она сразу все поняла.– Лисия всегда без возражений делала то, что ей говорили, до тех пор пока она оставалась в центре внимания. В этом-то частично и заключается ее проблема, понимаешь?– Не совсем.– Она привыкла всю жизнь делать то, что ей указывал какой-нибудь авторитет в штанах. Исключая меня, конечно.Брукс засмеялся.– Конечно! Муж! – Он отвесил шутовской поклон. – После вас, князь Мышкин!– Я не муж.– Можно быть мужем не будучи женатым, приятель. Это как черта характера, как роль. Некоторые мужчины – прирожденные мужья, вот и все.– Мы с Лисией привыкли считать себя любовниками, – грустно произнес Вейн. – Я по-прежнему так считаю.– Это тоже роль, но она не может длиться вечно. Поверь моему слову, женщине гораздо важнее иметь мужа, чем любовника. Именно муж дает ей чувство превосходства над мужчинами – во всем! – Он рассмеялся.У Брукса всегда была удивительная способность давить на больную мозоль, подумал Вейн, даже не на одну. После того, как они восемь лет прожили вместе как любовники, им с Фелисией пришлось «насладиться» всеми отрицательными сторонами супружеской жизни, не имея за это никакой компенсации.Они сдвигали на своем пути горы – во всяком случае перелетали через них, – чтобы оставаться вместе, и отказывались разлучаться, даже когда от этого, казалось, зависела их карьера. Не соглашаясь играть в пьесах, где они не могли участвовать вместе, каждый из них вынужден был отклонять очень выгодные предложения; не желая сниматься в фильмах друг без друга, они упустили много возможностей. Поэтому, когда Фелисии наконец предложили в Голливуде самую замечательную роль, о которой можно было только мечтать, Вейн согласился просто сопровождать ее, только бы не оставаться на несколько месяцев одному…На столе зазвонил телефон – раздался очень тихий зуммер, не то что английские, похожие на сирену, звонки, к которым он привык. Забавно, подумал Вейн, как часто разные мелочи напоминают ему, что он находится в чужой стране: пакетики чая; огромные, яркие автомобили; «Джелло» «Джелло» – фирменное название концентрата желе.

и домашний сыр в салате. Как бы он ни старался, он все равно отчаянно скучал по дому в этой стране мира и благоденствия.Вейн поднял трубку, послушал и внезапно почувствовал, как внутри у него все сжалось от страха и растерянности. В комнате было тепло, но он ощутил, что у него на спине выступил холодный пот. В ярко освещенном зеркале он увидел, как побледнело его лицо под темным гримом.– Дорогая, – закричал он в трубку с отчаянным, притворным энтузиазмом. – Как у тебя дела?
– Ты не понимаешь. Меня пугает сама мысль увидеться с ней. – Вейн нервно ходил по комнате.– Ну что в этом страшного?Страшно, повторил про себя Вейн. Когда у Фелисии случился нервный срыв после провала в Сан-Франциско пять недель назад, врачи осторожно говорили о многомесячном «отдыхе», о шоковой терапии, новых лекарствах, усиленном лечении – и нате вам! Вот она, жизнерадостная как прежде, просит его приехать навестить ее, очевидно, с благословения своего врача.– Ты знаешь, – сказал он, – я не имею ни малейшего представления, что я ей скажу? И что буду делать?– Это же не пьеса, Робби. Здесь нет реплик, которые надо запоминать. Ты придешь, обнимешь ее, и слова сами придут. Это нелегко, я понимаю, но в таких делах нет ничего легкого.Вейн почувствовал, что завидует Рэнди. Натали Брукс была очень стойкой женщиной, и в ее отношении к мужу не было даже намека на страсть, но по крайней мере они не были соперниками в профессиональном отношении. Натали проводила свою жизнь – ту ее часть, которая не была посвящена светским приемам и магазинам, – создавая имидж своему мужу с настойчивостью и энергией, унаследованными ею от отца. Слава Рэнди была делом ее рук, и упаси Боже всякого, кто высказывал хоть малейшую критику в его адрес.Их брак был тем, что в Голливуде называли «хорошим» браком, имея при этом в виду, что он способствует кассовому успеху и положительно характеризуется на страницах газет. «Хорошие» браки – те, которые не распадались через год-другой – базировались на взаимном интересе, а не на страсти. Фелисия этого никогда не могла понять. Она, постоянно страдавшая от бессонницы, не признавала отдельные постели, не говоря уже об отдельных спальнях, как у Рэнди и Натали. Когда они с Вейном путешествовали или были на гастролях, в отель всегда посылалась подробная инструкция, чтобы в номере была обязательно двуспальная кровать, а руководство отеля предупреждали, что мисс Лайл привозит с собой собственные простыни и наволочки, без которых она всю ночь не сомкнет глаз. Вейн же, напротив, мог заснуть, лишь опустив голову на подушку.– Послушай, – услышал он голос Брукса, – это все равно, что окунуться рано утром в бассейн. Чем дольше ты об этом думаешь, тем труднее решиться.Вейн кивнул. Бассейн в доме Бруксов был хорошо виден Вейну из окон спальни, но он никогда не замечал, чтобы Рэнди плавал там по утрам, хотя иногда по выходным Брукс приглашал мальчишек и девчонок из простых семей поплавать, а сам устраивал для них настоящее представление, бултыхаясь в воде, а Натали стояла на краю бассейна, проверяя, чтобы фотографы из газет сделали достаточное количество снимков.– Просто скажи ей, что она замечательно выглядит, что ты рад ее видеть, и, помяни мое слово, все будет отлично.– Ты абсолютно прав, – сказал Вейн голосом человека, которого ведут на расстрел. – Я поеду. – Он помолчал. – И спасибо тебе, Рэнди. Ты настоящий друг.Брукс пожал плечами.– Я же всегда говорил, вы с Фелисией для меня как родные.Вейн встал и посмотрел на часы, чтобы скрыть легкое чувство неловкости: открытое проявление эмоций, принятое в Голливуде, вызывало у него смущение.– Может быть, мне сначала позвонить, как ты думаешь? – спросил он.– Не надо. Беседа с врачом только все осложнит. Мой тебе совет: пусть это будет сюрпризом для Фелисии.– Я привезу ей цветы. Хотя ее комната, должно быть, заполнена ими – я посылал их каждый день.– Отправляйся, – настойчиво сказал Брукс. – А когда вернешься, приходи к нам, пообедаешь, расскажешь, как съездил. Или скорее всего расскажешь мне одному – кажется, Натали собирается на обед к своему отцу. Ну как, по рукам или нет?– По рукам, – ответил Вейн, недоумевая, какой странный поворот судьбы сделал Рэнди Брукса его советчиком и доверенным лицом, и как он сам оказался в таком месте, где все превращалось в сделку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62