В коридорах было шумно, взад-вперед сновали озабоченные люди, многие — в потрепанных джинсах и обвисших, давно не стираных свитерах. Что-то вокруг напоминало Смольный из фильма «Ленин в Октябре» — для полноты сходства не хватало только бородатых солдат с винтовками-трехлинейками.
Однажды перед входом в малый зал столовой, куда пускали только по спискам, Петр встретил Салье и остановился, надеясь взять у нее интервью. Марина Евгеньевна стала знаменитой, любое ее слово тут же тиражировалось всеми газетами, даже номенклатурная «Ленправда», излагала ее мнение, будто заискивая на всякий случай.
— Да, я конечно вас помню, — близоруко сощурясь, ответила Салье. — Но интервью «Вечерке»? Зачем же каждый день? Только вчера у меня была Инна Иванова — вы ее знаете — очень вдумчивая и серьезная журналистка. Я почти час ей уделила.
Инка Иванова была в «Вечерке» ведущим политическим обозревателем. Она писала большие, строк по триста-четыреста, статьи. Тема, по которой она прошлась, для других закрывалась навсегда.
— Может быть, Марина Евгеньевна, позже? — на всякий случай спросил Рубашкин
— Заходите как-нибудь, я вас помню, — явно торопясь, ответила Салье.
Говорили, что сессия должна начаться третьего апреля. Рубашкин очень хотел пойти на открытие, но, чтобы туда попасть, требовалось приглашение. Никто не знал, где их выдают, и в конце концов он стащил в пресс-центре картонку с крупной надписью «ПРЕССА», служившую пропуском в зал заседаний.
На открытие сессии Рубашкин приехал почти за час до начала, но почти все места для журналистов оказались заняты. Такие же карточки, как у него, были у многих, даже у тех, кто никакого отношения к журналистике не имел.
На лестничной площадке сбоку от главного фойе было особенно многолюдно, плотная пелена дыма поднималась в пролеты, воздух гудел от голосов. С Рубашкиным здоровались, обменивались парой слов, но он чувствовал неловкость и горечь. Свербила мысль, что многие добились депутатских мандатов благодаря его помощи, но теперь мало кто придает этому значение.
«А те, с кем нам разлуку Бог послал, прекрасно обошлись без нас», — вспомнил он элегическое стихотворение Ахматовой, совсем не подходящее к тому, что видел вокруг.
Рядом остановился Таланов.
— Ты куда пропал? — быстро затягиваясь сигаретой, спросил он.
— Я на том же месте, изменений нет, а тебя нигде не поймать. Куда ни зайду, всюду слышу: «Таланов был, скоро будет, но не здесь», — обрадовавшись встрече, сказал Рубашкин.
— Скоро стану прозаседавшимся. Каждый день три-четыре совещания по дележке портфелей. На совете ЛНФ решили дать мне комиссию по торговле, а Салье — представляешь? — вызвалась стать председателем комиссии по продовольствию. Сказала, что это самый важный участок, а она, как лидер, должна быть там, где труднее.
— Как комиссары в пыльных шлемах, — усмехнулся Рубашкин.
— Торговля и продовольствие — ключевая вещь. Обком затаился, хочет спихнуть всю ответственность на нас: мол, вы хотели демократию, вот и получайте то, что сами выбрали. В принципе, грамотная тактика: народ и так стонет от бескормицы, а если с продуктами станет еще хуже, Ленсовет просто сметут. От народной любви до всенародной ненависти путь, знаешь ли, короток.
— Так зачем тебе соглашаться?
— Другого не предлагают, все остальные комиссии уже расхватали, да и какая разница, чем руководить? — пожал плечами Таланов. — Кстати, Главное управление торговли подготовило интересную справку. Если хочешь, возьми — вдруг статья получится.
Рубашкин быстро перелистал справку и понял, что Таланов прав — материал был уникален: всю городская торговля была представлена, как на карте военных действий — с цифрами, объяснениями и перспективой. Правда, перспектива выглядела удручающей.
— Здравствуйте, Виктор Львович! Здравствуйте, Петр Андреевич! — сбоку неожиданно возник улыбающийся Мигайлин. — Я не помешал?
— А мне уже пора, — Таланов озабоченно взглянул на часы. — Надо кое с кем поговорить перед началом.
— Подождите, Петр Андреевич. До начала успеем, у меня всего два слова, — удерживая Рубашкина за рукав, сказал Мигайлин. — Недавно мы с Мариной Евгеньевной снова и долго о вас говорили…
"Врет! Ей теперь не до меня, едва вспомнила " — подумал Рубашкин.
— Нужен ответственный и проверенный человек курировать газеты и телевидение. Учитывая ваш огромный опыт в журналистике… Ну, вы понимаете?
— Что конкретно? — прервал его Рубашкин.
— Марина Евгеньевна хочет ввести в новую структуру горисполкома управление по печати и свободе слова…
— Но я слышал, в Ленсовете будет такая комиссия из депутатов.
— Вопрос с комиссией упирается в кандидатуру ее председателя, Вдовина. Он метит на должность председателя Петроградского райсовета, где уже есть очень достойная кандидатура. Если бы вы уговорили Вдовина — вы ведь с ним хорошо знакомы — уступить на выборах в райсовете и сосредоточиться на работе в городской комиссии, то получится превосходная комбинация. Вдовин будет курировать прессу по законодательной линии, а вы — через исполком. Действуя дружно, наверняка удастся ограничить влияние Обкома.
— Давайте обсудим с Мариной Евгеньевной. Я хочу услышать от нее все детали, — подумав, ответил Рубашкин.
— Вряд ли у нее найдется время, она сейчас так загружена. Предварительное поручение она мне дала, поэтому лучше придти к ней с уже готовым предложением, тем более, сроки поджимают, — дружелюбно улыбаясь, промолвил Мигайлин.
Внезапно захрипев, включились динамики внутренней трансляции.
— Уважаемые коллеги, уважаемые гости! Первую сессию Ленинградского городского Совета народных депутатов XXI-го созыва объявляю открытой, — раздался голос Филиппова. Вслед обрушился грохот аплодисментов.
— Пора идти, уже началось, — взволнованно сказал Рубашкин.
— Одну минуточку, Петр Андреевич, — остановил его Мигайлин. — Давайте договоримся сейчас, не откладывая. Это очень важно.
— О чем договоримся? — спросил Рубашкин.
— Буду краток, только по сути: вы уговорите Вдовина снять свою кандидатуру на выборах в Петроградском райсовете и поддержать другого человека. Вдовин станет председателем депутатской комиссии, а мы пробиваем ваше назначение в управление по печати — начальником управления!
— Кто имеется в виду, кто будет меня «пробивать»? — спросил Рубашкин.
— Все! Все руководство Народного фронта, все мы! — радостно воскликнул Мигайлин.
— И Филиппов? — спросил Рубашкин, точно зная, что тот обязательно выступит против него.
— Конечно, Петр Сергеевич полностью в курсе дела, — без промедления заверил Мигайлин.
— Уважаемые коллеги! Давайте на время забудем о вопросах регламента. Ничуть не умаляя значение процедурных вопросов, все же хочу напомнить, что есть вопрос поважнее. Это вопрос о власти! Наши избиратели не поймут, если мы немедленно не примем поистине судьбоносное решение, записанное в повестке дня вторым пунктом, который гласит: «О переходе всей полноты власти к Ленгорсовету», — услышал Рубашкин чей-то голос. Ему показалось, что говорил Болтянский, но он не был уверен.
— Я пойду в зал, — сказал Рубашкин, огорчившись, что пропустил открытие сессии.
— Слышал, что вас до сих пор не зачислили в штат и вы нуждаетесь в средствах. Надо немедленно принять меры, это совершенно недопустимо, — догнав Рубашкина, сказал Мигайлин. — Я оформлю вас консультантом в один кооператив, а потом — советником при какой-нибудь комиссии.
Рубашкин показал стоявшему у входа в зал милиционеру журналистскую карточку, и, тот, козырнув, пропустил в зал.
На трибуне стоял Собчак.
— Передача властных функций от партийно-номенклатурных органов новому, демократическому составу Ленсовета похожа на рискованный трюк, когда с движущегося на полном ходу поезда каскадер перепрыгивает на встречный, — звонким от волнения голосом говорил Собчак. — Смену власти надо провести так, чтобы этот переход не привел к сбоям в работе городского хозяйства и, главное — в снабжении ленинградцев продовольствием и промтоварами. Мы оправдаем доверие горожан, если в короткое время радикально улучшим ситуацию в решении больных социальных вопросов. Среди них на первом месте — жилищный и продовольственный. Нашей особой заботой должна стать борьба с преступностью, наведение в городе необходимого порядка.
Опыт работы в высшем законодательном органе Советского Союза показывает, что мы не добьемся успеха, если будем ставить групповые пристрастия депутатов, их политические амбиции выше интересов дела. Ленсовет подвержен риску обречь себя на бесплодные публичные дискуссии, в том числе, — по процедурным вопросам. Такой подход обречет Ленсовет на историческую неудачу, и наши избиратели этого не простят.
Уважаемые депутаты! Мы должны в кратчайший срок вернуть Ленинграду его былую славу Северной столицы, мирового центра литературы, искусства, науки и культуры, сделать наш город подлинной Меккой для иностранных и советских туристов.
Собчак замолчал, поклонился, и, собрав какие-то листочки, сошел с трибуны. Сперва было тихо, потом раздались одинокие хлопки в ладоши, и через минуту весь зал аплодировал стоя.
Филиппов пытался объявить выступление Ходырева — до сих пор являвшегося председателем горисполкома. Ходырев выиграл выборы в округе, где располагалось какое-то военное училище. По этому поводу было много разговоров, хотели добиться отмены результатов голосования, но мандаьная комиссия в конце концов признала Ходырева депутатом.
Наконец зал утих и тот начал говорить:
— Я решительно выступаю за преемственность городской власти и хочу заверить депутатов, что все работники Ленгорисполкома будут добросовестно помогать новоизбранным депутатам в организации их деятельности. Мы поможем вам, дорогие товарищи, овладеть многотрудной наукой жизнеобеспечения нашего замечательного города…
— Колорадский жук ему товарищ, — буркнул кто-то за спиной Рубашкина.
«Верить нельзя! Они так помогут, что ни жизни, ни ее обеспечения не станет», — подумал Рубашкин. У него вдруг испортилось настроение. Среди журналистов он заметил несколько человек из «Вечерки». Инна Иванова и Оля Шервуд сосредоточенно записывали выступление, и Рубашкин понял, что отчет о первом заседании Ленсовета будут печатать они.
«А что я тут, собственно, делаю?» — подумал он и пошел к выходу.
В фойе он столкнулся с Мигайлиным.
— Так, мы договорились, Петр Андреевич? — прервав разговор с Юрой Дорофеевым, спросил Мигайлин.
— Кстати, за кого надо агитировать в Петроградском райсовете?
— За очень достойного человека, подполковника в отставке, который выступает за реформирование армии и флота. Я вас с ним познакомлю, вы сами убедитесь. Это — Кошелев Павел Константинович, военный пенсионер.
— Кошелев, так Кошелев, — согласился Рубашкин. Ему было глубоко безразлично, кто станет председателем в Петроградском райсовете.
4.16. Нечаянные радости…
Справка, которую дал Таланов, оказалась воистину бесценной. Рубашкин фактически переписал ее, вставив собственные замечания почти в каждый абзац. Статья получилась едкая, но он был уверен, что напечатают — во-первых, она касалась торговли, самого наболевшего, что интересовало всех; во-вторых, в статье были совершенно неизвестные цифры и факты. В общем, статья вышла сенсационной.
Рубашкин работал всю ночь, воздух в кухне стал синим от сигаретного дыма. В начале седьмого он последний раз ударил по клавишам пишущей машинки. Чтобы не подвести Таланова он подписался псевдонимом и решил сразу же ехать в редакцию, чтобы застать Кокосова. Тот обычно приходил раньше всех, не позже половины восьмого, и Рубашкин хотел отдать ему статью, как можно раньше. Он не стал завтракать, только выпил еще одну чашку кофе и заставил себя проглотить бутерброд с сыром.
На улице было сыро и сумрачно, фонари уже погасили. Кроме Рубашкина на остановке никого не было, и он ждал троллейбуса не больше пяти минут. Внутри было пусто, Рубашкин уселся на свое любимое место — справа от кабины, откуда через лобовое стекло было видно далеко вокруг.
— Молодой человек, вы не прокомпостировали талон, — крикнул в динамик водитель.
Рубашкин протянул в открытую дверь кабины красное удостоверение «Вечерки» и, не дождавшись ответа, вернулся на прежнее место.
Тем временем троллейбус, неторопливо взгромоздился на Мост Строителей — «Когда-то он назывался Биржевым», — сонно подумал Рубашкин — и, шурша по мокрому асфальту, покатился вниз к стрелке Васильевского острова. Вокруг со всех сторон плескалась темно-серая, предрассветная Нева, на другом берегу в плотном тумане едва виднелись черные фигуры скульптур на крыше Зимнего дворца. Все было, как всегда по утрам — величественно, стыло и пусто. Но сегодня Рубашкин думал о другом. Он помнил свою статью почти наизусть и повторял про себя то, что написал. Потом не выдержал и достал из кармана свернутые в трубочку, чтобы не помялись, листы бумаги.
«Сюда надо вставить отбивку — что-нибудь вроде „а как же иначе“, с восклицательным знаком. Нет, лучше сразу поставить вопросительный, корректор все равно заменит, так уж лучше самому», — думал он, чиркая карандашом на полях.
Он вышел у Гостиного двора, на одну остановку раньше. Впрочем разница была небольшой, и через несколько минут он вошел в кабинет Кокосова. Тот уже был на месте и сосредоточенно лил кипяток в почерневшую от накипи чашку.
— Думаешь, есть время читать? — возмутился Кокосов, увидев перед собой стопку отпечатанных листов. — За ночь три ограбления и одно убийство, в номер давать надо, а ты что принес?
— Прочти, Витя, — попросил Рубашкин, — я всю ночь работал.
— Забирай свою пачкотню, а то порву и выброшу.
— Очень прошу, хоть первую страницу, если не понравится, бросишь, — попробовал уговорить Рубашкин.
— Садись звонить в ГУВД — пусть колятся на подробности, — скривившись от чересчур горячего чая, Кокосов отодвинул рукопись на край стола.
Рубашкин понимал, что его статья — не репортаж и не короткая информация, и Кокосову читать ее действительно незачем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68