https://wodolei.ru/catalog/chugunnye_vanny/120na70/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Жильберта, наверно, в Монтенвиле, забылась там в молитвах, может быть, просит господа-бога ниспослать мужу прощение. Все идет хорошо. Жильберта не увидит Мирей, не будет никаких объяснений, язвительных слов, упреков.
— Ты дорогу знаешь? Мирей смотрит на него:
— Найду.
И она направляется в сторону поселка, но дядя указывает ей другую дорогу: ему совсем не интересно, чтобы в деревне любопытные задавались вопросом — кто она такая.
— Нет, нет, не сюда!.. Дойди до перекрестка… и сверни направо, так лучше будет.
Он не сказал, что это более короткий путь, — зачем неправду говорить? Мирей уходит. Он смотрит ей вслед. Она и не подумала поцеловать дядю, ни о чем с ним не поговорила, — все только о деньгах. В сущности, он заключил неплохую сделку, хоть и пришлось выложить наличные, а сейчас у него туговато с деньгами. Но ведь если Фанни умрет, племянница могла бы предъявить свои требования. Он потирает руки и оборачивается в последний раз. Мирей уже не видно, и больше никогда он не увидит ее…
— Эх, семья, семья! — говорит он, как будто у него действительно есть семья.
Глава VI
Долго затем не было событий, а кроме них, только сменой времен года тут измеряли дни жизни. Вторым событием стало появление Фернана.
Альбер столкнулся с ним не во дворе фермы, как со своей племянницей Мирей (несколько месяцев тому назад), а увидел его в большой комнате. Фернан сидел там, облокотившись на стол, и пил сидр: не только сам себе налил в стакан этот сидр, сделанный из яблок-падалиц, но и сам достал его из погреба, словно был у себя дома, а между тем сейчас в «Белом бугре» пили только игристый напиток.
— Гляди-ка, Фернан!
— Да, — сказал Фернан ровным голосом. — Как видишь, вернулся я. Ничего не скажешь: в «Белом бугре» вам лучше живется, чем на «Краю света».
— Не могли мы тебя разыскать, когда Адель умерла. Ты знал о ее смерти?
— Понятно, знал, — ответил Фернан. — А иначе зачем бы я приехал сюда?
Он засмеялся гортанным своим смешком. Всегда был худ Фернан, а теперь совсем стал тощим, изможденным. И, судя по виду, не разбогател, но и не обнищал: рабочий, вот и все. Он объяснил свои слова:
— Конечно, я знал, вот и приехал.
— Хочешь расспросить, как все это было?
Фернан усмехнулся:
— Что ж, расскажи.
— Ну вот, — начал Альбер. — Представь себе, возвращаюсь я вечером, зову ее, она не отвечает… Гляжу, а она лежит поперек кровати…
— Мертвая, значит! — оборвал его Фернан.
— Не совсем… Но тут же и кончилась.
— Жалко все-таки!
— А уж мне-то подавно! Пришла, видно, старость…
— Вот именно, что старость, — подтвердил Фернан. — Да и я уж не молодой. А в старости имеет же право человек отдохнуть немного.
— Где уж тут отдыхать! На ферме это невозможно.
— А надо, надо. В пожилых летах зачем надрываться? Ни к чему это.
— Работать-то надо.
— Пусть другие работают. Нанимай людей.
— Если можешь платить.
— Да будет тебе, ведь вы богатые.
— А ты много заработал в городе?
— Я? Ты что, смеешься? Я в город ушел, потому что опротивело мне ваше захолустье. А богатства я не нажил. Зато вы с Адель разбогатели.
— Для того и работали.
— Не стану говорить, что я вам помогал, — но вот поначалу… я, как бы это сказать, посодействовал.
Он, не моргнув, бросил это слово, как бросают шар, сбивая кегли в кегельбане.
— Скажем, это был мой вклад, — добавил он с гаденьким своим смешком:
Как раз в эту минуту в комнату вошла Жильберта, держа в руке молитвенник. Увидев Фернана, она удивилась:
— Вот как! Это вы? Что вы тут делаете?
— Вы же видите, — ответил он, не вставая, — вернулся домой. Хорошо дома-то!
Жильберта вперила в него презрительный взгляд.
— Я думала вы в Шартре живете.
— Больше уже не живу.
— А где же думаете жить?
— Да здесь, у своей жены! Хоть она и померла, а мне местечко здесь должно найтись. Мы ведь законным браком женаты были… имущество у нас было общее… Надо полагать, законы не изменились с тех пор, как мы с ней обменялись кольцами.
— Вы собираетесь вернуться и работать вместе с нами?
— Вернуться, пожалуй, вернусь. Но насчет работы не рассчитывайте на меня, дорогая невестушка.
— Кто хочет есть…
— Тот трудится… или же берет то, что ему причитается.
— Вы для того и явились?
— Ну, понятно! Впрочем, я еще не решил… Спальня моя где? Наверху?
— Спальня Адель?
— Это я и хотел сказать. Она, надо полагать, сберегла мои вещи: мои сабо, старые мои штаны, на которые я велел пришить наколенники… наверно, и рубашки мои.
— Вещи свои можете взять. Пожалуйста. Но что касается комнаты…
— Во всяком случае, я нынче там переночую. А то уже темно стало, и велосипед у меня что-то разладился. Чего доброго, застряну на дороге или придется пешком добираться до Шартра — путь немалый: восемнадцать километров. Да мне в Шартре нечего и делать… Я теперь только одно могу: жить там на свою ренту… Конечно, для этого надо иметь ренту… а чтобы получать ренту, надо иметь капитал. Сколько денег-то оставила Адель?
— Откуда я могу знать? Этими вопросами занимается нотариус. В оставшемся наследстве какая-то доля принадлежит Альберу, есть и моя доля, признанная в соглашении, которое было заключено с моим отцом. Ведь вам, конечно, известно, что эту ферму могли купить только потому, что мой отец…
— Знаю… Знаю… — оборвал ее Фернан. — Но ведь до этого была ферма «Край света», и тамошняя земля-то цела, никуда не девалась. И деньги были, заработанные на старой ферме. Частью они пошли в уплату за «Белый бугор»! Надо бы мне повидаться с нотариусом, если только вы не предложите мне полюбовную сделку.
— Ты с ума сошел! — крикнул Альбер.
— Почему так говоришь? Какой я такой сумасшедший? У меня права есть. Я старик… не желаю больше работать, хочу отдыхать…
— На деньги, заработанные другими?
— А зачем мне докапываться, кто их наживал? Да ведь и бедная моя жена тоже тут работала. Я хочу получить только то, что мне причитается, — то, что вы мне должны, так сказать.
— Мы вам ничего не должны, Фернан.
— Ошибаетесь, невестушка, ошибаетесь… Ведь вас еще не было, — в самом начале, когда я служил на «Краю света» в батраках, и вы, значит, всего-то не можете знать… Ну что, Альбер? Сказать ей?
— Замолчи!
— Почему? Ты, стало быть, не рассказывал ей? А пусть она знает, супруга твоя.
— Не смей. Я тебе запрещаю!
— Ну уж нет, ну уж нет! Мы ее сейчас укротим, она будет как шелковая… У вашего мужа, у Альбера, значит, — начал он, — был дядя, шурин его отца — Фирмена Женета, звали этого дядю Гюстав…
— Фернан!..
— Ты ведь, Альбер, ничего тогда не понимал, ты еще маленький был… Зато Адель все ясно видела. Дядя Гюстав на старости лет втюрился в гулящую девку, но прозвищу Сова…
— Мать Альсида?
— Правильно, невестушка, правильно!.. Старик Гюстав сделал ей ребенка… по крайней мере, она его в том уверяла… И он возрадовался… Чуть не пляшет: вот, мол, будет у меня сынок… и уже собрался жениться на своей душеньке… Вот беда! Два липших рта на «Краю света». А что дальше будет? Можете себе представить? Да еще какую бабу приведет старик на ферму! Шлюху! Стали его уговаривать, а он ничего и слышать не хочет. Как только, говорит, родится ребенок, обязательно, говорит, женюсь. Ну, раз уж нельзя помешать, чтобы ребенок родился…
— Замолчи же ты! — взвыл Альбер.
Фернан насмешливо посмотрел на него.
— Нет, — ответил он, — чего ты ерепенишься? Пусть твоей жене все станет известно, а то она не будет знать, что кому причитается. А мне чего теперь бояться? Уже срок давности истек.
Жильберта, вся бледная, спросила, сжимая в руке черный молитвенник.
— Так что же вы сделали тогда?
— Женеты — отец, дочь и мать тоже (я это знаю) собрались, стали говорить меж собой, что старик-то совсем уж старый… и больше не зачем ему небо коптить…
— Что вы говорите!
— А чтобы помешать ему дурить, есть только одно средство — помереть старику надо поскорее.
И Фернан посмотрел на Жильберту пронзительным взглядом.
— Ну, Адель со мной об этом поговорила… или я с ней поговорил, теперь уж не помню. Надо вам сказать, мы уже давно с ней слюбились, только она еще не хотела пойти за меня замуж. И вот она мне сказала: если, мол, поможешь, соглашусь пойти за тебя… И тогда…
— Что… тогда?..
Жильберта сжала губы так сильно, что они побелели.
— Тогда, — продолжал Фернан, — все получилось хорошо и вовремя. Как-то под вечер старик полез на сеновал, оступился и свалился с лестницы. Разбил себе череп — и конец!
Наступила тишина.
— Это вы сделали, Фернан? — спросила Жильберта.
— Так Адель захотела. Я помог… Чуть-чуть, сколько надо было. Ведь тут, можно сказать, был вопрос жизни или смерти… для тех, кто в живых остался, и для молодых… Несчастный случай произошел.
— Да, несчастный случай, — бросил Альбер.
— Молчи ты! — сказала Жильберта, и он умолк.
Она была бледна как полотно, белее, чем простыня, вынутая из пруда, где стирали белье.
— Значит, вы сделали это? — заговорила она. — Так вот в какую семью я вошла!
— Полноте, невестушка! Кто поручится, что в вашей-то семье ничего такого не было?
— Не смейте! — крикнула Жильберта.
Сам того не ведая, Фернан коснулся ее больного места, сомнение овладело ею, и она пришла в ужас… Ее родной отец… где он был, когда ее мать утонула и нашли ее тело? Не помог ли ему этот несчастный случай стать единственным владельцем фермы… тогда как… тогда как… Да, сколько раз она слышала разговоры, что и у них в семье кое-кого вовремя унесла смерть.
— Вы же знаете, в деревнях… — добавил Фернан.
Да, в деревнях все грубо, жестоко, неумолимо, и там часто происходят подобные драмы, — это все знают, но когда вот так касаются пальцем кровавых язв… громко говорят о них!.. Это невыносимо. Жильберта упала на колени.
— Господи! Господи! — взмолилась она. — Если это правда, ничем мне не искупить смертного сего греха!
Она посмотрела вокруг диким взглядом. Эта красивая комната, этот дом, эта ферма, скот, земля — все это плата за преступление. Неужели она всегда ест проклятый хлеб, хлеб дьявола, совершившего жатву свою? Да как же она могла так жить? Как не застрял у нее кусок в горле, как она не задохнулась? Вот этот человек, муж ее, и вот тот — Фернан, и умершая Адель, как могли они без трепета смотреть на солнечный свет, на поля, на небо, как они не умерли от стыда и отвращения к себе? Неужели они не думали о смертном своем часе, о каре, ожидающей их? Все, чем она жила, чем гордилась, все ее благополучие, как она могла им пользоваться, не боясь, что оно сожжет ее душу? А тот огонь, который будет палить ее завтра, в день уже близкой смерти, разве не будет он прообразом вечных мук в геенне огненной?
— Господи! — взывала она. — Прости меня!
Она не молила: «Прости их!»
— Да ладно уж, — сказал Фернан. — Все прошло, миновало, нечего старое ворошить. Надо о нынешнем дне подумать, хоть он и не вечно будет длиться. Адель умерла раньше меня, но она была женщина порядочная, она наверняка позаботилась обо мне.
— После того как вы с ней поступили?
— Я? Какие такие у меня поступки? Или она была несчастна со мной? Я ее любил, когда ей того требовалось. Я сделал для нее то, что надо было, когда это потребовалось, верно, Альбер?
Альбер молчал, опустив голову. Ведь он все это знал, только все это мало-помалу рассеялось, кануло в прошлое, об этом уже никто не думал, да ведь и столько работать пришлось!.. Умер ли Гюстав своей смертью или насильственной, какое кому было дело? Смерть его была благом, вот и все, была нужна, необходима. Сто раз, тысячу раз ее искупили, и в конце концов все было правильно. Фернан требует того, что ему полагается из наследства, — надо ему дать некоторую сумму, чтобы зря не болтал. Если человек кому-нибудь должен, надо уплатить долг. Погасить его, как говорится. А когда это сделаешь, на душе будет спокойно. Чего еще она выдумывает, эта ханжа?
— Господи боже! — выкрикивала Жильберта, все еще стоя на коленях. — Все я отдам тебе и творениям твоим, но и тогда не искупить мне совершенного греха!
Греха? Нет, вот если бы обрекли тогда целую семью на нищету — вот это был бы грех. И неужели нужно было для удовольствия блажного старика Гюстава отдать его мальчишке, который теперь уже стал взрослым и даже пожилым человеком, землю Женетов, то есть целое состояние, с таким трудом нажитое, с таким трудом сохраняемое? Конечно, тогда погрешили против правил нравственности, ну а те господа, которые управляют государствами, разве они поступают иначе? Разве они не уничтожают препятствия на своем пути, хотя бы это были живые люди? Может быть, Альсида в свое время и ограбили, но ведь у Женетов не было достаточно средств, чтобы хватило и на него, и на его мать; не было для них места. Альсид все-таки потом вышел в люди, и, стало быть, все уладилось. И, когда ему понадобилось подставить ножку Женетам, разве он постеснялся сделать это? Каждый за себя. Жизнь, особенно жизнь в деревне, очень сурова.
Жильберта все еще стояла на коленях, молилась. Альбер и Фернан смотрели на нее. Она молилась долго, и они в это время не смели пошевелиться, окликнуть ее. Наконец она поднялась.
— Альбер, — сказала она мужу таким тоном, словно приняла вдруг важное решенье, почерпнув для него силу в долгом размышлении. — Что посеешь, то и пожнешь. Каждый должен получить свою долю после жатвы. Мы выдадим этому человеку его долю. (Она уже не называла Фернана по имени.) Заплатим то, что ему причитается в награду за его поступок, пусть получит плату в полное свое распоряжение и уж сам оправдывается перед всевышним…
— Но… — начал было Альбер.
— Никаких «но». Пусть каждый получит по заслугам. Отдай ему его деньги, и если они не будут жечь ему руки, тем лучше для него… или тем хуже!
— Погоди, — вмешался опять Альбер, и на этот раз договорил свое возражение до конца. — Мне не из чего дать Фернану денег!
— Найди. Выдели мою часть, а потом подсчитай, сколько ему приходится, и выдай ему эти деньги.
— Придется тогда продать что-нибудь.
— Если надо, продадим.
— Землю?
— Если надо, продадим землю.
— Нет. Не такой уж мы грех совершили!..
— Не такой грех? — прервала его Жильберта. — Великий грех, должен ты сказать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37


А-П

П-Я