Когда колеса забираются на шалман, другой его конец с силон подбрасывается вверх, и он снизу ударяет по подножке. В этот момент надо быстро спрыгнуть с шалмана, иначе ноги будут придавлены к металлическим стойкам подножки. Сами подножки уже давно оторваны и бренчат в кузове. Машина проходит по шалманам и, соскакивая с них, немедленно глубоко зарывается в песок, придавливая концы шалманов. Встаёшь на четвереньки и начинаешь отгребать руками песок. Когда шалман можно наконец вытащить, несёшь его снова вперёд на 3 метра и начинаешь пристраивать под задние скаты. Пот заливает глаза, тёплая, горькая вода, которой экономно полощешь рот, не освежает, и, облегчая душу проклятиями, начинаешь все сначала.Так мы начали ездить через барханные участки Каракумов с начала 30-х годов на горьковских полуторках, которые, можно сказать, допускали любые издевательства над собой и, как правило, более или менее успешно вывозили. И потом оставалась нелёгкая задача — оформить специальным актом расход горючего килограмм на километр вместо положенных по норме 150 граммов.С годами шалманная техника совершенствовалась и вскоре достигла своего «потолка». Сперва на шалманах появились насечки. На них легче залезали колеса. На передних концах шалмана появилась верёвка с петлёй. Когда машина проходила мимо шалманщика, он надевал петлю на задний бортовой крючок, и машина, соскакивая с шалмана, натягивала верёвку и вытягивала шалман из песка. Исчезла тяжёлая необходимость откапывать шалман и вытягивать его вручную из-под колёс, а если машина дальше продвигалась одна, то шалманы волочились на буксире за машиной. Отпала, пожалуй, и самая утомительная операция — тащить на себе за машиной тяжёлые шалманы. Ведь коль скоро машина двигалась, не останавливать же её нарочно. Остановишь — начинай снова шалманить. Так иногда приходилось тащить шалманы сотни метров.Наконец в шалманной технике появилось коренное усовершенствование. С каждой стороны машины вставало по два шалманщика, каждый со своим шалманом. Когда кончался один шалман, впритык к нему приставлялся другой, и снова колеса спокойно переходили с одного деревянного рельса на другой. Самые тяжёлые, «критические» моменты исчезли — колёсам не нужно было из рыхлого песка вскарабкиваться на шалман, и они не погружались глубоко в песок, соскакивая с шалмана.Но нас было только двое. Не все достижения шалманной «техники» были ещё освоены, и, когда впереди раздались голоса, мы, казалось, уже потеряли все силы и были больше не в состоянии даже шевелиться.Оказывается, Ходжа Мамед, исчезнув ещё около полудня, отправился в Игды. Плёлся он туда часа два-три. Оттуда немедленно навстречу нам пошла мощная смена шалманщиков с запасом пресной воды.Через час мы были в лагере и испытали неизъяснимое наслаждение, искупавшись в тёплом горько-солёном игдинском озере. После этого нас окатили более холодной пресной водой из колодца, чтобы смыть соль, и, напившись чаю, мы повалились спать».
Через несколько суток к нашему лагерю подошёл караван верблюдов. Он привёз оставшихся сотрудников и багаж.Лето стояло жаркое и сухое, животные быстро уставали, но люди, покрывшиеся, как броней, тёмным загаром, уже не так страдали, как в первые дни выхода в пустыню. Да и ночи ближе к осени становились прохладными; одной простыни оказывалось недостаточно, чтобы защититься от ночной свежести.Целыми днями мы работали на опорных точках, у заброшенных и забытых колодцев. А потом шли долгим, томительно длинным путём, делая съёмку местности, измеряя высоты и наблюдая за рельефом.Медленно идут верблюды. Но они уже тысячелетиями помогают человеку покорять пустыню и… нам тоже, когда настал XX век. Ведь точно так ходили караваны десятки и сотни лет назад по этим необозримым просторам.Вертикальные лучи солнца ослепляют и палят безжалостно. Термометр в тени показывает 46°. До песка нельзя дотронуться рукой. С юго-востока дует сухой, обжигающий ветёр. К концу дня становится трудно дышать, губы высыхают и трескаются. Язык во рту набухает, хочется пить. Запасы воды во флягах кончаются в первый же час пути.Когда впереди останавливается «водяной» верблюд и, с жалобным криком подгибая длинные ноги, садится на песок, все поочерёдно подходят к бочке и долго, не отрываясь пьют тёплую солоноватую воду. Пьют крупными глотками, жадно, не переводя дыхания. При ходьбе слышно, как в желудке переливается вода. На час наступает удовлетворение, и солнце кажется уже не таким палящим.И каждое утро лагерь быстро снимается и грузится на верблюдов. Каждый вечер вырастают палатки и устанавливается инструментарий для ночных работ.Когда запас поди истощается, а редко встречавшиеся колодцы бывают доверху завалены, тогда приходится идти ночью, при свете полной луны.При лунном освещении многие предметы приобретают совершенно фантастические размеры и очертания. Особенно таинственными и величавыми кажутся тогда чинки — крутые, местами отвесно падающие обрывы, края плато. Чинк виден издали в лунную ночь.Кажется, что впереди сплошной стеной стоит крутая белая гора. Днём в её разрезе чётко заметно разделение на геологические горизонты: известняки, мергели, глины, песчаники, опять известняки.Подходишь близко к чинку и поражаешься отвесной стене, возвышающейся па 200, а иногда и на 300 метров. Только в отдельных редких местах есть тропинки для караванов, далеко не везде взберётся на чинк даже опытный альпинист.К западу от староречья Узбоя началась территория, обозначенная на картах «белым пятном». Из расспросов мы узнали, что в этих землях есть три-четыре глубоких колодца. Никто из наших проводников там не был, но один выразил уверенность, что колодцы эти он найдёт.Решено было идти в октябре, когда каракумское солнце менее знойно, а ночи прохладны.Маленький караван, гружённый бочками воды, вышел в далёкий неведомый путь.Глухо постукивал в ящиках груз. Однообразно тянул какую-то мелодию старый проводник. Неслышно ступали верблюды по мягкой, податливой земле. Тишина. Не слышно ни пения птиц, ни шороха встревоженного нашим появлением животного, ни писка сусликов. Кругом простиралась безжизненная пустыня. Тропа заросла, видимо, несколько лет по ней никто не ходил.Пересекаем местность, которая называется у туркмен Челюнгкыр, то есть «плато, лишённое жизни», «пустынное плато». Куда ни посмотришь — лишь мелкие кустики полыни и солянок. Здесь мы не ждём колодцев, их не может быть. Колодцы будут только в песках. Уже перестало казаться парадоксом утверждение, что песок в пустыне приносит воду. В песках картина резко меняется: растительность делается богаче и разнообразнее, ландшафт приветливее.Действительно, в песках проводник нашёл колодец. Он удивительно глубок. Рулетки не хватает, чтобы измерить его. Опускаем тросик. До воды — 48 метров, до дна — больше 50. Разве не вызывает восхищения строительное искусство туркмен, которые обыкновенными лопатами смогли вырыть такой глубокий колодец и закрепить его стенки сплошным покровом из ветвей кустарника? Для того чтобы покрыть стенки колодца ветвями, потребовалось от 5 до 6 тысяч кустарников.Определить на вкус минерализацию воды из колодца оказывается невозможным. Крепкий противный запах тухлых яиц так силён, что вода сразу же вызывает рвоту, как только берёшь её в рот. Даже невзыскательные верблюды, давно испытывавшие жажду, стояли у колодца и подолгу нюхали зелёную воду, не решаясь её пить. Их глаза, обычно кроткие и печальные, сейчас зло смотрели на окружающих. То и дело раздавался рёв, и длинная шея животного стремительно отгибалась в сторону, раскрытая пасть старалась поймать горб или шею соседа. Они долго шлёпали губами, фыркали, стряхивали капли воды, оставшейся на мордах, тёрли свои носы о шерсть, чтобы отстал противный прилипчивый запах.Между тем солнце закатилось за ближайшую песчаную гряду. Стало свежо. День кончался. Быстро и незаметно стемнело. Такие короткие сумерки бывают только на юге.В темноте мигал костёр. Издали доносился треск кустарников: это наши верблюды шли на поиски пищи. Тишина и покой окутали лагерь, колодец, людей, пустыню и, казалось, весь мир.Ночью чуть в стороне от лагеря чья-то тень, сгибаясь и выпрямляясь, маячит около приборов, определяя астрономические координаты колодца. Звёзд на южном небе много, и выбор у наблюдателя огромный. На глазах исчезают на западе одни звёзды, а на смену им приходят с востока яркие, большие светила — Сириус и другие.Хорошо сказал великий узбекский поэт Алишер Навои: Как роза, никнет ночь,поёт, как соловей бессонный, утро. Под утро показывается гигантская Венера — планета зарождающегося дня. Проводник встаёт и, поглядывая на небо, будит рабочего: нужно идти собирать далеко ушедших за ночь верблюдов.Скоро появится солнце, и мы опять будем медленно продвигаться по нехоженым тропам. Четыре километра в час — вот скорость гружёного верблюда.Опять однообразно затянет свою заунывную мелодию сидящий на первом верблюде старый проводник. Час за часом мы будем следовать за ним и отсчитывать километры. Сколько их уже позади, но сколько заманчивых, влекущих своей новизной ещё впереди!
За месяц до октябрьских праздников мы условились со второй партией нашей экспедиции встретиться 6 ноября у урочища Екедже. Часть отряда отправилась на автомашинах по Устюрту, а затем в Ташауз за бензином и продуктами; другая продолжала странствие по пескам, обследуя колодцы.Точно по плану 6 ноября в шесть часов вечера мы подошли к колодцу. Каково же было наше удивление, когда мы никого не встретили. Колодец оказался засыпанным.Уже стемнело. Всматриваясь в песок, туркмены обнаружили следы больших сапог.— Это наш начальник был здесь, — заявили они.— Надо искать письмо.Вскоре действительно нашли три одинаковых письма, оставленных в разных местах: два были прикреплены к ветвям кустарников и одно лежало в пустой консервной банке.«… Мы на Додуре, в семи километрах на восток. Чистим колодец. Вода солёная и тухлая, пьём с трудом. Ждём…» — кратко сообщалось в записке.Решаем вопреки требованиям проводника, не любившего ночных передвижений, сразу же отправиться к Додуру.Через два часа, когда было уже совсем темно, впереди мелькнул огонёк костра. Все оживились. Даже медленно шедшие верблюды как-то приободрились и, вытягивая вперёд длинные шеи, начали, посапывая, принюхиваться. Впереди у костра засуетились силуэты, послышались знакомые голоса, и через минуту нам крепко жали руки друзья.Подойдя к костру, разгружаем верблюдов, устанавливаем палатки. Уже несколько дней как дует северо-восточный ветёр. Он принёс из далёкой Сибири морозы. От холода нас спасает только костёр.Из Ташауза привезены газеты за два месяца, письма, телеграммы. Массу новостей, известий о родной стране принимаем, как праздничные подарки. Сытно поужинав, прячемся в спальные мешки.— С праздником! — раздаётся ранним утром голос повара, которому не терпится накормить нас туркменскими национальными кушаньями. Все приняли праздничный вид: вымылись, почистились, некоторые даже побрились. Слушаем по радио Красную площадь, затем читаем привезённые товарищами газеты.Вечером у большого костра сидят в шубах 28 человек. Восьмиградусный мороз, сильный, холодный ветер, и это на широте Стамбула и Неаполя. В это время в Москве и Ленинграде, возможно, моросит дождь и ртутный столбик термометра поднимается выше нулевой черты.— Митинг, посвящённый XX годовщине Великой Октябрьской социалистической революции, объявляю открытым, — говорит профорг отряда.После выступлений участников экспедиции впервые раздаются у колодца Додур звуки пролетарского гимна. Стреляем из винтовок и ружей. Митинг окончен. Трещат в огне сухие ветки саксаула. Весело играет патефон. Неожиданно появляется ящик с виноградом. Это тоже из Ташауза.Пусть за грядой завывает холодный ветер, он не страшен нам. В котловине у костра уютно и тепло.А завтра опять километр за километром будем обследовать пустыню, определять координаты неизвестных и не нанесённых на карту пунктов, описывать обнажения горных пород, определять качество и количество воды в колодцах, бурить скважины в поисках новых точек с пресной водой.На этот раз ноябрь в Каракумах оказался жестоким, холодным месяцем. Вот уже больше десяти дней температура ночью опускалась до минус 18 градусов. Дни стояли морозные и солнечные, солнце сверкало на сухих стволах замёрзшего саксаула и коричневых ветвях кандыма, на которых обледенела ночная роса.Днём караван шёл быстро на север, и солнце весь день освещало и подогревало спину. Озябшие путешественники спрыгивали с верблюдов и шли пешком, согревая себя на ходу.Солнце проваливается за ближайшую барханную гряду, и становится пронизывающе холодно. После захода солнца пустыня сразу отдаёт то небольшое тепло, которое накопила за короткий день.Такими вечерами, длинными и студёными, когда в пустыне чувствуешь себя особенно одиноко, кажется, что центр мира — это наш костёр. Сюда в перерыве между работами прибегают погреться все сотрудники отряда.В большой просторной палатке расположилась наша радиоприёмная аппаратура. Странные ощущения охватывают заброшенного в безбрежный океан песков человека, когда в холодной палатке слушаешь далёкие вести из близкого нам мира.«Говорит Москва» — и сразу исчезают пески и темнота, делается теплее.Когда радиоволны принесли торжественные звуки глинковской увертюры к опере «Руслан и Людмила», мы, сидя у приёмника и крепко прижав наушники, вместе с Русланом искали Людмилу и вместе с ним сражались и побеждали врага. Когда проснулась княжна, мы улеглись спать, чтобы утром бодрыми и сильными идти по древним караванным дорогам, по которым столетия назад двигались богатые караваны из волшебной Индии, Ирана, сказочного Багдада в далёкий Хорезм, окружённый пустынями.Экспедиция заканчивала работы. Короткие дни стали сменяться длинными морозными ночами. В бочках вода замерзала до самого дна. Утром в них наливали кипяток, чтобы лёд растаял.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62