— Конечно нет, Геннадий Эдуардович…
— Маленький ты еще, — улыбнулся Бурбулис, растворяясь в своей собственной улыбке. — Впрочем, молодость, Алеша, это тот недостаток, который быстро проходит.
Алешка заметил, что улыбка у Бурбулиса — почти женская.
— Теперь о твоих функциях. Они, Алексей, у тебя особые, то есть все, о чем мы говорим, это аnter nu, на ушко, так сказать, не для чужих.
«Смотри-ка, — подумал Алешка, — дядька Боднарук был прав. Меня даже не спрашивают, надо мне это или нет…»
— Не скрою… — Бурбулис чуть-чуть подался вперед и наклонил голову, — ты нужен мне, прежде всего мне, понимаешь? Ты будешь выстраивать… именно выстраивать, Алеша… мои отношения с вашим братом — журналистом, причем выстраивать их неторопливо, камушек к камушку. Будешь отбирать умных и преданных нам, нашему делу людей. Будешь публиковать статьи против наших противников, не только коммунистов, они сейчас — живые мертвецы. Куда опасней, Алеша, другие люди, например — Скоков. Еще опаснее Руцкой. Ты будешь знать, что пишут обо мне газеты, запоминать тех, кто пишет негативно, встречаться с этими людьми, если это, конечно, не «Советская Россия» и не «Правда». Ты — человек контактный, вот и будешь… да? превращать моих врагов в моих же друзей. То есть… ты понял, Алешка?.. пора строить образ Бурбулиса! Свяжись с Карауловым из «Независимой газеты», с Леней Млечиным, — работайте, мальчики! Но знай, в твоем лице, Алеша, мне нужен человек родной. Как жена, допустим… Или — как сын. Мы поможем тебе перебраться в Москву, сделаем квартирку, небольшую, но уютную, чтобы ты и я могли бы контактировать неформально, так сказать, сугубо дружески, как родные люди. Мы с тобой, Алеша, быстро найдем общий язык, я так чувствую, я… редко ошибаюсь… — ну что, я не прав?
Услышав про жену, Алешка все понял и теперь — тихо веселился. «Как я ему… — а?» — мелькнула мысль.
— Вы правы! Вы ужасно правы, Геннадий Эдуардович!
— Ну вот и славно! Какая ты умница, Алеша!
— Вы мне очень симпатичны, Геннадий Эдуардович. Как политик.
Бурбулис быстро повернул голову:
— Ну-ка, посмотри мне в глаза! А как человек?
— Тем более как человек, — добавил Алешка — Только не пойму, Геннадий Эдуардович… зачем все-таки меня из «Известий» выгнали?
— Чтобы ты, — Бурбулис мягко улыбнулся, — почувствовал вкус к теневой политике, Алеша. «Известия» от тебя не уйдут.
— Когда приступать?
— Ты уже приступил.
— Понял.
— Отлично! Теперь скажи… — Бурбулис пристально посмотрел на Алешку, — тебя ничто не смущает?
— Я не девочка, Геннадий Эдуардович!
— Как хорошо! Да ты не девочка…. меня это устраивает. Приступай к работе!
— Можно не сразу, Геннадий Эдуардович? — Алешка встал. — Через полчаса у меня интервью с Руцким, в воскресенье Руцкой летит в Тегеран и берет меня с собой.
— Опасная дружба, Алеша. Руцкой — подлая фигура. И временная. Надо дружить с порядочными людьми. Не с юродивыми.
— Да… какая дружба! — Алешка махнул рукой. — Просто я там не был… нигде, а мне обещали интервью с Хекматьяром.
— Кто обещал? — Бурбулис поднял голову.
— Андрей Федоров.
— Из МИДа?
— Кажется, да. Теперь он советник Руцкого.
— Опасная дружба! — Бурбулис сладко посмотрел на Алешку, и вдруг — опять улыбнулся.
— Могу не ехать… — твердо сказал Алешка.
— Ладно, гуляй! Текст Руцкого закинь Недошивину. Как приедешь, пиши заявление. А ещё лучше… — Бурбулис задумчиво барабанил пальцами по собственной коленке, — лучше… пиши-ка его прямо сейчас. Там, в приемной…
Бурбулис встал, прошелся по кабинету и вдруг быстро подошел к Алешке:
— Учти, Алексей, я — человек преданный. Я — человек с тайной… и ты тоже… человек с тайной. И тайна сия… сам понимаешь… велика есть, а в своих высших проявлениях любовь, Алексей, всегда затрагивает те же струны души, что и смерть. Понимаешь меня?
— А как же, Геннадий Эдуардович… — Алешка кивнул головой. — Как же не понять…
— Теперь иди.
— До свидания, Геннадий Эдуардович!
— Привет.
Алешку душил смех.
Случайно или не случайно, но Недошивин был в приемной.
— Ну как, Алексей Андреевич?
— Нормально… Жора. Можно листик?
«Государственному секретарю Российской Федерации, господину Бурбулису Г.Э.
Прошу согласия на мою работу в пресс-службе Президента РСФСР…»
Недошивин аккуратно заглянул через плечо.
— Поздравляю, Алексей Андреевич!
— Рано пока, — возразил Алешка и вдруг громко, отчаянно захохотал.
— Что случилось? — подлетел Недошивин. — Может, водички?
Он привык к тому, что люди от Бурбулиса выходили в разном настроении.
— Ничего, ничего!.. — Алешка весело взглянул на Недошивина. — Это я от радости, так сказать…
21
Конечно, Егор Тимурович Гайдар смущался того обстоятельства, что в Белом доме он оказался совершенно случайно, что у него нет опыта — вообще никакого, ибо прежде он руководил всего лишь малюсеньким институтом с коллективом в сто человек, а ещё раньше, всего год назад, он, Егор Гайдар, был просто журналистом, работал в «Коммунисте», потом в «Правде»… — но он смущался недолго.
В этой семье ценилась решительность — всегда. Жизнь военного журналиста Тимура Гайдара, его отца, это не жизнь, а сплошные марш-броски: Куба, Москва, Югославия, снова Москва и снова Югославия — остановки по всему миру.
Гайдар был воспитан строго. Ему с детства приказали не плакать. Марш-бросок как высший смысл жизни, как шанс быть там, где творится история, как знак судьбы. Лучшие годы Аркадия Гайдара-Голикова — Гражданская война. Лучшие годы Тимура Гайдара — события на Плайя-Хирон, бородатый Фидель и вечно косматый Че Гевара, Карибский кризис. Лучшие годы Егора Гайдара — Белый дом, события 91-го года.
Марш-бросок: можно — с шашкой в руках, можно — с лейкой и блокнотом (а то и с пулеметом), можно — просто с поднятыми кулаками, — неважно. Три поколения, цель все та же: «мы наш, мы новый мир построим, кто был ничем, тот станет всем!»
В «Интернационале» так и указано: кто был ничем.
Если Чубайс сразу, с первых же дней строил страну, Россию, только для себя и своих друзей, то Гайдар и в самом деле верил, что он спасает экономику от обвала.
Перестройка Горбачева закончилась разрухой, рынок, построенный Гайдаром, пустил Россию по миру.
В нашей стране все мгновенно переходит в свою противоположность.
По Гайдару, экономика Советского Союза сводилась только к командно-распорядительной системе, — только! Ничего другого Гайдар в советской экономике не видел. Ему было некогда ездить по стране; в Сибири, например, он вообще ни разу в жизни не был. И не только в Сибири: Гайдар не был на Алтае, на Дальнем Востоке, на Камчатке, в Карелии, на Севере, а в Краснодарском крае он посещал только город Сочи. Да, Гайдар очень хотел, чтобы в экономике страны было бы больше здравого смысла, но он искал его не в самой России, где, как выяснилось, все ни к черту не годится (непонятно только, каким образом СССР заставлял прислушиваться к себе весь мир, не в одних же танках и пушках здесь было дело), и уж тем более Гайдар не искал его, этот здравый смысл, в людях, которые худо-бедно, но все-таки построили в России все эти заводы и фабрики, — нет: встречаться с людьми у Гайдара не было ни времени, ни желания. Он вообще ни с кем не советовался. Точнее, он советовался только со своими тетрадками, где были конспекты книг Бернштейна, Эрхарда, Гароди и Шика. Как все избалованные домашние дети, Гайдар сторонился тех людей, от кого пахло потом, кто все эти годы мотался по стройкам России на «газиках», кто привык курить «Беломор» и крыть матом бездельников. И хотя Эрхард в «Благосостоянии для всех» предупреждал, что в мире нет и не может быть универсальных экономических законов, ибо экономика, а значит и рынок, в каждой стране прежде всего зависят от самой страны; от её земель, географии, от её природных богатств и климатических условий, а самое главное — от её людей, ибо люди, их привычка к труду везде разные… — увы, Гайдар выводил именно некие «законы» и с размаха, как грязью в окно, вываливал их на Россию.
Самое главное: метод шоковой терапии, который выбрал Гайдар, может быть использован для лечения рынка, но сам рынок нельзя выстроить «на шоке». Рождение рынка это как рождение ребенка, шок, если его применять конечно, ребенка либо убьет, либо сделает его уродом. Так и получилось в России — уродливый рынок. Ведь никто так и не объяснил — почему только? — что продукты при Гайдаре появились в магазинах не потому, что их вдруг, буквально за две-три недели стало больше (откуда бы им появиться за две-три недели?), а просто потому, что денег у людей стало меньше, что Гайдар построил рынок без денег, что если прежде (всегда!) товары уходили из магазинов с черного хода, то теперь черным ходом для людей стал сам вход в магазин — вот и все!
А когда Гайдар увидел (как не увидеть?), что единственное достижение его реформ — это рынок без денег (то есть нечто несусветное с точки зрения экономики), он так же лихорадочно, спасая прежде всего самого себя разумеется, начал создавать «людей с деньгами», то есть объявил приватизацию.
Весь мир опять разинул рты.
Канадский клуб «Ванкувер кэнакс» купил хоккеиста Павла Буре за 25 миллионов долларов, да и то временно — на пять лет. А Новороссийский морской порт со всеми его терминалами Гайдар приватизировал за 22,5 миллиона долларов, то есть за 0,89 клюшки Буре. А вот другие расценки:
— завод «Красное Сормово» в Нижнем — 21 миллион долларов, или 0,84 клюшки,
— кондитерская фабрика «Красный Октябрь» — 21,055 миллиона долларов, или 0,85 клюшки,
— Северное морское пароходство — 3 миллиона долларов, или 0,12 клюшки,
— Горьковский автомобильный завод (100 тысяч рабочих) — 25 миллионов долларов, или одна клюшка Буре — и т.д. и т.д.
Да, осенью 91-го в России были пустые магазины, но не было голода, работали рынки, у людей ещё оставались какие-то деньги, пусть не много, но они были, а после «обыкновенного чуда» Гайдара в магазинах появилось абсолютно все и — начался голод, то есть пришла смерть.
В 92-м, впервые после Великой Отечественной, население только в Российской Федерации сократилось на семьсот тысяч человек. В следующем году наша страна потеряет уже миллион людей. С 93-го население России будет каждый год уменьшаться в среднем на миллион человек, а 98-й, после обвала в августе, станет самым ужасным — миллион двести семьдесят тысяч человек.
Сегодня плотность населения в России меньше, чем в пустыне Сахара. Она ведь пустынная, наша огромная страна, самая богатая на белом свете. Гайдар верил: колхозы и совхозы вот-вот перестанут — по всей России — сдавать зерно. Бартер заменит денежный оборот. Впереди — полный разрыв экономических связей, гиперинфляция, паралич транспорта и системы теплоснабжения, очереди за талонами на продукты и (Гайдар в этом не сомневался) печками-буржуйками.
Он был как в лихорадке. Он верил, что ужас — неотвратим.
Это был именно марш-бросок: сейчас — или никогда! Гайдар ещё не знал, какая это страшная вещь — самоуверенность власти.
Получив пост вице-премьера, Гайдар на минуту заскочил в Белый дом, в свой новый кабинет, засунул Указ Ельцина «О Е.Т. Гайдаре» в карман и вместе с Андреем Нечаевым, своим приятелем, с этого дня — заместителем министра экономики и финансов, понесся в Госплан, прихватив с собой (зачем только?) постового милиционера из Белого дома.
Гайдар тут же — чем не матрос Железняк, да? — объявил насмерть перепуганным чиновникам, что с этой минуты (хотя Горбачев и не давал ему таких полномочий) Госплан переходит под юрисдикцию России, что у Госплана теперь новый начальник — Андрей Нечаев, поэтому нужно немедленно освободить кабинет председателя, и приказал всем (именно так: всему Госплану) немедленно начать работу над программой по сокращению производства вооружений.
Почему? Почему вооружений? А потому, что гуманитарная интеллигенция больше всего ненавидела военно-промышленный комплекс.
Надо же с чего-то начинать! В этот же день сразу после обеда Гайдар встречается с тишайшим Леонидом Алексеевичем Алексеевым, председателем Гознака: приказ срочно печатать денежные купюры в 200 и 500 рублей. И — новые встречи, новые приказы, сплошные отставки, полная смена правительства…
«Пусть сильнее грянет буря!..»
Комплекс буревестника. Это — от деда. Семейная традиция? «Тимур и его команда» — те, кто побеждает на улице, побеждают везде…
Пустые продовольственные магазины, которые вдруг стали ломиться от колбасы, сыра, ветчины и даже мяса, сбили с толку русскую интеллигенцию.
Многие действительно образованные люди поверили, что Гайдар — гений экономики. Гавел в Чехии и Бальцерович в Польше, спасшие, причем как-то незаметно, без особой шумихи, — экономику своих стран от катастрофы, кумирами в Москве не стали. А Гайдар стал! Было объявлено, что время «либеральных реформ» требует большого мужества, поэтому московская интеллигенция, махнув рукой на свои пустые кошельки и холодильники, была согласна мучиться за «новую Россию» (то есть недоедать) до самого своего смертного часа.
Смертный час не заставил себя ждать. Больше всех от «либеральной политики» (что в ней «либерального», кто-нибудь скажет?) пострадали именно те, кто превозносил Гайдара на митингах.
Против Гайдара были Шаталин, Петраков, Ситарян, Абалкин, Аганбегян, Богомолов, Лисичкин, — все, кто разбирался в экономике.
За Гайдара — писатели, поэты, публицисты, историки, часть технической интеллигенции. А ещё артисты, особенно — артистки.
За Гайдара был, конечно, и весь криминал: те двести с лишним миллиардов долларов, которые «новые русские» и вывезли из России, «отмывались» именно в 91-93-м годах.
Самое обидное: сражаясь за Гайдара, русская интеллигенция искренне считала, что она выступает против бывших членов Политбюро, ЦК, генералов КГБ и ВПК, которые перебежали из кремлевских и околокремлевских зданий в Верховный Совет России.
Такие уроды, как генерал Макашов, сидели в Лефортово, но присутствие среди депутатов бывших членов ЦК, высших армейских генералов и генералов КГБ или, скажем, малосимпатичного, хотя и безобидного Юрия Манаенкова, ещё недавно секретаря ЦК, воспринималось (ими) как оскорбление державы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35