Вот-вот должен подойти скорый поезд из Лондона, который следовал через Берлин на Варшаву.
Накануне Войков получил сообщение, что этим поездом едет полпред в Англии Аркадий Павлович Розенгольц. В Варшаве он должен пересесть на московский поезд. Войков прибыл на вокзал, чтобы встретить коллегу и оказать ему в случае необходимости помощь.
Поезд на Москву отправлялся из Варшавы в девять часов пятьдесят пять минут утра. Следовательно, у Аркадия Павловича менее часа времени. Маловато для обстоятельного разговора, но достаточно, чтобы попить кофе в железнодорожном буфете и узнать подробности неприятного инцидента в Лондоне, о котором раструбили варшавские газеты.
Розенгольц был на год моложе Войкова, но успел зарекомендовать себя на партийном, военном и дипломатическом поприще. Они неплохо знали друг друга, часто встречались на различных совещаниях. И хотя партийный стаж Розенгольц имел на два года короче, послужной список у него был что надо: успел побывать членом Реввоенсовета СССР, возглавлял управление ВоенноВоздушных Сил РККА. С военной работы в 1925 году перешел на дипломатическую, получив престижную должность полпреда СССР в Англии.
И вот в конце мая Лондон заявляет о разрыве дипломатических отношений с Москвой. Полпреду Розенгольцу вместе со всем советским персоналом предложено покинуть Британию в течение десяти суток. Они и возвращаются на родину этим поездом.
Польская пресса с удовольствием смаковала подробности скандала. Высылку советских дипломатов объясняли тем, что они занимались шпионской и подрывной деятельностью.
В середине мая большая группа лондонских полицейских в форме и в штатском приехала к дому номер сорок девять по улице Мургейт. Там размещалось официальное торговое представительство СССР в Великобритании, а также совместное советско-британское акционерное общество «АРКОС», зарегистрированное в соответствии с английскими законами.
Полицейские ворвались в здание торгпредства в половине пятого дня и учинили повальный обыск, который продолжался до полуночи. Предварительно были отключены все телефоны, чтобы никто из сотрудников не сумел никуда позвонить. Полиция изъяла всю почту и даже шифры, которыми торгпредство пользовалось легально. Не обошлось и без силовых приемов — некоторые сотрудники оказали сопротивление.
Полиция подозревала, что помимо торговой в здании занимаются еще какой-то деятельностью, явно незаконной. Искали некий особо секретный английский документ, который, по всем данным, попал в это здание и ради которого был устроен полицейский налет. И хотя обнаружить его не удалось, в советском офисе нашли другие доказательства шпионской и подрывной деятельности Советов.
Назавтра Москва выступила с протестом по поводу проведения этой акции. Найденные шпионские свидетельства были объявлены фальшивками. Их поставили в один ряд с теми «документальными материалами», которые время от времени появлялись в западной прессе и призваны были свидетельствовать о «зловещих планах» ОГПУ и Коминтерна, направленных якобы на потрясение экономических и политических устоев западного мира. Внешне подлинность документов не вызывала сомнений — их стиль, лексика, реквизиты, подписи должностных лиц — все было как настоящее.
«Правда» разъясняла: фальшивки, опубликованные в западных газетах, спровоцировали тяжкие, трагические последствия — казни болгарских коммунистов, будто бы готовивших по заданию Коминтерна взрыв собора в Софии, налет немецкой полиции на советское торгпредство в Берлине и теперь вот английской — на представительство в Лондоне. Престижу и интересам нашей страны, только-только начавшей выходить из международной изоляции, был нанесен значительный ущерб.
Войков в душе посмеивался, читая эти комментарии. Надо будет спросить у Розенгольца, на чем в действительности прокололся «АРКОС».
Между тем, свистя и пыхтя, к перрону подходил лондонский поезд. Войков увидел в окне лицо Розенгольца и поспешил к вагону.
Однако поговорить откровенно им не удалось. Вокруг сновали люди. И Войков, и Розенгольц допускали, что среди них были и такие, кого приставили к советскому дипломатическому персоналу еще в Лондоне.
В скромном зале вокзального буфета, куда советские посланники зашли, чтобы скоротать время за чашечкой кофе, тоже не было условий для конфиденциальной беседы. Говорили о пустяках — о погоде, дорожных впечатлениях, то и дело поглядывая на часы.
За пятнадцать минут до отправления поезда на Москву дипломаты вышли из буфета на перрон и направились к спальному вагону, в котором было место Розенгольца.
Наступило время прощаться. Розенгольц стоял спиной к вагонным дверям, лицом к Войкову.
— Пока, Петр Лазаревич! До встречи в Москве!
— Счастливого пути, Аркадий Павлович! Передавай привет всем хорошим людям…
Они крепко пожали друг другу руки. Розенгольц начал подниматься по лесенке и еще не успел скрыться в проеме вагонной двери. Войков поднял в последнем приветственном жесте правую ладонь. И тут сзади раздался хлопок револьверного выстрела.
Это была идеальная поза, о которой киллер может только мечтать! Жертва стояла спиной к убийце, не мешая ему прицелиться.
Наверное, сказались навыки боевика — Войков мгновенно отпрянул в сторону и побежал вдоль спального вагона, в который уже успел войти Розенгольц.
Нападающий, не ожидая столь молниеносной реакции, тем не менее произвел несколько выстрелов вслед убегавшему. Тот не растерялся, вынул из кармана револьвер и, обернувшись, открыл из него ответный огонь.
На перроне началась паника. Завизжали женщины, растерянно засуетились мужчины. На звуки выстрелов бросился полицейский околоточный, на ходу расстегивая кобуру непослушными пальцами.
Войков пошатнулся. Ноги не держали его тела, и он начал заваливаться на бок, прямо в руки подбежавшего полицейского. Протокол свидетельских показаний донес до нас его фамилию — Ясинский.
К месту происшествия бежали другие стражи порядка, дежурившие на перроне и возле буфета.
— Руки вверх! Бросай оружие! — кричали они нападавшему.
Увидев приближавшихся полицейских, террорист выполнил их требование. Он медленно поднял руки вверх. Револьвер выскользнул из ослабевших пальцев и стукнулся об асфальт.
Оружие тут же подобрали. Сдавшемуся добровольно террористу заломили руки. Он не сопротивлялся, только упрямо бормотал одну и ту же фразу:
— Это за национальную Россию, а не за Интернационал!..
Полицейские склонились над лежавшим на перроне Войковым. Он был еще жив. Ему оказали первую медицинскую помощь и на его автомобиле повезли в больницу. Ближайшим лечебным учреждением оказался госпиталь Младенца Иисуса.
В десять часов сорок минут того же дня — через час после выстрелов на перроне — он скончался.
«Я НЕ МОНАРХИСТ…»
На перроне Варшавского вокзала в советского посланника Войкова стрелял Борис Коверда.
Эта фамилия не фигурировала ни в одном открытом историческом источнике вплоть до распада СССР и краха коммунистической системы. Имя террориста не упоминалось ни в одном справочнике — даже в связи с именем Войкова.
Посланник в Польше через два года после гибели попал в энциклопедический словарь «Гранат». Читаем на странице 293: «Войков Петр Лазаревич. Убит в Польше монархистом 7. VI. 27 г.»
В Советской исторической энциклопедии (М., 1963, т. 3, с. 618) о Войкове сказано: «Убит в Варшаве русским белогвардейцем».
Последнее издание Большого энциклопедического словаря (М., 1991, с. 237) еще более кратко: «Убит белогвардейцем».
Поневоле возникает образ белогвардейского офицера из аристократической семьи. Оказавшись после разгрома белого движения в эмиграции и мстя за расстрелянного царя, он направляет револьвер на ненавистного представителя Совдепии.
Правды нет ни в одном из перечисленных выше изданий. Убийца Войкова не был ни монархистом, ни русским белогвардейцем. Стрелял в Войкова девятнадцатилетний юноша, ученик виленской гимназии, никогда ни в какой армии не служивший.
Будучи допрошенным в качестве обвиняемого, он признал себя виновным в предумышленном убийстве посланника Войкова.
— Почему вы решились на этот поступок? — спросил следователь.
— Потому что Войков — представитель международной банды большевиков.
— Вы монархист по убеждениям?
— Я не монархист, а демократ. Мне все равно: пусть в России будет монархия или республика, лишь бы не было там такой банды негодяев, от которой погибло столько русского народа.
— Вы встречались с Войковым раньше?
— Никогда.
— Имели к нему какие-либо претензии?
— Никаких.
— Странно. За что же вы решили убить незнакомого человека?
— Как представителя власти СССР. В советском полпредстве мне отказали в визе на бесплатный въезд в Россию.
— Отказал лично господин посланник Войков?
— Нет. Я с ним никогда не разговаривал.
— С какой целью вы хотели въехать в СССР?
— Чтобы принять активное участие в борьбе против советского строя.
— Вам этот строй не нравится?
— Да. Через год после большевистского переворота наша семья возвращалась в Вильну, и по дороге я везде видел большевистские бесчинства. По дороге в Польшу я много слышал о ЧК. Я был мал тогда, но я помнил, что был в жизни какой-то порядок, а затем наступил хаос. Может быть, со временем я бы все это забыл, но в Вильне я в течение двух лет был экспедитором в белорусских большевиствующих газетах. Я увидел, что эта работа ведется на червонцы, выкованные из церковных ценностей. Я начал читать о советской революции, начал читать газеты, в том числе и советские, прочел книгу Краснова, которая произвела на меня большое впечатление. Я читал статьи Арцыбашева, польские книги и понял, кто виноват в том, что положение России дошло до того, что люди стали людоедами. Еще в прошлом году я хотел ехать для борьбы с большевиками в Россию. Я говорил об этом моим друзьям. Но пришло время материальной нужды, и мне не удалось осуществить мой замысел. Но когда мое материальное положение укрепилось, я опять начал мечтать о борьбе и решил поехать в Россию легально. Я собрал немного денег и приехал в Варшаву, а когда мне в этом было отказано, я решил убить Войкова… Мне жаль, что я причинил столько неприятностей моей второй родине — Польше.
Неприятностей и в самом деле было много. Советское правительство заявило резкий протест правительству Польши. По всему Советскому Союзу прокатилась мощная волна гневных демонстраций. Отношения между двумя странами резко обострились. К счастью, до разрыва дипломатических отношений, как в Англии, дело не дошло-в том же двадцать седьмом году в Варшаву прибыл новый советский полпред Дмитрий Богомолов, которого через два года сменил В. А. Антонов-Овсеенко.
Ветераны внешней разведки России вспоминают, что сразу же после убийства Войкова Москва основную вину за него возложила на Великобританию: мол, это она усиленно финансирует белоэмигрантское движение. Террорист объявлялся поляком, работавшим на английскую разведку. Цель теракта — поссорить СССР с Польшей.
Такая интерпретация вполне вписывалась в канву непростых отношений с Англией, закончившихся, как помнит читатель, разрывом дипломатических отношений на два года. Досаду Кремля можно было понять — накануне налета лондонской полиции на советское торгпредство между ним и крупнейшим английским банком было заключено соглашение о предоставлении Советскому Союзу кредита на десять миллионов фунтов стерлингов, что было по тем временам астрономической суммой. И вот выгодная сделка сорвана.
До сих пор истинная подоплека налета полиции не выяснена до конца. Существует мнение, что правившая тогда партия тори настолько была встревожена сделкой Мидланд-банка с советским торгпредством, что не видела иного средства сорвать это финансовое соглашение. Польша в те годы была крупнейшим текстильным поставщиком Советского Союза, и это тоже беспокоило английское правительство. Словом, оснований для обвинения Британии в намерении поссорить Москву с Варшавой было предостаточно, притом по всем линиям.
Увы, Борис Коверда отношения к английской разведке не имел.
Он родился в окрестностях Вильны. С началом первой мировой войны его отец был призван в армию, а мать с детьми, как и многие тысячи других жителей прифронтовой полосы, эвакуировались из зоны боевых действий в глубь России, разделив горестную судьбу беженцев.
Поселились в небольшом поселке Зубчанинск под Са1Йарой. Там их застала сначала Февральская, потом Октябрьская революция. По словам матери, у Бориса было много неприятностей, его дразнили, называли буржуйским сынком. Во время гражданской войны сгорела школа, в которой он учился и где учительствовала его мать. Потом большевики сожгли церковь. Когда на место вандализма приехал священник, местная партийная ячейка заперла его в хлеву и морила голодом. Потом несчастного священнослужителя расстреляли на льду. На Бориса это произвело сильное впечатление — он был свидетелем этой дикой сцены.
В России семья Ковердыжиладо 1920 года. После заключения Рижского мира вернулись домой, в Польшу. Возвратились легально. Борис много читал. Большевикам он не симпатизировал.
Казалось бы, какое ему дело до того, что происходило вокруг? Его родители люди не богатые, большой политикой не занимались. Живи себе, как жили тысячи его сверстников. Ходили на танцы, ухаживали за паненками, веселились.
«Сдвиг по фазе на почве политики» — явление, чрезвычайно характерное в периоды бурных общественных потрясений, затронуло и этого впечатлительного юношу. Нет ситуации страшнее, когда отчаявшийся, обозленный, сбитый с толку противоречивыми газетными известиями подросток, принимающий их на веру, оказывается в расколотой стране и каждый день видит страдания и кровь. Трагична его судьба.
Последние семь лет после возвращения из России Коверда жил в Вильне. В Варшаву он приехал за две недели до убийства. У кого остановился? С кем общался?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81