Он вдруг сказал:— Может быть, вас скоро покажут народу. Сидония оживилась:— Покажут? Нас?— Не вас, собственно, но ваши изображения. Вас лично увидят немногие.— Но какие же изображения? — воскликнул Стиб.— Разве вы не почувствовали, как с вас сделали объемные снимки, как только вы остались одни в зале? Впрочем, вы можете посмотреть на ваши статуи.Он подошел к столу и передвинул рычаг. На экране, заменявшем стену, появились статуи. Все земные люди были вылеплены из какой-то глины. Сидония громко закричала от стыда и закрыла лицо: статуи были обнажены. Услыхав ее крик, Антиной потушил экран.— Но как же, как же это делается? — спросил Стиб, глаза которого горели, потому что он тоже видел статую Сидонии и теперь боялся посмотреть на нее. — Как можно вылепить лучами фигуру, и притом обнаженную?— Это очень просто, — почти удивился Антиной его неведению. — Дельта-лучи свободно проникают через материю и не воспроизводят ее. Лучи пропускаются не через пластинку, как в старинной фотографии, а падают на экран из особой глины. Между экраном и аппаратом помещается снимаемый предмет. Лучи точно воспроизводят фигуру в обыкновенном, увеличенном или уменьшенном виде, как угодно. Они просто измельчают и сжигают глину там, где снимаемый предмет не загораживает ее. Остатки глины легко сметаются обыкновенной щеткой. Вы не знали, что экран был в соседней комнате, а аппарат — в стене напротив.Стиб лихорадочно схватился за записную книжку. Это должны знать в Америке! Снять бы вот так заседание парламента! Ему уже мерещился патент и трест дельталучей. Подумать только — совершенно не требуется рисковать скандалом и подглядывать по купальням! На любом балу — щелк, и готово! Ни одна женщина не надует теперь корсетами и подкладными вещами. Он был в восторге от культуры атлантов.Сидония, оправившись от смущения, взглянула на Антиноя. В конце концов ничего ведь не произошло. Объемные снимки делаются, вероятно, со всех, а краснеть ей не за что. Она подумала, что хорошо бы увидеть статую самого Антиноя.Стиб окончил свою запись и восхищенно сказал:— Да, техника у вас развита, кажется, до пределов возможного!Антиной пренебрежительно и все же печально улыбнулся:— Не только техника. Наша жизнь, наше общество дошло до пределов своего развития. Дальше, кажется, некуда. Дальше — абсурд или смерть. Впрочем, это вы увидите сами и, может быть, сами оцените. Я, собственно, пришел затем, чтобы показать вам механического переводчика и объяснить его действие. Вы вряд ли скоро научитесь нашему языку настолько, чтобы понять и оценить все наши достижения. Поэтому переводчик вам необходим. Отвернувшись, пока Сидония накинула платье, он повел их в зал, где они обедали, и открыл инструмент, похожий на клавесин. В этом ящике на тонких крючках висели металлические пластинки перед большим валиком. Валик был соединен с мембраной огромной граммофонной трубы.— Вот вам переводчик. Он несколько велик, но есть и маленькие — для атлантских языков, — которые можно брать с собой на прогулки. Эти пластинки, в сущности, — только полный атланто-английский словарь. Когда я включу прибор, то каждое слово, произнесенное здесь или на расстоянии, заставит вздрогнуть соответствующую пластинку, на которой это слово напечатано. Обратная сторона, где то же слово напечатано по-английски, касается валика и отмечается на нем соответствующей чертой. Вращаясь, валик приводит в движение мембрану этой трубы, и оттуда уже раздается ясная английская речь. Различия в грамматике регулируются особым прибором, вот этой коробкой с рычагами. Я не буду объяснять вам подробности устройства машины, хотя она сравнительно проста, — не думаю, чтобы это вас интересовало. Эта машина достаточной силы, чтобы вы могли слушать и уличные разговоры. Может быть, это послужит для вас развлечением, а может быть, будет и небесполезно. В машине есть, как видите, и звукоприемник — эта труба, и передатчик — труба меньших размеров. Мы можем проделать опыт.Он включил прибор и заговорил на своем непонятном языке. Громкий голос, говорящий по-английски, наполнил залу:— Дорогая неизвестная мисс из невиданной мною страны, дочь настоящего солнца и воздушного неба. Теплый огонь неподдельных светил вы несете в ваших глазах, и ваша легкая улыбка рождена под безграничным пространством со многими тысячами миров над неугрожаемой головой. Вы без слов говорите о свободе рожденной простором…Сидония была готова слушать эту речь без конца. Ей казалось, что она начинает понимать этого странного и обворожительного атланта. Но Стиб, репортер и ревнивец, резко передвинул рычаг, и в комнате раздались возбужденные голоса.— Вы поставили на усиление, — сказал Антиной спокойно, словно не из его груди рвалась только что тоска, звучавшая в трубе переводчика. — Вы слушаете теперь говор дальних улиц и площадей.Громкий, высокий тенор вдруг истерически закричал:— Будь они трижды прокляты, эти мошенники и живоглоты, эти мерзавцы и негодяи, воры и убийцы…Хриплый, лающий голос отвечал ему:— Врешь, подлец, лопни твоя паршивая глотка. Все вы только и знаете, что бездельничать и смущать честных и порядочных людей!..— Это провокация, — завопил чей-то пронзительный голос. — Бей его!Стиб быстро выдернул провод.— Что это? — испуганно спросил он. — Это свалка? Митинг? Революция?Антиной ответил ему рассеянно и задумчиво:— О, нет! Это не революция. Это только тень от тени, как тень от дыма на вашей земле. На настоящей земле. Где настоящее солнце и настоящее небо, дым тает и не пачкает небо, как заводские стены.Он тряхнул головой и улыбнулся.— Видите ли, цивилизация имеет свою оборотную сторону, как каждая монета, служащая для купли и продажи. У вас еще много времени и вы успеете это понять. Я надеюсь на вашу помощь.Он поклонился, повернулся и подошел к стене. Сидония закричала ему вслед:— Но кто же вы? Чего вы ожидаете от нас? Антиной провел рукой по стене, и она раздвинулась.— Помощи, — повторил он, пристально посмотрев на Сидонию, и скрылся в стене.Сколько ни пытался потом Стиб проводить по стене руками, она больше не раздвигалась.
ЗАВЕТ ПРИГОВОРЕННОГО К СМЕРТИ
Мы знаем, что, прочтя предыдущую главу, наш издатель вздохнет с облегчением. Ведь издатели — народ недоверчивый, не полагающийся на слово автора. Мы давно обещали, что роман наш будет любовным, и вот мы, наконец, сдержали обещание, к искренней радости книготорговцев. Ведь опытным чутьем издатель, конечно, почувствует, что в предыдущей главе крепко завязана романтическая интрига. Но нам тоже не чужд некоторый примитивный коммерческий расчет. Мы честно предупреждаем издателя: именно в этом месте мы потребуем аванс. Недаром же мы с такой помпой представили нашего героя, что даже не допустили ни одного лирического отступления и ни разу не позволили себе высказаться.

— Это предельная фантастика, — сказал Стиб, оставив безрезультатные попытки открыть дверь по способу Антиноя. — Я говорю о наших приключениях. Я бы выл от ужаса, если бы не знал, что по традиции всех романов герои всегда преодолевают все препятствия.Сидония кивнула и ничего не ответила. Она думала об Антиное. Каждая женщина, даже почтенная мать семейства, лелеет мечту о прекрасном принце. Сидонии нравился Стиб. Но что, если Антиной был ее прекрасным принцем? Шансы Стиба летели вниз, как акции Визерспуна.Остальные тоже проснулись. Потеряв представление о времени в стране искусственного солнца, они оделись и вышли в зал.Сидония скучала. Она рассеянно подошла к окну и вскрикнула:— Смотрите, вот настоящие атланты!Стиб подскочил к ней и, в свою очередь, крикнул:— Да это же просто люди!На площади толпился народ в неисчислимом количестве. Но не было ни одного хитона, ни одной пурпурной каймы. Толпа была обыкновенной земной толпой. На головах мужчин торчали котелки, шляпы и цилиндры. Светлые пиджаки, легкие пальто окрашивали толпу в однотонный серый цвет. Франты оделись почти по парижской моде. Большинство простого народа было одето кое-как, кто в воротнике, а кто и в одной манишке. Платья женщин опаздывали, на взгляд Сидонии, месяцев на шесть. От земных людей атланты отличались только некоторой бледностью лиц, лишенных свежего воздуха. У одетых попроще она переходила даже в синеву. Из-за тесноты толпа не двигалась, но все держали себя свободно и, видимо, разговаривали.— Что это? Нью-Йоркский митинг? — закричал Стиб.Он наскоро объяснил остальным действие механического переводчика и соединил провода. Послышался глухой, нестройный шум, галдеж, любопытные возгласы, анекдоты, перебранка. Стиб инстинктивным жестом выхватил записную книжку и занес карандаш. Толпа вдруг всколыхнулась, и кто-то закричал:— Ведут, ведут!Послышался скрип тысяч сапог. Все вытягивали шеи, разглядывая кого-то, кто должен был появиться из дома, стоявшего напротив земных людей. Конвой вывел оттуда человека в потрепанной одежде бедняка. Лицо его казалось бы безучастным, если бы не глаза, блуждавшие растерянно и отскакивавшие от любопытных взглядов, как мячик от стены. Один из конвоиров вошел на возвышение перед подъездом дома, из которого вывели странного человека, и в полной тишине сказал холодным официальным голосом:— Граждане и потребители! Великий демократический закон нашей страны разрешает каждому преступнику, осужденному на смерть, обратиться к населению с прощальной речью. Осужденный! Именем первосвященника, короля и президента разрешаю вам начать свою последнюю речь. В вашем распоряжении десять минут.Конвоир или прокурор сошел с трибуны, а толпа разразилась бурными рукоплесканиями и криками:— Да здравствует первосвященник! Да здравствует король! Да здравствует господин президент! Да здравствуют демократия, конституция и законы!— Ну и каша, — протянул лорд, в то время как Стиб лихорадочно записывал, одновременно глядя в окно и потому тыча карандашом куда попало. — Президент — это понятно. Первосвященник — это архиепископ Кентерберийский. Но при чем тут король? И странно, что религия упоминается первой.— Очевидно, эта страна вовсе на забыта богом, как вы полагали, — заметил профессор. — А король… кесарю — кесарево.На площади крики утихли, и их сменило мертвое молчание. Осужденный медленно поднялся на трибуну, поддерживаемый конвоирами. Лицо его сразу осунулось и посинело, губы дрожали. Он нервно вцепился пальцами в кафедру и заговорил хриплым голосом:— Граждане и потребители! Закон дает мне право сказать вам все, что я хочу. Это мудрый закон, потому что умирающий никогда не лжет. Его слова правдивы и искренни, потому что это последние слова. Вдумайтесь в это, граждане и потребители, поймите, что мне нет смысла вводить вас в заблуждение или обманывать. Исполните же мой бескорыстный завет, завет приговоренного к смерти, и я умру спокойно в сознании исполненного закона и долга.Голос осужденного сорвался. Он беспокойно посмотрел вокруг, словно забыв выученные слова или ища суфлера. Очевидно, он нашел того, кого искал. Отерев дрожащими пальцами искривленный рот, он решительно взмахнул головой и, закрыв глаза, отчаянно крикнул:— Граждане и потребители! Помните завет приговоренного к смерти: курите только папиросы «Океан» фирмы «Смит и K°!Он пошатнулся и, оторвал руки от кафедры. Конвоиры грубо подхватили его, повели и скрылись в подъезде.Не только земные люди не в состоянии были понять что-либо, но и толпа на площади, казалось, оцепенела. Впрочем, сейчас же тысячи рук зажестикулировали, тысячи лиц искривились от возбуждения, тысячи глоток яростно завопили:— «Смит и К°»!— Вы слыхали? Это новая фирма!— В чем дело? Что такое?Над крышей здания, куда увели осужденного, взвился черный флаг. В толпе прокатился вздох.— Смотрите, смотрите, флаг!— Значит, все кончено! Он умер!— И поделом! Не нарушай конституции!— Но почему папиросы? Господа, почему папиросы? Над толпой повисла загадка. Толпа требовала ответа.Им не менее интересовались и земные люди. И ответ был им дан. На трибуну, где только что говорил казненный, взбежал худощавый господин. Длинные волосы его развевались, и лицо горело благородным негодованием.— Граждане и потребители! — с переливами в голосе начал он, вытер лоб носовым платком и продолжал, как настоящий митинговый оратор: — Вы поражены последними словами казненного! Вы не знаете, что начать: возмущаться, удивляться, исполнить его завет и требовать в лавках папиросы «Океан» или считать его лишившимся рассудка от страха перед казнью? Граждане и потребители! К несчастью, казненный был абсолютно нормален! Граждане и потребители! Слушайте! Я объясню вам все! Перед вами только что разыгралась гнуснейшая сцена, которую только может придумать человеческое воображение в своих корыстных целях. Знайте, граждане и потребители, что табачная фирма «Смит и К°» (папиросы на все цены, табаки из отборных водорослей) — эта фирма заключила с казненным контракт, по которому вдова его будет получать от Смита пожизненную пенсию, если преступник перед смертью прорекламирует папиросы новой марки! О, позор, позор для нас и для нашего времени!..Оратор сделал негодующий жест, спрыгнул с трибуны и пропал в толпе. Рев многих тысяч был ему ответом. Нельзя было разобрать слов, но имя Смита, повторяемое со всевозможными оттенками, от яростного негодования до неподдельного восторга, звучало над площадью, как гигантское эхо.— Однако! — заметил Стиб. Его карандаш галопом скакал по страницам записной книжки.— Это чудовищно, — почти плакала Сидония.— Я всегда говорил, что американские способы рекламы ведут к революции и падению нравственности, — заявил профессор.— Предыдущий оратор похож на социалиста. Не думаю, чтобы крайние течения имели успех в этой стране, — сказал лорд.— И влетит же теперь этому Смиту, — закричал в восторге Том.Бриггс молчал, нисколько не возмущенный. Пока что он, кажется, был согласен с лордом Эбиси.На трибуну вскочил яростным прыжком человек со взъерошенными волосами, необыкновенно возбужденный, и, отчаянно жестикулируя, завопил, покрывая рев толпы:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30