Пихнув в бок успевшего заснуть Задова, я помахала ему ручкой и выбежала в ночь.
На первом же перекрестке Синцов заложил такой крутой вираж, что меня бросило прямо на него, и я невольно прижалась щекой к его мягкой куртке.
— Извини, — сказал он, выравнивая машину. — Испугалась?
— Нет, — ответила я, усаживаясь поудобнее. — Я тебе доверяю.
Он удовлетворенно кивнул. Синцовские способности водить машину в экстремальных условиях я знала давно. Он мог и по тротуару проехать, если не хватало места на проезжей части, и вписаться с точностью до миллиметра в зазор между трамваем и каким-нибудь джипом, да еще и на солидной скорости. А тихо он вообще не ездил, приговаривая: «Тормоза придумал трус». При этом я совершенно не испытывала страха, сидя рядом с этим милицейским Шумахером, — и вправду доверяла.
А от его куртки пахло табаком и еще таким почти неуловимым запахом, по которому можно безошибочно узнать одинокого мужчину. Одинокого — это такого, у которого нет жены; приходящие любовницы не в счет. Или жена есть, но только по паспорту, а на самом деле они с ней давно уже существуют, как параллельные прямые, не пересекаясь своими жизнями. Я этот запах научилась ловить не хуже служебной собаки; так пахнет от каждого второго опера.
— Тебя что, жена бросила, Андрюшка? — спросила я, стараясь, чтобы вопрос звучал шутливо. Но Андрей, как я и ожидала, не улыбнулся. И даже не повернулся ко мне, продолжал смотреть на дорогу.
— Ты торопишься?
— Я? Да в общем, нет. Ребенка дома нет, так что до утра я совершенно свободна. А что?
— Может, посидим, кофейку попьем? Я тебе как раз расскажу и про маньяка, который женщин мочит, и про то, что меня жена бросила.
Я растерялась.
— Извини, я не хотела…
— Чего ты извиняешься? — Он остановил машину около круглосуточной забегаловки напротив районного управления внутренних дел. Бывала я тут неоднократно, это такой оперской притон, где за смешные деньги можно прикинуться важным барином и посмаковать крепкий кофе, да еще если учесть, что всех местных оперов здесь знают в лицо и по имени и за неделю до зарплаты начинают отпускать им в кредит…
Я подождала, пока он закроет машину, и мы вместе вошли в плюшевое кафе совершенно советских времен. Занят был только один столик. Под тусклыми бра на пластиковых стульях сидели несколько человек в сигаретном дыму, склонившись головами друг к другу. По всей видимости, шло обсуждение текущих оперативных разработок. Или результатов последнего матча «Зенит» — «Алания».
— Есть будешь? — спросил меня Андрей.
— Ты что! — Я вяло изобразила возмущение.
— Хочешь сказать, что ночью ты не ешь? Не ври.
Я покаянно склонила голову. Конечно, я ем ночью. Как и девяносто девять процентов следователей, которые иногда только ночью получают возможность наесться за все сутки.
— Ладно, как хочешь. Тебе чай или кофе?
— А сливки к кофе тут есть?
— Только в наборе с марципанами. Сгущенка тебя устроит?
Я кивнула и стала вытирать со стола липкое пятно случайно застрявшим в дырявом стаканчике огрызком бумажной салфетки. Краем глаза я наблюдала, как Андрей, подойдя к стойке, любезничает с пышногрудой пожилой буфетчицей — вот ей-то он улыбался. Так и есть, он без денег, поскольку буфетчица открыла какой-то талмуд и внесла туда соответствующие записи. Потом она поставила на поднос тарелку с двумя бутербродами с сыром, две чашки кофе и аккуратно налила в бокал сто граммов коньяку. Улыбнувшись ей еще раз, Андрей бережно понес снедь к нашему столику.
— Ты же за рулем, — укорила я его, кивнув на коньяк.
— А где руль? — поднял он брови, и опять без улыбки. — Ты не составишь мне компанию?
— Составлю, — решилась я. Конечно, стоит мне выпить, особенно после трудового дня, глаза тут же начнут закрываться, но зато, может, я хоть немножко сниму напряжение, накопившееся за долгое дежурство по городу. Каждому следователю и оперу наверняка знакомо это чувство, когда после рабочего дня или ночи невозможно переключиться на обычную жизнь, вроде ты уже свободен — закончил допрос, сменился с дежурства, а тебя все еще перетряхивает, и ты нет-нет, да и крутишь в мозгу отдельные эпизоды «войны» и ловишь себя на том, что не слышишь окружающих.
Андрей кивнул и пошел к буфетной стойке. Когда он вернулся со второй порцией коньяка, мы тихо чокнулись. Андрей закрыл глаза и вдохнул аромат из бокала. А потом одним тягучим глотком выпил коньяк и выжидательно глянул на меня.
— Я так не могу, залпом.
— Да пей ты, как сможешь. В этой забегаловке на удивление приличные коньяк и кофе.
Я пригубила из бокала и пожалела, что заказала кофе со сгущенкой, лучше бы я вылила туда коньяк. Все-таки крепкие напитки не для меня. Синцов, внимательно посмотрев на меня, словно прочитал мои мысли.
— Все такая же ты, Швецова, извращенка: сто лет на следствии, а пить не научилась и курить небось тоже. Не закурила?
— Бросила в восьмом классе, — машинально ответила я.
— То есть?
— Когда я училась в восьмом классе, мальчик, который мне нравился, стал курить, ну, и я закурила, в воспитательных целях, чтобы показать ему, как это некрасиво. Мальчику было по фиг, а вот мне не понравилось, я и бросила.
— Понятно. Уже тогда ты мужиков воспитывала.
— Ага, только на четвертом десятке поняла, что мужика не перевоспитаешь. Что выросло, то выросло.
— Молодец, что хоть сейчас поняла. Вообще до женщин это не доходит.
— А что, ты пострадал от перевоспитания?
Синцов пожал плечами:
— Устала?
— Устала, — ответила я тихо. Я действительно очень устала. И это была самая отвратительная усталость, которая опустошает до самой последней клетки. Та усталость, которая держит, не позволяя отдохнуть.
— Но еще соображаешь?
— В меру способностей.
— — Ладно, помучаю тебя кой-какими подробностями. Ешь. — Он подвинул ко мне блюдце с бутербродом, и я послушно откусила кусок. — Значит, так. Две недели назад, тоже в субботу, в три часа дня гражданка Иванова, тридцати лет от роду, возвращалась домой из магазина. С тремя сумками в руках она зашла в парадную своего дома на улице Левина, но до квартиры не дошла. Ее труп был обнаружен мужем, вышедшим на шум.
— Ножевые?
— Десять колото-резаных, все спереди.
— Что взяли?
— Сняли с шеи золотую цепочку.
— Нормально.
— Да, если учесть, что из открытой сумки торчал кошелек, набитый деньгами.
— Набитый — это что значит?
— Около пяти тысяч. В десять раз больше, чем стоит цепочка, которую, между прочим, еще нужно толкнуть.
— Может, ему нужна была именно цепочка. Невеста заказала.
Синцов ухмыльнулся. Мы оба вспомнили давнее дело: молодой человек накануне собственной свадьбы «снял» девушку облегченного поведения в баре на Фонтанке, удовлетворил свои сексуальные притязания, а потом стал ее убивать, причем в ход пошло все, что было под рукой, — утюги, мясорубки, лукорезки, даже гриф от штанги. Мозги по стенам летали, останки девушки соскребали с лукорезок. А молодой человек после всего снял с руки жертвы обручальное кольцо, которое от души подарил своей невесте. Адвокат, защищавший его на следствии, все время мурлыкал песенку «Обручальное кольцо — не простое украшенье»…
— Короче, Андрей, ты считаешь, что это один злодей?
— Значит, так, Маша, я ничего не считаю. А посмотреть дело надо. Скажу сразу — осмотр был хреновый, за полчаса нашкрябали протокол, ничего не изъяли да и лестницу сразу затоптали.
— Ну, и чего ты от меня хочешь? Дело-то в другом районе…
— А ты попроси его в производство. Договорись в городской прокуратуре….
— Добрый ты. Знаешь, сколько у меня своих?
— Да не больше, чем обычно. Ага?
— Ты мне лучше скажи, что мы будем делать по свежаку? По трупу Антоничевой?
— Что-что… Назначишь экспертизы…
— Это я и без тебя знаю. Версии какие?
— Местные наркоманы.
— Так.
— Отвергнутый возлюбленный.
— Так.
— Что «так»? Ты сама-то поучаствуй. У тебя какие версии?
— Никаких, Андрей, кроме тех, которые ты назвал. Да, кстати, папа девочки — сотрудник администрации президента.
— Да-а? — Андрей присвистнул. — Ты не находишь, что это меняет дело?
— И что? Убийство девочки, с которой папа не живет уже десять лет, с целью воздействия на администрацию президента? За уши притянуто.
— Может быть, может быть… А другие дети есть у этого папы?
— Понятия не имею. Папу допросить не удалось. Маме надо хоть чуть-чуть в себя прийти. На неделе допрошу. Ты мне лучше скажи, ты со мной работаешь?
— А ты еще не поняла? Павел меня отрядил в полное твое распоряжение. С учетом трупа Ивановой… Ну, и еще парочки трупов в других районах.
— Ага, и еще двадцати пяти оперативно-поисковых дел прошлых лет. А я, как одна из жен в гареме, буду годами ждать свидания. — У меня сам собой закрылся один глаз — результат употребления крепкого спиртного на ночь глядя. Я подняла веко пальцем, поскольку усилием воли глаз открываться отказывался.
— А выход, Машуня, знаешь, какой?
— Знаю. Попросить все твои трупы в свое производство. Шантажист.
Синцов довольно ухмыльнулся.
— Ты не представляешь, Маша, насколько удобнее работать с одним следователем, чем мотаться по городу, всех вас обслуживая.
— Андрей, поехали, отвезешь меня домой, — взмолилась я. — Видишь, я уже пальцами веки держу, чтобы не уснуть прямо тут, за столом. Завтра позвони, вместе сходим к шефу докладываться.
— А работать сегодня не будем? — фальшиво удивился Синцов. — Я бы парочку наркотов отловил, ты бы их допросила…
— Шантажист и садист. Поехали, — сказала я уже в полусне.
— Ну вот… А чего мы приезжали-то? Коньячку попить? — С этими словами Андрей заглянул в мой бокал, вылил остатки моего коньяка себе и одним махом допил его. — Уплочено.
Это было моим последним впечатлением от дежурства. Дорогу домой я помню как в тумане, и как в тумане происходил мой вечерний туалет перед отходом ко сну. То, что он все-таки имел место, я поняла, проснувшись утром в надлежащем виде — в расстеленной постели, со смытой косметикой, намазанная кремом. Начиналось воскресенье — новый трудовой день.
Ученые всерьез изучают природу сна, вычисляют, что значат те картинки, которые скрашивают нам ночной отдых от жизни. У меня есть своя теория природы сновидений. Когда отдыхающий организм перестает требовать от мозга работы, а мозг перестает отделять мысли от впечатлений, он просто зачерпывает щедрой пригоршней клеточки с информацией о том, что мы видели, слышали и осмысливали сегодня, вчера, месяц или год назад, перемешивает наподобие цветных стекляшек в калейдоскопе и рассыпает перед нашими закрытыми глазами. Вот и все.
Я проснулась на кадре просторной парадной в историческом центре и уже поняла, что проснулась, хотя перед моими глазами еще стояла панорама этой просторной парадной, усеянной телами женщин. И около каждого тела стоял убийца, около каждой жертвы — свой. Тьфу, подумала я, нет, чтобы приснилось что-нибудь приятное, создающее настроение. Хотя вполне понятно, почему калейдоскоп выкинул мне именно этот набор впечатлений.
На часах было одиннадцать, мне следовало быстро вскочить, глотнуть чая и нестись за сыном на двух видах транспорта.
Умывшись, я заглянула в чайник. Вчерашняя заварка вызвала у меня отвращение. Я открыла холодильник и минуты три тупо разглядывала полки, но ничто из имевшихся там продуктов не разбудило во мне аппетита. Ну и ладно.
До метро я добежала так быстро, что даже не успела понять, какая на улице погода. Зато ожидая трамвая, я от души нахлебалась промозглого холода и мерзкого моросящего дождя. В трамвае все пихались и орали раздражающе громкими голосами, кондуктор с немытыми волосами отпускал пошлые шутки, протискиваясь между безбилетниками. Грязная и вонючая дворняга, невесть за кем увязавшаяся в трамвай, улеглась прямо мне на ноги, похрюкивая от удовольствия, и вытерла свои непотребные космы о мои сапоги.
До дома Игоря я доехала в состоянии тихого бешенства. Войдя в подъезд, я подумала, что если лифт не работает, я просто лопну от злости. После полуторасуточного дежурства и рваного сна подниматься на шестой этаж по идиотской лестнице, которая в 137-й серии наших блочных памятников архитектуры наглухо отделена от квартир и лифтовой шахты и на которой, ежели что приключится, можно обораться, ни одна душа тебя не услышит, да еще и свет там хронически не горит, — для меня это слишком.
Но лифт работал. Нажимая кнопку звонка, я молила Бога, чтобы Игорь сдал мне ребенка молча, потому что отчетливо понимала — если он что-нибудь вякнет, я устрою такой скандал с истерикой, что мало не покажется. Как говорит моя коллега — старший следователь городской прокуратуры Корунова, мягкая и женственная мать семейства — «Я, когда домой с работы прихожу, сразу домашних предупреждаю: прячьте ножи…»
К счастью, открыл мне не бывший муж, а ребенок, мокрый и запыхавшийся.
— Собирайся, Хрюндик, — сказала я, потрепав его вспотевшие вихры. — А чего ты такой взъерошенный?
— А мы с папой играли, — объявил мне Хрюндик, завязывая шнурки на кроссовках. — Мы соревновались.
— В чем?
— В чем? Бегали. То есть я бегал.
— То есть?
— Ну, папа придумал мне такое испытание: он поднимается к нам на лифте, а я бегу по лестнице, и кто быстрее добежит.
Ну вот, пробил мой час. Я задохнулась от возмущения.
— Игорь! — заорала я не своим голосом.
— Ну что? — В дверях появился бывший супруг в халате и шлепанцах. Уже успел переодеться. Заметает следы, злорадно подумала я.
— У тебя как с головой? — голосом тихой стервы начала я.
— Что еще? — подозрительно осведомился он, отступая в глубь квартиры.
Ага, подумала я, забоялся; ничего, сейчас получишь по полной программе…
— Я хочу понять, ты полный идиот или у тебя еще есть шансы? Как у тебя ума хватило ребенка отправлять одного по этой вашей Богом забытой лестнице?! В вашем районе, где маньяк на маньяке сидит и маньяком погоняет?! Вместо того, чтобы глаз с него не спускать, ты… — Я не смогла продолжить, у меня навернулись слезы.
— А что такого? — искренне удивился Игорь.
— Ты действительно не понимаешь?
1 2 3 4 5 6