Он тоже рассчитывал на Линду Аллен и теперь пребывал в растерянности.
Да, ее отчаяние так сильно, что слезами ничего не исправить. Но почему убивается он? Уж не завалил ли он другое дело? Упрекая себя в эгоизме, она спросила:
– Ты выиграл процесс?
– Выиграл. Мой сукин сын признан невиновным. Я содрал с него впятеро больше обычной таксы, чтобы наказать за содеянное.
– На самом деле он виновен?
Митч невесело усмехнулся.
– Да. Только четыре процента арестов в штате кончаются судом. Власти срывают только вершки. Почти каждый мой подзащитный виновен.
– Как же ты выигрываешь почти все свои дела?
– По-разному. – Веки Митча будто наливались свинцом. – В этот раз все решало состязание свидетелей-экспертов. Мой клиент украл чужой патент. Наши эксперты утверждали, что он отличается от оригинала, их эксперты это оспаривали. Присяжные не знали, кому верить. Это тот случай, когда сомнения играют на руку таким жуликам, как мой клиент.
– Тебя не мучает совесть? – выпалила она.
– Я заключаю с ней сделку, защищая некоторых клиентов бесплатно.
– Невинных жертв вроде меня.
– Необязательно невинных, – он через силу улыбнулся, – но заслуживающих снисхождения.
– Скажем, пуму, которую задумали пристрелить.
– Вот-вот. – Его пренебрежительная улыбка говорила о том, что пума как раз заслуживает, чтобы с нее содрали шкуру.
– А Зу-Зу Малуф? Она действительно находилась под воздействием халциона, когда зарезала мужа?
Его, судя по всему, больше занимали очертания ее тела под одеялом, чем тема разговора.
– Ей был прописан халцион, – ласково ответил он.
Она пыталась бороться с охватывавшим ее все больше вожделением. Дело было слишком серьезным: ее будущее зависело от этого человека, от его умения манипулировать системой. Что ей, собственно, известно о нем? Гораздо меньше, чем хотелось.
– У тебя собственные стандарты, – сказала она, стараясь разгадать эту непростую натуру. – Поэтому ты не имеешь дела ни с торговцами наркотиками, ни с делами об изнасиловании.
Он подвинулся еще ближе; его ноги, оставшиеся поверх покрывала, уже касались ее ног. Огонь желания в его глазах трудно было с чем-то спутать. Почему она не отворачивается, не говорит «нет»?
Его руки… О Боже, они уже гладили ее по голове. Потом соприкоснулись их губы. Она, разумеется, послушно открыла рот.
В висках у нее громко колотилась кровь. Ей следовало бы спрыгнуть с кровати. Что он способен с ней сделать, не прилагая ни малейших усилий! Сейчас, когда его тело, отделенное от ее тела покрывалом и одеялом, все равно каким-то чудом слилось с ее телом, поцелуй получился особенно волнующим. В нем не было присущего Митчу зова плоти, это была ласка, так нужная сейчас ее испуганной душе.
В этом слиянии душ исчезла потребность к сопротивлению, способность к трезвой оценке происходящего. Она растворилась без остатка в его поцелуе, с жадностью вбирая в свой рот его горячий язык.
Грудь распирало от сладостной истомы, низ живота налился вожделением. Она наслаждалась напором его сильного тела и мощными толчками его сердца, сотрясающими ее чуткую грудь. О лучшем не приходилось мечтать.
Неожиданно Митч отодвинулся и посмотрел на нее.
– Помни, Ройс: мы в аду. В твоем договоре с дьяволом записано: не копаться в моем прошлом и не задавать вопросов о моих делах.
В его волчьих глазах горело предупреждение, которое любого заставило бы поежиться от страха. Значит, он просто заткнул ей рот своим поцелуем, чтобы не пускаться в объяснения, почему он не берется защищать обвиненных в изнасиловании. А она, дуреха, приняла его пыл за чистую монету!
– Извини, – пробормотала она, видя, как он переворачивается на спину. На самом деле она нисколько не раскаивалась, что стала задавать ему вопросы. Ей отчаянно хотелось в нем разобраться.
Чем объясняется его скрытность? Не тем ли, что между особенностями его профессиональной деятельности и его прошлым существует какая-то связь? Она сделала паузу, надеясь, что он заполнит ее. Не дождавшись, чтобы он заговорил, она прошептала:
– Митч…
Ответа не последовало. Его грудь мерно вздымалась. Уснул! Она оперлась о локоть. Теперь изучению был подвергнут он.
Небритым он выглядел еще более мужественным и опасным. Сейчас он прижимал к подушке здоровое ухо. Если она произнесет его имя, он ничего не услышит. Даже если она скажет: «Я тебя люблю», он останется в неведении.
Она с трудом победила в себе властное желание прижать его к груди, признаться, как жалеет его за тугоухость. Борясь с неуместными порывами, она напомнила себе, что он ее враг. Сейчас это было уже не так очевидно, как раньше, но все равно позволило воздержаться от ласки и от назревавшего поцелуя в ухо.
Как получилось, что он оглох на одно ухо? Видимо, это произошло в юности, когда он так отчаялся, что подделал свидетельство о рождении, чтобы попасть в военно-морской флот. Сколько ему было тогда лет? Завербоваться можно только с 18 лет – значит, его неприятности начались раньше.
А неясности с его теперешней жизнью? Что это за счет на Каймановых островах? Что он скрывает?
Она погасила свет и сама поразилась тому, как быстро уснула. Мысли о неведомом недруге, пожертвовавшем Линдой Аллен, посетили ее, но только на мгновение; она успела вспомнить также всех тех, кого то подозревала, то числила среди своих доверенных лиц. Присутствие рядом человека, на которого ойа могла положиться, оказалось неожиданно сильным успокоительным.
Проснувшись на заре, она обнаружила, что почти полностью вылезла из-под одеяла. Голова Митча покоилась на ее подушке, рука обнимала ее, подпирая грудь. Он, правда, так и остался лежать поверх покрывала, но ее поразило, насколько интимно, почти естественно переплелись их тела. Видимо, они провели в такой позе всю ночь.
Если бы кто-нибудь заглянул сейчас в спальню Митча, то принял бы их за любовников. Она попыталась отодвинуться, но Митч властно прижал ее к своей железной груди. При этом он не проснулся, а только зарылся лицом в ее волосы. Она нехотя призналась себе, что ей хорошо в его объятиях, под его защитой. Она снова погрузилась в сон, успев напоследок удивиться, как при таком покровителе можно бояться за свою жизнь.
– Ты запомнила, что будешь говорить? – пытал ее Митч. – Два словечка – и молчок. Для вечерних новостей это более чем достаточно. Потом Уолли даст пространное интервью.
– Уймись, Митч, – сказал Пол, сидевший за рулем. – Ты уже скоро час твердишь одно и тоже.
Ройс и Уолли ехали с Полом и Митчем в суд, где судье Рамирес предстояло принять решение по ходатайству о переносе процесса. Перед слушанием Ройс предстояло дать первое интервью в рамках стратегического плана Митча по воздействию на общественное мнение в отношении ее дела.
После ночи, проведенной в его постели, она видела его только урывками. Выходные Митч и Пол посвятили проработке убийства Линды Аллен; Ройс наблюдала за мастерами, устанавливавшими в квартире систему оповещения.
Митч и Пол считали, что происходит нечто, пока недоступное их разумению, и не сомневались, что жизни Ройс угрожает опасность. Она питала сомнения на этот счет, однако они настояли, чтобы она даже днем не выключала сигнализацию. О прогулках пришлось забыть.
Она и Уолли остались сидеть в машине неподалеку от здания суда. У входа роились репортеры, теснились микроавтобусы бригад новостей, над зданием кружил вертолет. Ройс мучили страхи. Она была далеко не так уверена в победе, как Митч.
– Мой знакомый проверил, что происходит с его островным счетом, – сказал Уолли, оторвав ее от невеселых мыслей.
Она разгладила юбку. Консультант Митча посоветовал ей облачиться в консервативную серую юбку, длинный жакет и скромную беленькую блузку. Им с Уолли впервые за несколько дней удалось остаться наедине.
– Митч переводит деньги в одну частную клинику в Алабаме – очень дорогую частную клинику.
Ройс облегченно вздохнула, хотя ей не хотелось, чтобы Уолли понял, что новость ее порадовала.
– Что за пациенты там лечатся?
– От шизофреников до умственно отсталых. Первоклассная лечебница!
Митч отвечал на вопросы журналистов. Ветер трепал ему волосы, отчего он выглядел мальчишкой, хотя лицо сохраняло серьезное выражение.
– Наверное, там лежит кто-то из его родни. Выбрось это из головы: он имеет право на частную жизнь, – ответила Ройс.
– Конечно, если я стану рыскать вокруг клиники, об этом обязательно доложат Митчу, но я так или иначе отправляюсь на Юг, чтобы написать статью об отрицательном влиянии птицеводства на окружающую среду. Заодно попытаюсь побольше разузнать о Митче.
– Прошу тебя, не надо! – Она дотронулась до дядиной руки.
– Черт! – Ройс встрепенулась: Уолли никогда не бранился. – Что тут делают Уорд и Брент?
На ступеньках здания суда стояли Брент и Уорд; беседуя, они поглядывали на стаю репортеров. Ройс ахнула. Только их тут не хватало! Конечно, их могли привести сюда свои дела, но сейчас это было очень некстати. А может, Уорд со свойственной ему безжалостностью решил в очередной раз унизить сына, показав, что тот едва не женился на уголовнице.
Она не сразу поняла, что не сводит глаз с Брента. Красавчик Брент! Теперь она не испытывала к нему ничего, кроме отвращения. Ее прошиб пот – так реагировала нервная система на предстоящую встречу с прессой. Прежде она ни на минуту не усомнилась бы, что в столь трудную минуту Брент будет рядом. Теперь она его раскусила.
– Знаешь, – тихо сказал Уолли, не сводя с него своих честных зеленых глаз, так похожих на ее глаза, – мне сейчас пришла в голову безумная мысль: вдруг это целый заговор с участием Брента, его родителей и Кэролайн?
Ройс подняла бы его на смех, не будь он так серьезен.
– Как в романах Агаты Кристи, где виновны все до одного? Фаренхолты и Кэролайн – я еще понимаю, но почему Брент?
Уолли пожал плечами.
– Наверное, ты права. Просто мне надоело, что я ничего не могу разнюхать. Надеюсь, Полу Талботту повезет больше.
Ройс промолчала. Дяде было отлично известно, что Пол в тупике. Найди они хоть что-нибудь, не было бы прошения об отсрочке. Митч принял такое решение после убийства осведомительницы. Без Линды Аллен защита теряла главный козырь, более того, ей просто нечего было сказать.
Дверца машины распахнулась.
– Они ждут вас, – сказал Пол, подбадривая Ройс улыбкой.
Ройс и Уолли бодро зашагали на частокол микрофонов, как учил Митч. Он советовал им вспомнить Марию Антуанетту, поднимавшуюся на гильотину: побольше трагического благородства во взоре. Ройс была не очень способной актрисой, но репетиции пошли ей на пользу: она знала теперь, как держать голову, как таращить глаза, словно иначе из них польются слезы.
Она оглядела толкающихся репортеров, пытающихся занять удобные позиции, насчитала с дюжину камер и похолодела, высмотрев Тобиаса Ингеблатта. Почему он так ее раздражает? Его лысина блестела на солнце, редкие рыжие волосинки трепетали на ветру. Как ни жалок был его вид; у нее подкосились ноги.
Толпа пожирала ее глазами. Только бы не оплошать! Митч тронул ее за плечо; за спиной, как на протяжении всей предшествовавшей жизни, стоял дядя Уолли. Ройс почему-то вспомнила отца, который всегда говорил ей: «Тебя не оставят одну». Отец остался с ней навсегда.
– Прошу вас, помогите мне! – воззвала она к зрителям, глядя в объективы камер.
Прежде чем она успела произнести вторую заготовленную фразу, до ее слуха донесся хор женских голосов:
– Ройс невиновна, Ройс невиновна! Мы требуем справедливости!
Неподалеку стояли Талиа, Вал и еще несколько знакомых женщин. Ройс не смогла сдержать слез.
– Меня подставили, – проговорила она по возможности ровным голосом, мысленно благодаря подруг за помощь.
Репортеры ждали от нее продолжения, но она, как и было запланировано, отступила, пропуская на линию огня Уолли.
– Молодец! – шепнул ей Митч. Он взял ее за одну руку, Пол за другую, и она в считанные секунды очутилась у входа в здание.
Согласно плану, Уолли, ветеран журналистики, пользующийся уважением прессы, должен был принять на себя словесный обстрел. В вечерних новостях пройдет немногословное заявление Ройс, которое запомнится именно благодаря своей простоте. Из плутовки, какой ее до сих пор рисовала пресса, она превратится в жертву несправедливости.
Ройс успела заметить, как в здание вошли Брент и его отец. Прежде чем она успела что-либо сказать, из толпы вынырнули Талиа и Вал. На глаза Ройс снова навернулись слезы, грозя оставить от ее собранного вида мокрое место. Как она посмела в чем-то их подозревать?
– Мне надо поговорить с подругами, Митч. – Она боялась, что он ответит отказом, но он молча отступил.
Талиа обняла Ройс, обильно проливая слезы.
– Я так волновалась!
Вал проявляла больше сдержанности, но была не менее искренна.
– Мы всегда с тобой, Ройс.
– Спасибо! – проникновенно ответила Ройс. – Не знаю, что бы я без вас делала.
Митч повел ее в здание. Снизу доносился голос Уолли, отвечающего на вопросы журналистов. Ройс упрекала себя за то, что усомнилась в самых близких людях.
– Слушай меня? – зашептал ей Митч, пока их обшаривали металлоискателем. – Судья Ра-мирес и отсрочка – плохо сочетающиеся понятия. Не удивляйся, если нам откажут.
Ройс вошла в полный зал, стараясь взять себя в руки. Какие еще неожиданности ей уготованы?
Здание было построено после Великой депрессии и с тех пор не подновлялось. Стены зала, бывшие когда-то зелеными, слишком поздно были украшены табличками, запрещающими курение, и успели превратиться в бежевые. Картину дополняли лавки с прямыми спинками. Ройс почувствовала себя в тюрьме.
Зал был лишен окон, что еще больше усиливало его сходство с большой тюремной камерой. Ройс уже боялась, что ей никогда не пережить суда. А что будет, если ее осудят?
Она села за стол защиты и увидела на столе отметины, оставленные гангстерами. На Абигайль Карнивали было платье цвета пожарного гидранта. Она злорадно улыбалась Митчу, считая дело заранее выигранным.
Секретарь подскочил к распорядителю с сообщением о готовности судьи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54