Какой, скажите, мужик станет беспокоиться о такой ерунде?
Марк вскочил, но вместо того, чтобы выйти из комнаты, подошел к ней, стиснул в объятиях и прижал к груди.
– Зачем, скажи, мы друг друга мучаем?
Только одно мгновение она позволила себе расслабиться, но потом резким движением оттолкнула его.
– Мне надо ехать, – сказала она.
Он с минуту помолчал, потом согласно кивнул:
– Ты права. Но, в любом случае, прости меня, Габриэль. Очень тебя прошу.
Она дождалась, когда он пошел принимать душ, и начала собирать свои вещи: постелила на пол простыню – ее собственную, между прочим, – и стала швырять на середину одежду, обувь, белье, косметику…
Габриэль приостановила это занятие лишь на минуту, когда в спальню забрел Киллер и принялся со всеми удобствами устраиваться на ее вещах.
– Плохой котик. Пло-хой.
Она сняла его и, чтобы впредь неповадно было, легонько шлепнула. И сразу же об этом пожалела. Она любила кошек. В детстве ей ужасно хотелось иметь кошку или собаку, но отец не позволял.
– Ты ведь знаешь, как я ненавижу кошек, – низким голосом, передразнивая покойного отца, произнесла Габриэль и стала увязывать вещи в узел.
Взвалив его на плечо, она, не оглядываясь, пошла прочь из комнаты.
Выйдя на улицу, она встала на край тротуара и подняла вверх большой палец, подзывая такси. На сердце у нее было тяжело, а глаза затуманились от слез.
«Никогда не суйся в жизнь хороших мальчиков, которые думают, что рождены, чтобы спасти мир, – сказала она себе. – Таких вот, вроде Марка, святош, которые считают себя лучше других. И которые, надо признать, и впрямь лучше очень и очень многих».
Первой машиной, которая к ней подкатила, управлял жуткий тип с толстой рожей, бегающими глазами и сальной улыбкой.
– Запрыгивай, – сказал он, открывая перед ней дверцу и пожирая взглядом ее голый живот.
Но Габриэль еще не сошла с ума, чтобы садиться в машину с человеком, обладающим внешностью серийного убийцы.
– Иди к черту! – сказала она, вытирая хлюпающий нос одной рукой и захлопывая дверцу другой.
Во втором такси за рулем сидел похожий на студента колледжа аккуратный парнишка с короткой стрижкой.
«На вид парень вроде приличный, – подумала Габриэль, – а так – кто знает?»
Смахнув с ресниц слезы, она открыла дверь и положила свой узелок на заднее сиденье.
– Вы знаете стриптиз-бары где-нибудь поблизости? – спросила она у водителя, усаживаясь рядом с ним на переднее сиденье.
Парень застенчиво и немного нервно ей улыбнулся.
– Ищите уютное местечко, чтобы посидеть и выпить? – спросил он, нажимая на педаль газа.
– Нет, милый. Я ищу работу…
Глава 29
Гроза кончилась.
Ветер утих и дождь прекратился. На дворе запели птицы. Громко и жизнерадостно, как они всегда поют после грозы.
В комнату сквозь неплотно задернутые шторы проникали лучи света.
Молли лежала неподвижно, погруженная в свои мысли.
С началом нового дня к ней вернулась способность рационально мыслить и отдавать себе отчет в своих поступках.
Остин.
Спит с ней рядом.
Она вдруг поняла, что не в силах созерцать его снова.
Прежде чем он проснется и увидит ее рядом с собой в постели, прежде чем выражение страсти у него на лице сменится насмешливым и ироническим, она должна исчезнуть, уехать отсюда.
Молли выскользнула из постели, взяла кое-что из своих вещей и поспешила укрыться в ванной. Повернув кран, она проверила, не слишком ли холодная вода, после чего встала под упругие струи душа.
Такое уже раз случилось, говорила она себе. Там, на заднем дворе. Но тогда она проявила куда больше достоинства и сдержанности, была больше похожа на замужнюю женщину с солидным стажем семейной жизни… Но вчера…
То, что произошло вчера, нельзя было назвать супружеской близостью. Это был какой-то необузданный, животный секс.
Он видел ее лицо в тот момент, когда она кончила.
Он видел ее обнаженной. И не просто обнаженной, а, фигурально выражаясь, вывернутой наизнанку.
И то, что он видел, Остин использует против нее. Обязательно. Тогда, когда она менее всего будет этого ожидать. Остин – настоящий варвар. Грубый варвар, способный высмеять все на свете, даже самое святое.
Опять начинается старая песня. Она продемонстрировала ему свою слабость, позволила ему себя контролировать. Неужели в ее жизни так будет всегда? Неужели она рождена на этот свет только для того, чтобы об нее вытирали ноги? Более того, неужели она сама подсознательно стремится к подчинению?
Нет, нет и еще раз нет. Она не такая. Она – личность и не позволит, чтобы ею помыкали.
Продолжая предаваться этим печальным размышлениям, Молли закончила принимать душ, выключила воду и стала вытираться, стараясь не обращать внимания на то, что после вчерашнего у нее сладко ныли груди, а кожа – там, где ее натер своей щетиной Остин, – покраснела.
Одевшись, она остановилась у двери, не решаясь открыть ее. Интересно, спит ли сейчас Остин? Если спит, она сможет незаметно выскользнуть из дома.
Ручка в ванной задергалась.
– Молли? С тобой все в порядке? – послышался голос Остина.
– У меня все хорошо.
Она повернула кран, и вода потекла в белую фарфоровую раковину.
– У меня все просто отлично!
Плеснув холодной воды себе на лицо, Молли посмотрела на свое отражение в зеркале. Щеки пылают, губы припухли. А на подбородке красная полоса от щетины Остина. Ужас!
Что он скажет, когда увидит все это? Какие гнусные слова подберет, чтобы над ней посмеяться?
Ею вдруг овладело отчаяние. Приходилось признать, что в моральном отношении она – полный банкрот. Чувство независимости и ощущение собственной значимости, которые она культивировала в себе на протяжении всего последнего года, были уничтожены всего за одну ночь.
– Молли!
Нет, Остин так просто от дверей не уйдет. Не оставит ее в покое. Но не может же она весь день сидеть в ванной?
Молли прошлась щеткой по волосам, заправила выбившуюся из прически непокорную прядку за ухо, после чего, набравшись решимости, распахнула дверь ванной и, стараясь не смотреть на Остина, проскользнула на кухню. Периферическим зрением ей удалось, однако, заметить, что он, по крайней мере, голым не был и успел натянуть на себя джинсы.
Оказавшись на крохотной кухоньке, она первым делом достала из настенного шкафчика банку с кофе. Взяв мерную ложечку, стала насыпать коричневый порошок в кофеварку: одна ложечка, две, три… Черт, всыпала она третью ложку или же нет? Молли посмотрела на кучку молотого кофе внутри конуса из фильтровальной бумаги. Так сколько все-таки она туда положила кофе: две ложечки или три? Или, может, четыре? Этого со всей уверенностью она сказать не могла. Вытащив из кофеварки фильтр, она высыпала его содержимое в жестянку, вставила фильтр на место и снова принялась отмерять мерной ложечкой кофе.
– Одна, две…
– Черт, что с тобой случилось, в самом деле?
Мерная ложечка выпала из ее рук на кухонный стол, а ее содержимое просыпалось.
– Ничего не случилось. Я кофе готовлю – не видишь, что ли?
Стараясь не поворачиваться к Остину лицом, она взяла со стола ложечку и задумалась: сколько же кофе она всыпала? Похоже, она опять сбилась со счета.
И неудивительно: у нее за спиной стоит Остин.
А кухня такая маленькая…
А сердце так сильно бьется… Интересно, он слышит это?
Молли решила кофе больше не отмеривать – как получится, так получится. Закрыла кофеварку крышкой и включила.
Вода закипела почти мгновенно, и готовый кофе стал капля за каплей стекать сквозь фильтр в прозрачный контейнер. На кухне воцарилась гнетущая тишина, которая действовала Молли на нервы. Она пришла к выводу, что молчать бессмысленно и надо что-то сказать, как-то объясниться….
– Пора уже подумать о возвращении домой…
Она все-таки это сказала.
Но Остин никак это ее заявление не прокомментировал. Он молчал.
Ей просто необходимо уйти с кухни. Куда-нибудь. В спальню, к примеру. И начать паковать вещи.
Если решилась, надо уходить. Она повернулась.
Остин стоял в дверном проеме, перекрывая ей путь к отступлению. Молли впервые после вчерашней ночи удалось как следует его рассмотреть. Он был бос, взлохмачен и по пояс гол.
Скрестив на груди руки, он пристально на нее смотрел.
Почему, интересно знать, Остин казался ей таким дряхлым и старым, когда она впервые увидела его после болезни? И почему сейчас он выглядит так молодо?
– Ты в смущении, не так ли?
В его голосе крылась насмешка.
Вот оно, начинается… Все будет так, как она предсказывала и чего боялась больше всего на свете. Он станет над ней издеваться, высмеивать ее…
Какой контраст с тем, вчерашним, Остином, который, постанывая от страсти, целовал ее. Вот что делает с мужчинами первобытный, животный секс! Возносит их самомнение чуть ли не до небес. А вот женщину такой секс низводит до положения жалкой наложницы.
Если она от него не уедет, то скоро в нее превратится. Не зная, что делать и что сказать, Молли дрожащей рукой коснулась своей припухшей нижней губы, потом автоматически провела по раздраженной коже на подбородке и наконец положила руку на лоб. От волнения у нее начинала болеть голова.
– Ну так как? – не сдавался Остин, требуя ответа на свой вопрос. – Ты смущена или нет?
Самодовольное выражение у него на лице разозлило ее. Как все-таки это похоже на Остина – черпать радость в ее отчаянии.
– Нет, – сказала Молли, медленно, чуть ли не по слогам выговаривая каждое слово. – Я чувствую не смущение, а стыд.
Эта реплика основательно его озадачила, и улыбка, притаившаяся в уголках его рта, бесследно исчезла.
– Но почему стыд? – удивленно спросил он, отходя от двери. – Чего ты стыдишься? Мы не первый год женаты, и я – твой муж.
– А ты не забыл, что на следующей неделе я уезжаю? – напомнила она, пытаясь объяснить то, чего и сама толком не понимала. – Я чувствую… я чувствую…
Она отвернулась от него и стала затуманившимися от слез глазами смотреть в окно. То тут, то там виднелись поваленные ветром деревья. Подумать только, что натворила в лесу ночная гроза!
Но она не должна уподобляться этим поваленным деревьям. Не дать себя сломить – вот в чем она видит свою цель.
Она не будет плакать. Просто не имеет права…
Молли с шумом втянула в себя воздух, несколько раз мигнула и устремила взгляд в потолок. Потом едва слышно произнесла:
– Я чувствую себя… дешевкой. Женщиной на одну ночь.
В кухне установилось молчание.
Остин знал, как сделать молчание гнетущим. Чтобы оно давило на тебя, как свинцовая плита.
Продолжая стоять к нему спиной, она отчаянно пыталась уцепиться за какую-нибудь рациональную мысль, которая могла бы придать смысл происходящему, позволить ей взглянуть на свою жизнь в перспективе.
– То, что произошло вчера ночью, не имеет к нам, к нашей жизни никакого отношения. Тут скорее дело в гормонах… Ну… я хочу сказать… когда два взрослых человека долгое время… ведут… хм… то есть, нет… не ведут половую жизнь, то нечто вроде того, что было вчера, случается. Но это, по большому счету, ничего не значит. Подобные редкие вспышки чувственности не могут ничего изменить – ни наше прошлое, ни нас самих. Ты – это ты, а я – это я.
Остин, судя по всему, был с ней не согласен.
– Сколько можно носиться со своим прошлым? – раздраженно спросил он. – Оно похоже на тот потертый чемодан, который ты вечно за собой таскаешь.
Дался ему этот чемодан. В их семейной жизни он сделался прямо-таки камнем преткновения. И не потому, что был старым и уродливым – хотя, если разобраться, так оно и было. Просто этот чемодан превратился в своеобразный символ. Для Молли он символизировал ее связь с прошлым, с той молодой женщиной, почти девочкой, какой она когда-то была. Для Остина же он являлся символом ее упрямства, упорного нежелания распрощаться с иллюзиями юности.
– Мне нравится мой чемодан. Он – часть меня.
Тут Молли неожиданно пришло в голову, что они с Остином ведут спор, чего прежде никогда не делали. Причем спорят они точно так же, как вчера ночью занимались любовью. Горячо, страстно. Самозабвенно. Не думая о том, что будет завтра или даже в ближайшие пять минут.
Слезы у нее на глазах уже просохли, и она повернулась к нему.
У него на лице по-прежнему оставалось озадаченное и отчасти удивленное выражение. Казалось, он никак не мог взять в толк, почему после ночи любви – страстной и нежной – они вдруг затеяли спор. Впрочем, причиной его удивления могло быть еще и то, что прежде Молли никогда ему не перечила. Когда он устраивал ей сцену и, случалось, повышал голос, она поначалу хранила молчание, а потом и вовсе выходила из комнаты.
– А ты хоть раз задумывалась о том, что перечувствовал я? – крикнул вдруг Остин, ударив себя кулаком в грудь. – Думаешь, мне было легко жить с мыслью, что моя жена беременна от другого человека? А ты забыла, что после свадьбы мы не занимались любовью целых две недели, а когда наконец попробовали, ты принялась плакать?
На нее нахлынули воспоминания прежних дней. Они с Остином знали друг друга до свадьбы всего два месяца, и временами у нее возникало ощущение, что она живет с совершенно чужим человеком.
Первая попытка близости оказалась неудачной. Как-то раз, когда они остались наедине, Остин задрал на ней подол ночной рубашки и, не сказав ни одного ласкового слова и даже ни разу ее не поцеловав, сразу же овладел ею. Все время, пока он находился в ней, она плакала. Но не потому, что ей было больно, а потому, что грубое вторжение Остина в ее плоть разбередило в ней воспоминания о Джее. В ту роковую минуту ей показалось, что, вступив с Остином в близость, она предала память отца своего ребенка. И тогда она пришла к выводу, что, вступив с Остином в брак, совершила страшную, непоправимую ошибку…
– Слишком уж быстро тогда все произошло, – сказала она, глядя Остину в глаза. – Ну а потом, когда у меня случился выкидыш…
Она не любила вспоминать тот день. Это была еще одна тема, которая никогда в их семье не обсуждалась. Молли хотела похоронить память о своем погибшем ребенке в тайниках своей души.
– Между прочим, в этом ты меня тоже обвиняла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38