Он огляделся, высмотрел скамью и объяснил Марии, куда приходить.Она явилась через три минуты — оживленная, бодрая, не в больничном халате, а в Анниных джинсах, которые не доходили ей до щиколоток и были широки в поясе. Сегодня Богиня была без косметики, но понравилась Лоцману еще больше. Она весело приветствовала его издалека:— С добрым утром! Видите? Я уже на ногах. Еще вчера домой, просилась, но врач уперся… Боже! — Мария заметила цветы на скамье. В тени деревьев они чуть приметно светились. — Какое чудо!— Это вам. Простите, они запылились немного. — Лоцман пытался сдуть с цветов копоть и даже полоскал их в воде, однако черный порошок намертво прилип к лепесткам. А может, их всё же повредило огнем.Мария зарылась носом в головку цветка, чихнула и подняла на Лоцмана удивленные глаза.— Почему они пахнут горелым?Он почувствовал себя кругом виноватым.— Простите. Недоглядел. Они горели вместе с вашей машиной. И со мной.— Вы шутите?Лоцман рассказал о ночном приключении. Мария пришла в ужас:— А что они сделают с вами дальше? Бомбу бросят?!— Не успеют. Мне нужна ваша помощь, вы должны как можно скорее вернуться к себе. Где вы живете — в доме, в квартире?— У нас с мужем дом, как у Анны. Но дальше от моря, там не слышно прибоя.— А где ваш муж?— В Германии, на конференции. Научной. Мне лезть с вами через ограду или дождаться, когда врач выпишет?— Лучше полезем. — Лоцман повел свою Богиню через парк. — Мария, вы пишете сейчас что-нибудь?— Нет.Она ответила так резко, что он лишь после долгой паузы осторожно спросил:— Почему?Она провела пальцами по губам. Лоцман почувствовал, что невольно причинил ей боль.— Я, что называется, вращаюсь в кругах, — заговорила Богиня отрывисто. — На короткой ноге с нашей писательской братией, дружу… дружила с Анной. Давала ей советы, редактировала. Поэтому тоже считаюсь за писательницу. Но… — Она передернула плечами. — У меня был сын. Сейчас был бы вам ровесник, чуть младше. Он утонул. В море. Это я была виновата — мое писательство. Он был совсем малютка. А я — на пляже — увлеклась, строчила страницу за страницей. Даже не слышала, как… И вдруг смотрю — его нет. Бегу — а из волн только ножки показываются. Чистенькие, загорелые.Мария помолчала, опустив голову, обеими руками прижимая к груди закопченные цветы.— И я сказала себе: раз писательство принесло такое несчастье, я больше за перо не возьмусь. Значит, не нужно это, не угодно… не знаю кому. Богу, каким-то высшим силам. Поэтому я преподаю стилистику. В колледже. — Она взяла Лоцмана под руку, сменила тему: — Я всё сделала, как вы просили: полночи думала о «Последнем дарханце».— И продолжайте думать. Милтон, Стэнли, Ловец Таи, Кис — нам нужны эти четверо. Чтоб были живы-здоровы и чтобы мир у них не хирел, а расцветал с каждой минутой.— Распустится во всей красе — это я вам обещаю… Но, знаете ли, я не понимаю механики ваших миров. Допустим, писатель сочиняет книгу. И как только он довольно напридумывал, в некоем затуманье оформляется параллельный мир. Так?— Видимо, да.— А зачем нужно кино? Какой процесс или явление нашего мира оно отражает?— Я могу только предполагать. Параллельный мир шире и объемней того конкретного текста, который порождает автор. Этот мир живет своей жизнью, его обитатели в свободное от съемок время занимаются личными делами…— Поняла! Кино прилетает отснять то, что написано от руки или нашлепано на клавиатуре, а всё прочее существует само по себе.— Вероятно, да. Чем лучше книга, чем увесистей ее текст, тем больше приближена жизнь мира к событиям в книге. Скажем так: жизнь течет в русле текста, развивает его, но не отклоняется в сторону. Если же идет сплошная бестолковщина — как в Анниных «Пленниках Поющего Замка», — мир живет как может, мало оглядываясь на задумки своей Богини или Бога. Поэтому когда прилетает кино, оно оказывается лишним, чуждым. Неприятным и даже враждебным миру.— Поразительно, — вздохнула Мария. — Так и не могу со всем этим свыкнуться…Они подошли к ограде. Мария поглядела на нее с сомнением:— Оно, конечно, вроде и не слишком высоко — так ведь и мне уже не семнадцать.— Я вам помогу.— Будете подталкивать сзади? — Богиня усмехнулась. — Лучше принимайте с той стороны. — Она просунула цветы сквозь решетку.Лоцман легко перебрался, поставил ногу на каменное основание.— Станете мне на колено, заберетесь наверх — а здесь я вас поймаю… Берегитесь! — вскрикнул он, хотя беречься было уже поздно: позади Марии вырос Рафаэль, а Лоцман ощутил за спиной присутствие Лусии.Великий Змей, откуда они взялись?! Он же слушал — актеров только что не было.Она побледнела.— Три шага назад, — повторил Рафаэль, и она подчинилась, отступила от ограды.— Что тебе нужно? — спросил Лоцман. Его револьвер лежал в заднем кармане штанов, под свитером, а стилет и наручники — те и вовсе остались в машине.— Уходи из Большого мира. — Большие, прежде такие выразительные глаза виконта смотрели темно и нелепо. — Тебе здесь не место.— Это всё?— И поклянись, что не вернешься.Лоцману между лопаток уперлось острие кинжала. Лусия шутки шутить не будет. Мария хотела закричать, однако голос ей изменил, и она беспомощно прошептала:— Не смейте. Не трогайте его. — Она рванулась было с места, но Рафаэль остановил ее, обхватив рукой под грудью. Пальцы другой руки легли ей на горло, надавили.— Оставь Марию, — сказал Лоцман. — Ты пришел разбираться со мной, а не с ней.— Поклянись, что не вернешься. Иначе я запрограммирую ее — и она от тебя отречется. Сегодня же подпишет договор с Ителем и сядет за книгу.Мария замотала головой:— Не отрекусь!— Увидим. — Рафаэль жестко усмехнулся. Аристократическое лицо стало отталкивающе надменным, глаза оставались слепыми. — Лоцман, я жду от тебя клятвы — иначе твоей Марии не станет.— Кто сказал, что ты не запрограммируешь ее так и так? Ты, либо Лусия, либо Ингмар.— Без нее ты погибнешь — а мы не хотим твоей смерти. Клянись.Актеры не хотят смерти Лоцмана — значит, в них еще что-то осталось от прежних ролей.— Хорошо, я уйду. Но вы оба поклянитесь, что не тронете Марию.Виконт отнял руку от горла Богини, вытянул вперед:— Клянусь. Лусия?— Клянусь, — промолвила актриса. Острие кинжала воткнулось Лоцману в спину чуть глубже.— Клянусь, что не вернусь в Большой мир, пока актеры Поющего Замка находятся здесь, — отчеканил охранитель мира.Рафаэль склонил голову:— Прощай.Он и Лусия исчезли. Мария потерла горло, перевела дух.— Чертовщина какая-то. Эти клятвы… Как будто их нельзя нарушить.— Клятва Лоцмана и дворянина — дело серьезное. Но считайте, что мы с вами легко отделались. Лезьте сюда.Мария перебралась через ограду, подобрала цветы.— Да вы как будто не огорчены? — удивилась она. — Вас прогнали, а вы улыбаетесь?— Мария, — сказал он проникновенно, — я только что избавил вас от позора, а себя — от смерти. Стоило Рафаэлю вас запрограммировать — и всё погибло. Я имею право улыбаться.— Но вы уйдете из нашего мира?— Безусловно. Однако сначала отвезу вас домой.— Господи, — сокрушенно вздохнула Богиня, — кто бы подумал, во что я ввяжусь на старости лет!Ее дом стоял на участке, засаженном низкорослыми, жалкого вида, корявыми яблонями. Больше здесь ничего не росло: только трава да яблони, да мелкие георгины у крыльца. Мария осмотрела участок, словно увидела его новыми глазами.— Странно выглядит, правда? Муж посадил яблоньки в тот год, когда родился наш малыш. А потом… ну, когда… мы поменяли дом, переехали подальше от моря Я не могла слышать плеска волн. Яблони решили забрать с собой. Выкопали, перевезли — а они плохо прижились на новом месте. Видите какие? И яблок почти не дают.Лоцман остановил машину у крыльца.— Можно, я зайду к вам на пару минут?— Со всем моим удовольствием. — Мария оживилась. — Если хотите, я вас и кофе напою.Он занес в дом сверток с наручниками и стилетом, отдал Богине револьвер. У нее расширились глаза.— Это называется незаконным хранением оружия. И карается по закону.— Спрячьте пока. Пусть полежит.Мария сунула всё в бельевой шкаф, под стопку простыней.— Что еще? Кофе?— Спасибо, нет. — Лоцман оглядывал стеллажи с массой книг, рабочий стол с компьютером. — У вас есть фотографии мужа? Покажите.Мария достала с полки дорогой альбом, раскрыла.— Вот наш сын — здесь ему четыре дня. А это я с ним в то лето… Мой котище — он умер в прошлом году. Вот: муж во Франции. Париж, позапрошлая весна.С фотографии глядел мужчина лет под пятьдесят: высокий лоб с залысинами, очки в золотой оправе, бородка. Умные глаза и легкая, с лукавинкой, улыбка. Строгий костюм, галстук, на груди значок с именем.— Это очередная конференция, — объяснила Мария. — Томас занимается чем-то запредельным: бес-знает-какими энергетическими полями. Страшно умная штука.— А можно фото, где он помоложе? — попросил Лоцман.Богиня полистала альбом. Карточек в нем было мало: видно, фотографированием в этой семье не увлекались, а собирали случайные снимки.— Вот мы с ним накануне свадьбы. Видите, какая я была молодая и красивая?Она и впрямь была хороша: в коротком полосатом платье на корме причаленного катера. Ее муж стоял рядом, надев на шею спасательный круг, в шортах, в кепке с козырьком, в черных очках. Как Лоцман ни вглядывался, он не мог толком рассмотреть лицо. Одно понятно: муж старше Марии лет на десять.— Других фотографий у вас нет?— Моложе — нет. — Она поглядела на охранителя мира с любопытством, но сдержалась и не спросила, что он ищет.Лоцман с сожалением закрыл бесполезный альбом:— Мария, вы знали его в восемнадцать лет? Когда сочиняли с Анной «Последнего дарханца»?Она улыбнулась:— Мало. Что называется, встречались в компании. Но… признаться, очень глупая история. Мы с Анной выдумали, будто влюблены в него. Как идиотки. Мы сочиняли, будто нас сжигает страсть, будто мы за ним охотимся, страшно ревнуем — к другим девицам, конечно, не друг к дружке. И всем вокруг дурили головы, расписывая свои похождения; народ ужасался или восторгался, а мы помирали со смеху. В сущности, мы и его сочинили. Самый лучший, самый сильный, мужественный, справедливый. Какой там еще? Честный, порядочный, великодушный. О-о, что вы! Мы равнялись на него, разработали Томасов кодекс чести. Он и знать ничего не знал, а мы им поверяли наши дела и мысли. Что бы Томас сказал про это, как бы оценил и одобрил то… Или не одобрил, потому что мы были две хулиганки и развлекались вовсю.— А к «Дарханцу» он имел отношение?— Прямое. — Мария снова улыбнулась; ее лицо посветлело и стало моложе. — Томас однажды привел на вечеринку знакомого англичанина. Его звали Милтон Вайр. Умница, интеллигентный, обаятельный; он преподавал минералогию в университете. В Бате, что ли… И рассказчик оказался редкостный. Я рот разинула, уши развесила. А Томас это дело засек и увел меня танцевать, и сам стал байки травить. Про Милтона. У него, дескать, есть младший брат, их обоих похитили некие пришельцы и увезли на Дархан, и вот он только что сбежал и возвратился, но юным девушкам дела с ним иметь нельзя, потому что те пришельцы каким-то образом воздействовали ему на мозги… В общем, весь скелет повести мне рассказал. Мы с Анной и ухватились; додумали остальное, разработали детали — и давай писать. А почему вы спрашиваете?— Если мы с вами считаем, что Лоцман — это отражение кодекса чести, который присущ автору сценария… то есть повести или романа, тогда ваш муж, получается, — мой Бог.Мария не успела осмыслить сказанное. Лоцман крутанулся на месте.— Инг, я уже ухожу!Северянин стоял в дверях гостиной. У окна, сияя серебряной парчой, появилась Эстелла.— Господа, это игра не по правилам! — возмутилась Мария. — Мы только что имели разговор с Рафаэлем…— Знаю, — перебил Ингмар. — Рафаэль сделал глупость, мы ее исправим.Лоцман похолодел. Актеров опять двое — а против двоих, неуловимых и неуязвимых, его одного маловато. Он остро пожалел, что Мария уже спрятала револьвер и стилет.— Инг, ты помнишь, что был мне другом?— Нет. — Северянин покачал головой.— Во имя Богини, стоять! — крикнул охранитель мира и прыгнул; в броске сотворил кинжал и вонзил северянину в грудь. Выдернул, пока тяжелое тело актера еще стояло на ногах, и метнулся к не успевшей опомниться Эстелле. Удар; лезвие осталось в груди. Эстелла опустилась на колени, потом завалилась на бок. Лоцман оглянулся — Ингмар лежал у двери, вытянув руки.Побелевшая Мария цеплялась за стол, оседала на пол.— Зачем вы?..— Это актеры, — сказал охранитель мира — и почувствовал, как сжимается горло, как собирается в груди мучительный ком. — Они оживут… в Поющем Замке… — Голос ломался. — Как вы?Мария одной рукой держалась за сердце, другой цеплялась за ножку стола.— Уходите! Господи, нет, не то… Их надо увезти в Поющий Замок… Я помогу вам. — Тяжело дыша, она силилась подняться на ноги.Охранитель мира выдернул кинжал из груди Эстеллы; лезвие было чистым, из раны не вытекло ни капли крови. Лоцман взял актрису на руки и понес из комнаты. Он убил дорогих ему людей. Искалеченных, обезумевших, одержимых навязанными ролями — но всё равно дорогих и близких. Во имя спасения Большого мира…Эстелла шевельнулась. Дрогнули длинные ресницы.— Иди выручай… свою Богиню…Лоцман сходил с крыльца — и едва не покатился по ступеням вместе с актрисой. В доме дико закричала Мария:— Беги! Беги!Эстелла вывернулась у него из рук и пропала. Крик в доме оборвался, словно Марии зажали рот. Охранитель мира ворвался в гостиную.— Стой! — приказал Ингмар.Оживший северянин стоял возле Марии, держал сотворенный Лоцманом кинжал. Кончик лезвия упирался Богине в шею под ухом.— Убивать нас без толку. — Глаза Ингмара были слепые, как у Рафаэля. — У нас есть своя Богиня и все остальные, которых купил Итель. А у тебя сейчас не станет никого.— Пощади ее.Эстелла уже стояла у Лоцмана за спиной.— Я не убиваю, как ты. — Северянин положил руку Марии на затылок.— Пощади, — повторил Лоцман в бессильной ярости. Охранитель мира, он не может помешать актерам надругаться над его Богиней!Мария пошатнулась. С помертвелым от ужаса лицом выдавила дрожащим голосом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51