Просто-напросто он, как очень многие, не слишком хорошо чувствовал себя по утрам. — Нейропарализаторы мы не будем включать на полную мощность. Они будут вызывать лишь легкое покалывание. Да и шпаги в любом случае не настоящие.
— Спасибо, вы меня очень утешили, — отозвался мой помощник, размешивая в тарелке кашу из разных круп — традиционный местный завтрак. Похоже, мое пристрастие к употреблению на завтрак выпечки и свежих фруктов представлялось ему извращенчеством. — Значит, убивать они никого не будут. Но зато будут бить.
— Есть же разница, — возразил я. — Думаю, твои родственники по-другому отнеслись бы ко мне, если бы я, допустим, не стукнул бы тебя по руке, а снес бы тебе голову.
Торвальд хихикнул.
— Ну, это уж точно. Они бы предпочли, чтобы вы мне голову снесли. Тогда бы они и от меня избавились, и утвердились бы в своем мнении о чужаках.
Я рассмеялся. Настроение у меня было неплохое, несмотря на то что я все-таки недоспал — радовало утреннее солнце.
В те дни, когда солнце светило с утра до вечера, Утилитопия успевала согреться и высохнуть и становилась похожей на необычайно неказистый индустриальный парк.
— Что это вы смеетесь? — осведомился Торвальд. — Придумываете какой-нибудь новый способ вызывания боли?
— Исключительно в переносном смысле, — ответил я. — Как бы то ни было, расстраиваться тебе не стоит. В ближайшие несколько недель в классе боевых искусств мы будем изучать только стойки и падения. О настоящих поединках пока не будет и речи. Пожалуй, тебе стоит отнестись к своим соотечественникам с большей долей доверия — кто знает, может быть, когда дело дойдет до реальных схваток, им станет отвратительно и тошно, и они дружно покинут Центр.
— Хотелось бы верить, — проворчал Торвальд, налил себе еще чашку кофе и зевнул. — Я сегодня рано встал, — сообщил он, — и хорошо сделал, если учесть этот внезапный наплыв новичков. Все маты вычищены, и танцевальный зал в полном порядке.
— Молодец, — похвалил его я. — Ну а мне пора в большую аудиторию. Через несколько минут начнется урок основ аквитанского языка. А тебе, пожалуй, убрать пыль и снять статическое электричество с видеоэкранов. Ты этим уже занимался?
— Яп. Но прежде чем приступить к этой работе, я уточню инструкции у робота. Уж конечно, мне не хотелось бы испортить произведения искусства.
Может быть, из-за того, что у меня было такое хорошее настроение, меня так расстроили занятия аквитанским в тот день. Все шло довольно сносно, пока мы занимались обычными упражнениями на повторение (большей частью они были посвящены склонениям и спряжениям), неплохо дело шло и с несложными диалогами типа:
«Во die, donz».
«Во die, donzella. Ego vi que te bella, trop bella, hodi».
«Que merce, donz!»
Но когда стало нужно импровизировать в разговорной речи, мои учащиеся обратились в камень. Быть может, я пока и не нашел той темы, которая побудила бы их к желанию высказываться. Я решил, что, вероятно, мне смогут помочь занятия рациональным, родным языком каледонцев, к которым я намеревался приступить на следующей неделе.
Размышляя об этом и пребывая в не самом приятном расположении духа, я спустился вниз, дабы позвать Торвальда на тренировку. Ему предстояло стать моим ассистентом в классе боевых искусств, поэтому его следовало подготовить заранее, и посему один час из четырех, в течение которых он отрабатывал обязательную трудовую повинность, он в последние дни проводил на тренировке.
Судя по тому, как он двигался, я видел, что нагрузку я ему даю тяжелую. Ему явно было больно, но он не жаловался.
Видимо, боль как раз и давала ему такое ощущение, словно он выполняет работу.
Торвальд уже покончил с уборкой и переодевался, когда я пришел в зал. Я поспешил облачиться в костюм для борьбы, и мы немного размялись. Днем раньше мы с Торвальдом начали изучение безоружных приемов ки-хара-до, теперь предстояло их закрепить.
— Venetz! — дал я команду. — Atz sang! Начинаем с ударов по внутренней поверхности голеней. Смотрим в зеркало. Uno, do, tri…
С тех пор как я оказался на Нансене, я стал пить намного меньше спиртного, а ежедневные физические нагрузки, заключавшиеся в занятиях с Торвальдом, в танцевальном классе и с теми, кто решил посвятить себя боевым искусствам, привели меня в отличную форму — пожалуй, в самую лучшую с тех пор, как я окончил школу. Теперь я мог бы без проблем одолеть кого угодно, и даже самые застарелые повреждения, нанесенные нейропарализаторами, мало-помалу переставали о себе напоминать. Ахиллесово сухожилие на правой лодыжке, которому в свое время досталось в пьяной драке с Руфо, перестало ныть, а рубец от касания нейропарализатором на лбу, полученный, когда я пытался разнять двух пьяных молодцев, рассосался и стал почти невидим.
Меньше чем за полчаса мы одолели весь набор упражнений для разминки. Я задал суровый темп, но, честно говоря, Торвальд сам меня в немалой степени к этому провоцировал своей мрачной решимостью не сдаваться.
— Во, bo, companhon! — похвалил я его после окончания разминки. — Для человека, который не желает драться, у тебя избыток espiritu.
— Если по-аквитански это означает «дыхательная недостаточность», то я с вами согласен, — отозвался Торвальд, стоя на коленях и тяжело дыша.
Я рассмеялся, что, похоже, его порадовало, и сказал:
— Хорошо. А теперь приступим к более трудной части занятия. Сегодня займемся кое-каким спаррингом. Понимаю, тебе это вряд ли понравится. Знаю, что ты предпочел бы от этого отказаться, но тебе придется этим заняться и привыкнуть к этому, иначе от тебя не будет никакого толку в помощи кому бы то ни было. Наденем перчатки, шлемы и нагрудники и сначала все будем делать медленно.
Насчет «медленно» я оказался прав весьма приблизительно. Только через пять минут мне удалось убедить Торвальда в том, что все его защитные приспособления надежно закреплены, в том числе и загубник. Наконец он неожиданно выказал необычайную решимость к началу поединка.
Я начал обходить его по кругу, время от времени делая выпады и пытаясь его раззадорить. В каком-то смысле его прежнее нежелание драться работало в его пользу: очень многие новички на первых порах во время тренировок выплескивают накопившуюся агрессию и поэтому мало осознают, что именно делают. Торвальд же тренировался спокойно, сдержанно и сосредоточенно, а именно такой подход позволяет быстрее освоить что бы то ни было.
Движения его были быстрыми, ненапряженными и хрестоматийно правильными, и когда я время от времени предпринимал попытки проверить его на истинно спонтанную реакцию, он усиливал атаки так, словно хотел победить. Мой опыт и интуиция опытного бойца пока давали мне подавляющее преимущество, и Торвальд для меня и любого взрослого аквитанца его возраста все еще был не опаснее котенка — но я видел, что это ненадолго.
Ближе к концу занятия стало видно, что Торвальд начал получать удовольствие от поединка. Я, конечно, не стал упоминать об этом, дабы его не обидеть.
Я сделал выпад, намереваясь атаковать его справа, а он увернулся и заехал мне по носу. Впечатление было такое, словно моя голова готова взорваться и разлететься на кусочки.
— Patz! — выдохнул я.
— Я сделал вам больно? — чуть не плача, спросил Торвальд. — Ой, у вас кровь из носа потекла!
— А у нас и был поединок atz sang, companhon. Ты победил. — Я попробовал улыбнуться своему противнику, но, видимо получилось у меня это плоховато, потому что нос сильно болел. — Ничего, ничего, я сейчас схожу в туалет и смочу нос холодной водой.
Торвальд побледнел.
— А может быть, вам стоит к врачу обратиться?
Такие вещи в Новой Аквитании говорят кому-либо, когда хотят сказать, что он — ипохондрик или маменькин сынок. Я и так уже разозлился на Торвальда за то, что тот таким глупым способом обеспечил себе победу, потому, чтобы не оскорбить его, поскорее отправился в туалет. Я стоял возле раковины и смачивал нос водой, надеясь на то, что получил всего-навсего сильный ушиб, когда появился Торвальд. Он закрылся в кабинке у меня за спиной и освободил свой желудок от не успевшего перевариться завтрака.
— Ты в порядке? — спросил я его.
— Неужели к этому можно привыкнуть? — осведомился он, собираясь вымыть раковину.
— Не то чтобы привыкнуть — со временем тебе это даже начнет нравиться. В смысле, не блевать, а кровь проливать.
Торвальд весь дрожал, но покорно последовал за мной в dojo, дабы мы отвесили друг другу ритуальные поклоны. Как ни странно, когда мы вошли в dojo, он вдруг сразу распрямился, осанка его стала горделивой, и поклонился он мне изящно, как полагается — впервые за все время наших тренировок.
А когда я, приняв его поклон, отошел назад с места сенсея, я случайно посмотрел вверх.
На галерее стояли Маргарет и Валери.
Даже в Каледонии ничто так не благоприятствовало enseingnamen, как общество donzelhas. Я вынужден был признать правоту Биерис, хотя порой это бывало скорее смешно, нежели оскорбительно. Но единственное, на что я был тогда способен, — так это на то, чтобы не посмеяться над Торвальдом, пока мы принимали после тренировки душ. Ну и еще — не вскрикивать, прикасаясь к разбитому носу.
Глава 8
Я намеревался остаться в городе — отчасти для того чтобы составить компанию Аймерику, который должен был ночевать в гостевой комнате в Центре, а отчасти для того чтобы выкроить несколько лишних часов сна. Теперь в Центре у меня было припасено достаточно одежды, и можно было спокойно позволить себе не ездить в Содомскую котловину. Относительно того, что мне могла помешать спокойно выспаться ночная жизнь Утилитопии, можно было не переживать: насколько я успел выяснить, ночная жизнь этого города большей частью состояла из богослужений. Потому, когда ближе к вечеру я уселся за компьютер, дабы просмотреть всякую административную дребедень, я был немало изумлен, обнаружив среди входящих файлов приглашение посетить «Представление новых произведений каледонских авторов» нынче вечером.
Как минимум это меня заинтриговало. «Выступление каледонских артистов» звучало под стать демонстрации сухой воды или тяжелого вакуума. Кроме того, не исключалось, что в этом мероприятии может участвовать кто-то из моих учащихся. Я хотел навести справки у Торвальда, но он уже ушел, так что, очень может быть, как раз на этот вечер.
Ну, как бы то ни было, действо явно было необычным, и мне не хотелось его пропустить. Я позвонил Аймерику и выяснил, что он, оказывается, весь день просидел на месте, маясь от скуки и отвечая на технические вопросы. Он был более чем готов где-нибудь поужинать, а я, после тяжелой дневной нагрузки, просто-таки изнемогал от аналогичного желания.
Мы договорились встретиться в ресторане номер девятнадцать, излюбленном местечке Аймерика.
Я не стал заводить своего «кота», поехал на такси-трекере.
Сидя на заднем сиденье, я наслаждался тем, как быстро и бесшумно машина взбирается по крутым склонам холмов. Мне вдруг пришла в голову мысль о том, что Утилитопия и в самом деле чего-то лишится после внедрения спрингер-транспортировки, а ведь еще совсем недавно я был готов поклясться, что все совсем наоборот. Ресторан номер девятнадцать сумел приобрести такую популярность, что неумолимый «налог на развлечения» заставил его владельцев разместить заведение менее чем в двухстах метрах от главных ворот муниципального предприятия по переработке отходов, что, по чистой случайности, означало, что отсюда открывался неплохой вид на окрестности. Трудно было представить, каким образом хозяевам ресторана удалось выбить разрешение на обзаведение окнами, однако окна все же имелись.
Примерно каждые полминуты занудный компьютерный голос напоминал о том, что держать окна незакрытыми и одновременно включать отопление — это непростительная трата энергии. Я не обращал на это ровным счетом никакого внимания и с превеликим удовольствием наблюдал за тем, как играет свет солнца второго полудня на ледяных вершинах Оптималей. Я решил, что непременно надо будет сходить в горы до отъезда.
Фирменное блюдо ресторана номер девятнадцать именовалось «пастушьим пирогом». В приблизительном переводе это означало «донельзя переваренные овощи и куски непрожаренной баранины в пересоленном картофельном пюре».
— Знаешь, я, похоже, акклиматизируюсь, — признался я Аймерику, заказав вторую порцию фирменного блюда. — Мне уже начинает нравиться здешняя стряпня.
— Просто привыкаешь к холодному климату, — отозвался Аймерик. — А куда тебя пригласили? И кто? Честно говоря, тут, похоже, многое изменилось за время моего отсутствия.
Когда я тут жил, ничего похожего и в помине не было.
— Я понятия не имею о том, что это за действо, — ответил я. — А место называется «Временное передвижное кабаре». До начала еще полтора часа, так что мы спокойно можем посидеть здесь, слопать десерт и поболтать. Ведь мы с тобой почти не разговаривали с тех пор, как здесь оказались, — дел было по горло.
Аймерик вздохнул.
— Куча дел и мало разговоров — это типично каледонская ситуация. Вынужден признать. Жиро, ты приспосабливаешься намного лучше, чем я ожидал.
Это меня задело и напомнило о последнем письме Маркабру, в котором он сетовал на то, что пишу я, словно «незнакомец по имени Жиро».
Я молчал и думал, а Аймерик безмолвно наблюдал за мной.
В конце концов он улыбнулся и сказал:
— Что-то у тебя нос такой распухший.
— Издержки занятий с новичком, — объяснил я.
— О, — только и сказал Аймерик.
Я вспомнил о том, что первые пару лет жизни на Уилсоне Аймерик был неуступчивым и сердитым молодым человеком и порой то обрушивался на аквитанские устои с яростными обличениями, то скатывался в злобное и занудное морализирование. Тогда ему было на четыре года больше, чем мне теперь.
— Наверное, люди тут взрослеют по-другому, — негромко проговорил я.
— Само собой. Для себя я это объясняю так: сначала мне пришлось повзрослеть, а уж потом помолодеть. Это было до предела странно. Когда я попал в Новую Аквитанию, я вдруг обнаружил, что у меня не было детства. Не попади я тогда на корабль, я бы, наверное, в конце концов стал проповедником, как Брюс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48