Вот радость-то будет ей. Вот радость... - Он резко оттолкнулся и покатил вверх по тропинке, к собору. Корнилов пошел рядом.
- Вас как звать? - спросил парень.
- Игорь Васильевич.
- А меня Лешей. Алексей Федосеич Рымарев. Два года островник.
"Ну конечно, - вспомнил Корнилов. - Рымарев. Ограбление пьяных. Сколько ему тогда дали? Лет пять. А несчастье наверняка с ним в колонии приключилось. Ну и ну!" Корнилову вдруг стало не по себе, словно сам он был виноват в Алешином несчастье. - Как же он меня-то не признал? Забыл?"
Они прошли сквозь ворота в толстой монастырской стене. За воротами открылся заросший травой дворик. Дорожка, выложенная известняковыми плитами, привела Корнилова и его спутника к флигельку. Маленькие оконца, сплошь заставленные геранью в белых жестяных банках.
- Я сейчас, - бросил парень и с ходу перескочил невысокий порожек. Дверь сильно хлопнула. Корнилов постоял секунду и тоже решил зайти в дом. Он открыл дверь. Навстречу Корнилову, глухо грохоча своими колесиками по дощатому полу, катился Леша.
- Нету ее в палате, - сказал он. - Соседки говорят, гуляет... Да мы сейчас разыщем.
Они выбрались из монастырского дворика уже через другие ворота и очутились на высоком берегу. На озере ветер гнал нескончаемые белые барашки, и казалось, что остров плывет навстречу этим барашкам, навстречу низким облакам. Пронзительно кричали сварливые стремительные чайки.
Недалеко от стены, среди кустов сирени, стояла скамеечка, и на ней сидела мать. Корнилов сразу узнал ее, хотя и сидела она спиной к нему. Маленькая, сутулая, с непокрытой белой головой, она сидела одна и смотрела вдаль, на озеро.
- Вот... - начал было обрадованно Леша, но замолчал, посмотрев на Корнилова, и только показал глазами на мать. Но она, услышав Лешин возглас, обернулась. Скользнула взглядом, не задержавшись на Корнилове, кивнула Леше и отвернулась.
- Не узнала, - прошептал Корнилов. И подумал: "Ну откуда же? Ведь она и думать не думает..."
Но мать обернулась снова. Она несколько секунд пристально вглядывалась в Корнилова и вдруг, тихо охнув, рывком поднялась. Игорь Васильевич быстро пошел ей навстречу.
- Игорек... Приехал... - только и сказала она и заплакала, уткнувшись ему в грудь.
Потом они сидели вдвоем на скамеечке, и Корнилов рассказывал матери про свои дела, беспокойно вглядываясь в ее лицо и отмечая, что она еще больше постарела за эти несколько месяцев. Морщин на лице было не так уж и много, но кожа стала совсем сухой и тонкой и вся была усеяна мелкими-мелкими веснушками. И глаза словно выгорели... "Я тоже хорош, думал Корнилов, - последнее время выбирался в Батово раз в три месяца. Только денежки слал... Мало ли что мне у Иннокентия не нравилось. Мать-то чем виновата?"
Когда Корнилов сказал, что приехал забрать ее с собой, мать снова заплакала. Потом достала из рукава пальто платок, аккуратно утерла слезы и, подняв глаза на Игоря Васильевича, улыбнулась ему виновато.
- Ну вот видишь... Все плачу. Больше не буду. - И, вздохнув, сказала: - Ну зачем я поеду, Игорек? Здесь ведь совсем неплохо. И кормят прилично. И живем мы в комнате втроем... Вот только скучно. - Она помолчала в раздумье, глядя отрешенно на озеро. - А тебе я только в тягость. Опять болеть буду. Здесь-то климат для сердечников хороший. И все время под присмотром. Врач Тая Федоровна у нас очень знающая. И обходительная. А дома... Ты все на работе. Да и свои у тебя заботы. Ну как, если надолго слягу?.. Как у Кеши в последний раз... - Она всхлипнула, но сдержалась, не заплакала. - Я ведь, сынок, Кешу не виню. Трудно им со мной было... С последним приступом я месяц пролежала... "Неотложку" сколько раз вызывали. И ночью и днем. Татьяна даже отпуск за свой счет брала... А у них хозяйство. - Она посмотрела на Корнилова, словно призывая его внять разумным доводам. Потом вздохнула тяжело. - В тягость я им была... Да и мне с ними тошно. Кеша ведь до чего дошел? На службе у себя яйца и кур получит - и в Гатчину на рынок. И на "Москвиче" своем подрабатывал. Как что, соседи стучат в окно: "Иннокентий Васильевич, выручите, подбросьте до города..." И все за рублики. Стыдно людям в глаза смотреть!
"Эх и шляпа же я, - с горечью думал Игорь Васильевич, слушая мать. Своего родного брата упустил... Уголовный розыск! Как я перед матерью виноват!"
- Что ж, мама, поедем домой, - сказал он твердо. - Как-нибудь проживем вместе. А будешь много болеть - вместе сюда вернемся. Скит под квартиру приспособим, и точка. Буду работать участковым, - он засмеялся.
Мать тоже засмеялась и словно засветилась вся.
Она показала Корнилову свою комнату. Там и впрямь было чистенько и довольно просторно. Три кровати, аккуратно заправленные, тумбочки, и на каждой по большому букету цветов в жестяных банках, обернутых кусками обоев. Но только и здесь, как и в коридоре, воздух был какой-то затхлый, с примесью лекарств. Потом они прошлись вокруг собора. Корнилов бережно держал мать под руку, а она все рассказывала ему о своем житье-бытье, чопорно раскланивалась со встречными старушками. Корнилов чувствовал, с каким любопытством и, может быть, завистью приглядываются к нему эти старушки, как хочется, наверное, узнать, кто это приехал к Корниловой. Не сын ли? А мать шла гордая, голос у нее окреп, стал тверже. И все говорила, говорила.
Оказалось, что увезти мать сегодня нельзя. Надо было выполнить целый ряд формальностей, а заведующего не было. Он уехал в Сортавалу. Вернется только завтра, в воскресенье, а теплоход отправлялся сегодня вечером. "Ну ничего, - подумал Корнилов, - как-нибудь переночую, а завтра поедем". Мать сказала, что пароходик на Сортавалу ходит каждый день.
Корнилов отправился на теплоход за портфелем да еще предупредить, чтобы не искали.
У дебаркадеров было шумно и весело. Гремела музыка, отдаваясь эхом в скалах. На теплоходах уже зажгли свет.
Спускаясь по трапу с теплохода, Корнилов встретил Олю. Она была одета в темный спортивный костюм, а в руках несла букет брусничника с начинающими краснеть ягодами. Корнилов уступил ей дорогу. Она, в сумерках не признав его, прошла сначала мимо, но тут же обернулась:
- Ой, я вас и не узнала... Что это вы? Не поздно ли на прогулку?
- Да я остаюсь... - тихо ответил Корнилов. - Понимаете... В общем, надо задержаться на день...
- Задержаться на день? - удивилась девушка. - А как же... - она, видимо, хотела сказать: "А как же вы доберетесь обратно?" Но догадалась. Ну конечно, здесь же поселок. Люди на чем-то ездят... И вы знали, что останетесь? - спросила она неожиданно.
- Да нет, думал, этим же теплоходом вернусь. Но так уж получилось...
- Возьмите меня с собой, - вдруг сказала Оля. - Так не хочется от этой красоты уезжать! Нет, правда... На работу мне не надо. Я отпуск догуливаю. Вот папуля удивится! Только его предупредить надо, а то ведь он начнет паниковать, теплоход задержит.
- Да я... - начал Корнилов и почувствовал, что безбожно краснеет. - Я был бы рад, но еще и сам не знаю, где мне придется заночевать... Я по делу.
- Вас зовут Игорь? Да? - сказала Оля. - Я правильно запомнила. И вы, наверное, сыщик. Папа мне сказал, когда вы ушли от нас в лесу: "У этого человека очень пристальный взгляд". Ну признавайтесь, вы сыщик?
- Да что вы? Вот уж не угадали... - запротестовал Корнилов. - А вы, Оля, можете опоздать. Уже объявили посадку...
- Значит, не хотите брать с собой такую взбалмошную женщину? Все мне про вас ясно. Хоть и сыщик, а струсили. И вообще я вас знаю. Вы из уголовного розыска и большой зазнайка! А в поликлинику нашу ходите только зубы лечить. И не обращаете внимания на других врачей. Ваше счастье, что не болеете. Вот придете ко мне, я вам самой толстой иглой уколы буду делать... - Она выпалила все это остолбеневшему Корнилову и быстро пошла на теплоход.
"Вот чертовщина! - только и подумал Корнилов, глядя, как Оля легко взбежала по трапу, ни разу не обернувшись. - Так она из нашей поликлиники!"
Один из теплоходов протяжно загудел. Лес отозвался ему дробным эхом. "Словно леший захохотал", - подумал Корнилов. По радио раздалась команда отдать швартовы, и первый из теплоходов бесшумно стал отходить, словно его сносило течением. За ним второй, и через несколько минут третий. Разбуженные чайки с осатанелыми криками кружили над теплоходом.
Корнилов почувствовал, что ветер стал пронзительным и холодным, услышал, как недружелюбно-глухо шумит лес, как веет от него сыростью. "Не заблудиться бы", - мелькнула у него мысль. Но когда он вошел в лес, все опасения его исчезли. Несмотря на тучи, темно не было. Серая мгла. Светлая полоска неба между вершинами деревьев указывала ему путь.
Корнилов шел быстро, изредка спотыкаясь о корни или попадая в наезженную колею. Кругом было тихо, только лес шумел. Потом он услышал какое-то поскрипывание впереди, шелест. "Может, воз едет?" - мелькнула мысль. Он прибавил шагу и вскоре догнал своего нового знакомого. Леша ехал очень быстро, резко отталкиваясь своими колодками. Корнилов окликнул его.
- А, это вы... - узнал его Леша. - Сигареты еще не все выкурили?
- Ты что так далеко забрался? - спросил Корнилов. - Сигарет на теплоходе купить хотел?
- Нет. Просто так, - ответил парень. - Двинулись, что ли... Я к теплоходам каждое воскресенье хожу, - сказал он через некоторое время, и Корнилов подумал, какую же дорогу приходится парню "ходить". Он так и сказал - "хожу", а не "еду".
- Только к дебаркадеру не спускаюсь. Стыдно. Один раз за нищего приняли. Мужик рублевку сунул. Я ему кричу: "Забирай!" - а он только рукой махнул... Так я теперь не спускаюсь, нет. На утесе пристроюсь в кустах и смотрю.
- Как у тебя случилось-то? - наконец решился спросить Корнилов.
- Несчастный случай, - как-то уж чересчур бодро ответил Алексей. - В армии чего не бывает. На ученьях под танк попал. Два года по госпиталям. Одну ногу хотели спасти. Да вот, видите, не спасли, однако.
Они миновали каменный мостик, свернули влево.
- Осторожней, сейчас мочажина будет, берите левее. Не споткнитесь, булыжники какой-то тетеря на тракторе разворотил...
Видно было, что дорогу он знает досконально, до каждой крохотной выбоинки.
- У меня ведь и пенсия есть, - все рассказывал Алексей о себе. Вполне приличная. И родители. Мог бы жить с ними припеваючи. Да не захотел. Все жалеют, жалеют. - Он помолчал немного. - А я жалости не хочу. Узнал вот про остров. Попросился. Тут жить можно, это точно. И заработать можно. Меня вот сети научили вязать да чинить. Я теперь вроде бы при рыбаках. Два раза на озеро с собой брали...
Корнилов слушал его и думал о матери. "Хорошо, что не пришлось ей зимовать здесь. Коротать долгие зимние ночи и думать о сыновьях, которых вырастила, отказывая себе во всем, поставила на ноги, и теперь они где-то там, за льдами и вьюгами, бушующими над стылым озером, живут среди друзей своей жизнью..."
- Вы, Игорь Васильевич, можете мою просьбу выполнить? - спросил Алексей.
- Постараюсь. Все, что смогу...
- Да сможете, только не забудьте. А то тут в прошлом году один турист наобещал, а потом и забыл. Дело-то такое... Сигарет бы хороших, ленинградских, послали мне... Хоть пару раз. По блоку. Я вам и деньги дам.
- Да что ты, какие деньги. Адрес только дай, - сказал Корнилов. Сигареты считай что у тебя в кармане.
- Вы и письмишко черкните. Ладно? Как-то там в Питере... Чего новенького. Ну как там на улицах, машины какие новые. Я технику люблю.
- Напишу, Алексей. Обязательно.
В поселке они попрощались. И Алексей, отъехав немного, окликнул Корнилова:
- А мать-то завтра увозите?
- Завтра. Документы оформим и поедем.
- Счастливо. Про сигареты не забудьте!
Он переночевал в пустой маленькой комнате на скрипучей железной кровати. Утром его разбудила мать, они позавтракали вместе в уже опустевшей столовой.
С формальностями покончили быстро. Мать сложила в небольшой старомодный саквояж свои пожитки, раздарила всякие мелочи вроде мыла и одеколона пришедшим к ней в комнату трем старушкам. Сердечно расцеловалась с ними. Старушки сидели молча, смотрели, как мать укладывает вещи, а напоследок расплакались. Всплакнула и мать. И только одна, сухая, строгая, с крашенными перекисью волосами, шикала на них.
Отправились с острова на небольшом закопченном буксирчике. Волны нещадно кидали его то вверх, то вниз, захлестывая палубу. Алексея Корнилов в этот день не встретил.
Дней через десять после того, как Корнилов отправил безногому Леше на Валаам сигареты, пришло письмо. В конверте лежали четыре рубля. Письмо удивило и расстроило Игоря Васильевича.
Алексей писал:
"Вот уж не ожидал получить от вас сигареты. За два года, кого ни просил, от всех получал дулю. Посылаю вам тугрики. Не хочу подачек. Я все наврал про учения. Ноги мне придавило на лесоповале в Кировской области. На втором году отсидки в колонии строгого режима. После больницы попросился на остров. Не хочу никого видеть. И жалость мне ваша противна. Раньше надо было жалеть. А теперь я Воруй-нога, как говорили у нас в колонии. Безногий. Я даже к матери не поехал. Ненавижу. Пьяница. А ноги у меня до сих пор знобят, как раньше от ревматизма. Иногда вечером спать лягу, закрою глаза, а они знобят. Так знобят, что невтерпеж. Или рано утром приснится, что замерзли. Рукой потянусь прикрыть, и аж потом прошибет. Выть хочется. Кому я такой нужен?.. Ну да это я все так, от злости. На острове жить можно. Харч приличный. Да и прикупить всегда есть на что. Люди друг к другу привыкли. Вот только летом, как понаедут туристы, противно. Не люблю их. Ходят везде, глазеют, а когда уезжают, такая тоска берет. Им там весело, хорошо, все парочками. Ночь поспят - и в Ленинграде... Ненавижу их всех. Да еще тоску наводят похороны - старики же все вокруг. Умирают, умирают. А родиться никто у нас не родится. Редко, если только у местных. Эх, если бы жизнь начать сначала! Вы на меня не обижайтесь, если я что не так написал. Получил сигареты, вспомнил вас, поговорить захотелось. Да и виноват я, что наврал про маневры и два года в госпиталях..."
Игорь Васильевич повертел письмо в руках. Строчки неровные, буквы разбегались в разные стороны. Вот он какой, даже в своем несчастье недобрый. Как, должно быть, тоскливо стоять на пустынной скале, среди мокрых от дождя кустов и провожать взглядом уплывающие во тьму, залитые огнями теплоходы!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20