"Как гибнет любовь, когда один человек обращается другим в собственность, так и в отношении времени... Люди спешат и суетятся, потому что находятся в плену у времени".
Каждодневная суета и спешка угнетали Корнилова. Сколько раз он говорил себе: "Хватит суетиться. Научись выбирать главное. Толку от суеты мало, а сколько приходится терять, сколько идет мимо тебя из-за вечной гонки. Скорее, скорее! Поджимают сроки, подгоняет начальство. И в этой спешке не имеешь возможности оглянуться. А время проходит, и начинаешь понимать, что ускользнуло что-то очень важное, существенное".
Корнилов понимал, что в этой спешке не всегда бывают виноваты обстоятельства и начальство. Просто с течением времени вырабатывалась уже такая привычка, такой ритм жизни - быстрее, быстрее... "Нет, надо когда-то ломать этот ритм, надо быть серьезнее и глубже, - размышлял он, - иначе сам превратишься в автомат, в пустышку".
Минут через десять теплоход отправился вверх по Неве. По обоим берегам теснились огромные темные корпуса заводов. Неяркие полоски света, падавшие кое-где из приоткрытых ворот, да всполохи электросварки говорили о том, что там идет работа.
Охрипший голос пригласил пассажиров по судовому радио на ужин. Пока ужинали, диктор рассказывал об острове Валаам.
...Гранитная скала в Ладожском озере... Дикая, романтическая природа... Спасо-Преображенский собор. Белый и Красный скиты. Упорные монахи насадили аллеи из лиственницы, пихты, дуба... Мощеные дороги. Каменные путепроводы. Сады на земле, привезенной человеком. Чайковский писал здесь свою симфонию... Остров Валаам - место настоящего паломничества художников. Каменные утесы, заросшие сосновыми борами, белая пена прибоя привлекали Шишкина, Рериха, Куинджи. Здесь у Лескова родился замысел написать своего знаменитого "Очарованного странника". Корнилов вспомнил мрачноватые, безлюдные места, изображенные Шишкиным, и снова подумал о матери. Хорошо, конечно, приехать на остров на большом ослепительном теплоходе, с музыкой, весельем... А каково там жить?
После ужина туристов пригласили на верхнюю палубу под большой тент "принять участие в танцах и играх". Корнилов подумал, что, пожалуй, никто не пойдет туда из-за начавшейся качки, но народу собралось много. Пожилые женщины плотно расселись на скамейках, а молодежь вовсю отплясывала.
Каюта Корнилова была совсем рядом с корабельной танцплощадкой, и громкая музыка мешала ему сосредоточиться, думать об этих проклятых "Волгах", которые следовало как можно скорее найти. Он отложил свою записную книжку и лежал, прислушиваясь к тому, что происходило на палубе. После танцев пели "Калину красную". Потом женский голос начал задушевно:
Мне говорила мать - не жди красивую,
Ищи себе, сынок, судьбу счастливую.
Красивым девушкам другие нравятся,
С женой красивою век будешь маяться...
Корнилов опять вспомнил большеглазую женщину, Мишанину спутницу, ее грудной, приятный голос, огромную белую косу, уложенную на затылке, и ему стало противно от мысли, что она где-то в одной из кают с пижонистым и трусливым пожилым мужчиной... "Чего это я?" - тут же одернул он себя.
Ночью Ладожское озеро не на шутку расходилось, и теплоход грузно переваливался с борта на борт. Чуть-чуть позванивали стаканы, засунутые в стойку над умывальником, дребезжали дверцы шкафа. В каюте было жарко, но едва Корнилов попытался открыть окно, как ветер с силой рванул занавески, захлестал ими по мокрому от дождя стеклу.
Корнилов почувствовал, что не уснет, оделся и вышел на верхнюю палубу. Резкий ветер чуть не сбил его с ног. Придерживаясь рукой за поручень, он прошел по мокрой палубе на нос и стал в затишке. Шипя, расступались перед теплоходом волны. И тут же тяжело обрушивались на него, заставляя всякий раз вздрагивать. Белесый мрак стоял вокруг. Ни отблеска, ни огонька. Глазу не за что было зацепиться. Лишь метнется белым крылом стремительная пенистая волна и тут же исчезнет во тьме. "Белые ночи уже на убыль пошли", - подумал Корнилов.
Простояв около часа на палубе, Корнилов продрог и вернулся в каюту. После пронзительного ветра, гулявшего наверху, теплая каюта показалась ему уютной. Корнилов лег в постель и с удовольствием вытянулся, чувствуя, как согревается его тело, наполняясь приятной истомой. Ухала в борт волна, время от времени доносились резкие звуки, стук машины, когда кто-то открывал дверь машинного отделения, торопливый топот по гулким ступеням.
Приятно было сознавать, что не зазвонит телефон, не последует срочный вызов, никто не будет докладывать тебе о том, что час или полчаса назад в некоем районе неизвестные лица ограбили квартиру и ему, Корнилову, надо теперь собирать своих сотрудников, давать задание или даже ехать самому и стараться, чтобы эти неизвестные стали известными. Здесь ничто не напоминало о делах, кроме этого проклятого блокнота, который лежал на маленьком столике рядом с лампой-ночником.
Проснулся он от громкого топота на палубе, почувствовал легкий толчок и понял, что причалили. "Ну вот, а я-то хотел посмотреть, как будем подходить к острову... И надо же - проспал". Но подумал об этом без огорчения. Было восемь часов. Раздвинув занавески на окошке, он увидел совсем рядом крутой гранитный утес, нависший над небольшим заливчиком, красные сосны на вершине утеса, потемневшую от дождя деревянную часовенку в сосняке... Дождь все еще сыпал, вскипая на темной воде залива, но то ли из-за красных сосновых стволов, то ли из-за того, что действительно начинало разъяснивать, было такое ощущение, что солнце где-то совсем рядом, что оно вот-вот выглянет и высушит промокший бор, часовенку, рано начавший желтеть папоротник...
"Ну что за погода? - подумал Корнилов. - За все лето дождя не было, а только из города выехал, началось. И обулся я словно на танцы. Ну да ничего... Как вымокну, так и высохну".
Он побрился и пошел завтракать. После завтрака туристы высыпали на берег. Дождь никого не испугал. Экскурсовод, молодой рябоватый мужчина, объяснял что-то столпившимся вокруг него пассажирам. Его бесцветный голос, усиленный мегафоном, звучал совсем деревянно.
Затянув потуже пояс плаща, Корнилов сошел по трапу на берег и стал подниматься каменистой тропкой наверх, к часовенке. У закрытого на замок легкого здания кафе сидели островитяне: бородатый дед и несколько бабок. Выставив свежую и вяленую рыбу, они вели оживленную торговлю с туристами. На вопрос Корнилова, как пройти к дому престарелых, дед махнул рукой на каменистую дорогу, поднимающуюся вверх.
Сначала Корнилов шел аллеей, густо засаженной пихтами. Потом ему надоело перескакивать через лужи, и он свернул в лес. Подумал: "Все равно промокну". Тихий, глухой шум сосен сливался с шумом прибоя, мощным и гулким; невнятно шелестел дождь по листве редких берез и кленов. Несколько раз прямо из-под ног выпархивали тетерки. Корнилов не заметил даже, как перестал сыпать дождь. Лишь выйдя на большую поляну, он увидел, что тучи разошлись и выглянуло солнце. Прямо перед Корниловым среди темно-зеленых кленов и дубов, белый, словно снежная крепость, притаился монастырь. Это было так красиво и так неожиданно, что Корнилов долго не двигался с места, любуясь открывшимся ему видом. Он поначалу даже не заметил мужчину, стоявшего почти рядом с ним на широкой, хорошо утоптанной туристами тропинке. Мужчина стоял спиной, но Игорь Васильевич узнал его. Это был тот самый Мишаня, спутница которого просила у Корнилова авторучку при посадке в Ленинграде.
Мужчина обернулся на шаги. Вид у него был уже совсем не пижонский, а скорее нелепый - брюки закатаны чуть ли не до колен, на голове блином пластиковая шапочка. Он узнал Корнилова и даже будто обрадовался. Спросил приветливо:
- От группы отстали?
- Нет, и не приставал, - ответил Корнилов и подумал: "А где же твоя подружка?.." Он вспомнил: фамилия мужчины была Огнев.
- А мы вот тоже одни гуляли, да теперь Оля решила ягод поискать...
"Ее, значит, Олей зовут", - отметил Корнилов.
- Да какие тут ягоды, - продолжал мужчина, - в лесу сыро, а мы на дождь не рассчитывали. Но вот захотелось ей... Теперь стою поджидаю.
"Эх ты, ноги боишься промочить, - подумал Корнилов, - а она небось в туфельках пошлепала по мокрой траве".
- Вы знаете, что это за сооружение? - спросил мужчина у Корнилова. И, не дав ему ответить, продолжал: - Белый скит, здесь вызревала самая северная вишня в мире. Монахи выращивали. Мудрецы! Сад у них вдоль южной стены был, а стена-то белая, солнце отражала, давала саду тепло... За это монахи даже получили медаль на Всемирной выставке в Париже... - Он хотел что-то еще сказать, но в это время послышался треск веток, звонкий голос крикнул: "Миша-а-аня! Иду-у!" - и на поляну выскочила давешняя спутница Огнева, приглянувшаяся Корнилову.
Она шла к ним, улыбаясь. В руках был огромный белый гриб. Такие большие Корнилов вообще редко видел.
Сейчас, днем, девушка показалась ему еще красивее. Мокрые прядки волос прилипли ко лбу, большие голубые глаза смотрели внимательно.
- Оленька, какой чудо-гриб! - крикнул Огнев. - Колосовик, наверное. А мы тут встретились, разговорились, - мужчина показал на Корнилова. Игорь Васильевич усмехнулся. Он-то и слова не успел сказать. - Этот товарищ нас вчера выручил.
Оля усмехнулась:
- Это я и без тебя заметила. Ты хоть познакомил бы...
Огнев развел руками:
- Да мы и сами еще незнакомы, я как-то не сообразил. - Он протянул руку: - Огнев Михаил Петрович. А это Оля.
Корнилов назвал свою фамилию.
- Фамилия у вас известная, - сказал Огнев. - Генеральская!
Оля улыбнулась и внимательно посмотрела на Корнилова.
- Фамилия у меня самая простая, - почувствовав этот пристальный взгляд и потому раздражаясь, ответил Корнилов. - А уж если в историю заглядывать, то каждый берет из нее то, что его больше интересует. Один белого генерала, другой - героя Севастопольской обороны.
Фраза прозвучала зло, но Огнев не обиделся, а добродушно улыбнулся:
- Ну конечно, конечно. Разве в фамилии дело... Был бы, как говорится, человек хороший, правда, дочка?
Корнилов почувствовал, что краснеет. "Так она с отцом... А собственно, чего я здесь баланду развожу с ними? - подумал он. - Надо идти".
- К поселку эта дорога? - спросил он у Огнева. - Вы, наверное, так же хорошо, как историю, географию острова знаете?
Огнев усмехнулся:
- Знаю. В поселок, к Спасо-Преображенскому собору, надо брать левее, вот по этой тропке, - он показал на еле приметную дорожку, уходившую в сосновый бор. - Но учтите, молодой человек, ничего достойного внимания там вы не найдете. Собор малоинтересный, в псевдогреческом стиле... - Огнев хотел что-то еще сказать, но Корнилов перебил его:
- Спасибо. Собор меня мало волнует. Мне в поселок надо по делу.
- А-а... - протянул Огнев огорченно, словно жалел, что не сможет поподробнее рассказать Корнилову об этом соборе в псевдогреческом стиле.
Чем дальше шел Корнилов по тропинке, тем больше одолевало его беспокойство. Он вспоминал слова Иннокентия о болезни матери и думал о том, в каком состоянии ее застанет. А вдруг у нее что-нибудь серьезное?
Неожиданно лес кончился, и Корнилов увидел невдалеке, километрах в двух, большой белый собор на взгорке, несколько невысоких домиков среди зелени. Слева, в небольшом заливчике, покачивались у пирса потрепанные рыбацкие суденышки. На одном из маленькой трубы струился легкий дымок, да на баке было развешано белье.
Неожиданно на тропинке, сбегавшей от собора, появился безногий парень на тележке с колесиками. Отталкиваясь зажатыми в руках деревяшками, парень ловко скатился с горы. Ему было лет двадцать пять, не больше. Парень посмотрел внимательно на Корнилова, почему-то улыбнулся и спросил:
- У вас что курить есть?
- "Ява", - отозвался Корнилов, - закуришь?
- От "Явы" не откажусь, - сказал парень, подъезжая к Корнилову. - А то у нас тут одни "Южные". Нас ведь Петрозаводск снабжает. Из Ленинграда не привозят.
Он взял у Корнилова сигарету. Игорь Васильевич отметил, какие сильные и темные от загара у парня руки.
- Турист? - спросил парень, закурив.
- Да не совсем, - ответил Корнилов, глядя на инвалида и думая о том, где же его, бедолагу, угораздило потерять ноги: под трамваем, под поездом? - Совсем я не турист. Хотел как раз у тебя спросить... Дом престарелых где здесь размещается?
Он специально сказал "дом престарелых", а не инвалидов, боясь произнести при парне это слово.
- Здесь! - махнул парень рукой на собор. - В монастырских постройках. Мы тут прямо как монахи живем. А вы что, проведать кого приехали?
- Да у меня мать здесь, - начал Корнилов и увидел, как посуровело вдруг у парня лицо, а глаза, смотревшие мгновение назад так приветливо и доверчиво, стали злыми.
"Откуда я знаю это лицо? - подумал Корнилов. - Такое недоброжелательное, недоверчивое? Не по делу ли об ограблении в Гавани он проходил?"
- Ма-а-ать у вас здесь, - сказал парень, растягивая слова. - Понятное дело. Сходите проведайте... - Он отвернулся и собрался уезжать, а Корнилову стало так обидно от этого холодного тона, от этого несправедливого подозрения, что он неожиданно для самого себя сказал:
- Ничего тебе не понятно! Забрать я ее приехал. И знать не знал, что ее сюда отправили...
Слова прозвучали как оправдание, совсем по-детски, но Корнилов не мог не сказать их безногому парню.
Парень снова повернулся к Корнилову и присвистнул:
- Вон у вас какие дела... Чего же вы балакаете тут со мной? Мать-то знает?
- Нет, - сказал Корнилов. - Не знает... Сказали, что она тяжело больна... Может, ты знаешь ее? Корнилова Вера Николаевна... Такая худенькая, совсем седая.
- Чудак вы, - улыбнулся инвалид. - Да они здесь все седые и худенькие. А Веру Николаевну я знаю. Как же. Да она ведь и недавно на острове. Месяца три...
Корнилов склонился к парню:
- Вот-вот: Месяца три. Как она? Здорова?
- Да вроде здорова, - пожал плечами парень. - Полчаса назад на обеде ее видел.
Но Корнилову почудились какие-то нотки сомнения в голосе у парня.
- Да чего вы волнуетесь? - сказал инвалид, заметив состояние Корнилова. - Пойдемте разыщем Веру Николаевну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20