– Я попрошу одного из своих ассистентов тебе перезвонить, – сказала она холодно, официально.
– Отлично, – отозвался он еще холоднее.
Он отрывисто продиктовал свой номер телефона. И отключился.
Итак, он по-прежнему так же горд – невыносимо, дьявольски горд. И по-прежнему легко выходит из себя.
Фэнси прижимала к себе трубку. Его резкость почему-то вызвала в ней дрожь, обиду и жгучую боль.
Мамы больше нет. Ее мамы с трудным характером, которая ее никогда не понимала, но всегда была поблизости, как невидимый, но надежный якорь.
Странно, но в эти первые, самые тяжелые минуты горя Фэнси больше всего хотелось снова услышать нежный, утешающий голос Джима. А еще лучше – чтобы он обнял ее, прижал к себе и заставил поверить, что она не одинока на свете.
Смехотворная мысль. Ведь он больше ничего для нее не значит.
И все равно она не могла выбросить его звонок из головы.
Незваными гостями нахлынули воспоминания о смуглом, чеканном лице Джима. Высокий, широкоплечий, он был таким мужественным и мощным, что его тело казалось отлитой из бронзы скульптурой. Она часто сравнивала с ним нью-йоркских мужчин, но ни один из них ни внешне, ни внутренне не выглядел столь же сильным или столь же настоящим. Все они были слишком вылощенными, слишком утонченными. У всех у них были слишком мягкие руки, а мысли настолько одинаковые, словно их отштамповали по одному образцу. Фэнси всегда считала, что ненавидит споры с Джимом, но со временем поняла, что ей не хватает в жизни этого постоянного вызова.
Аура сексуальности всегда окружала яркого, как кинозвезда, черноволосого Джима. И он знал об этом. А Фэнси испытывала тайный восторг, когда его жаркий взгляд провожал именно ее, а не других девчонок. Она насмехалась над ним и оскорбляла его постоянно – и всегда гордилась им.
Уже в седьмом классе от его облика исходили волны запретной мужской силы. В выпускных классах по нему вздыхали все девчонки. Да и как иначе? Он был мужчиной во всех смыслах этого слова.
Он был мечтой любой женщины.
Да, он был жестким, но и нежным одновременно, и переходил в наступление лишь потому, что она давила на него.
Десять лет Фэнси старательно избегала воспоминаний о нем. Но едва его голос глухо протянул ее имя, как она вспомнила все. Им было хорошо друг с другом, они радовались просто тому, что вместе, хотя она и ненавидела их захолустный городок. Фэнси вспомнила тот день, когда ждала его в лесу, лежа обнаженная прямо на траве, под одним лишь невесомым покрывалом из ароматных полевых цветов. Как загорелись страстью его золотистые глаза, когда она подмигнула и прошептала: «С днем рождения!» Он зубами снимал с нее цветы – стебелек за стебельком, и губы его легко скользили по ее коже, но так ни разу и не поцеловали, пока не исчез последний цветок. А потом он дразнил ее ласками, пока желание не воспламенило ее яростным огнем. Он был чудесным с ней… а она поступила с ним ужасно.
Слезинка раскаяния повисла на ресницах тяжелой каплей. Она любила его, любила всей душой. Но они росли друг у друга на глазах, и потому она не смогла оценить всей неповторимости такой любви, его неповторимости. Она глупо верила, что любовь можно встретить на каждом шагу, но это оказалось не так. Ни один мужчина больше не оставил о себе памяти в ее сердце. Он единственный был для нее особенным, но она этого не понимала или не желала признавать – до сих пор.
Он предпочитал раздолье природы; она – напряженный ритм большого города. Она была интеллектуалкой, читала запоем, обожала музыку и содержательные беседы; он же любил животных и детей, любил бродить вечерами по берегу реки, любил рыбалку и охоту. Ему не нужно было много слов, он держал свои чувства при себе.
Их разговоры напоминали игру в пинг-понг. Он рассказывал о том, что ему было интересно, она – о том, что интересовало ее. Но они всегда с удовольствием слушали и, что еще важнее, дорожили друг другом. Пусть даже он говорил ей о своей любви реже, чем ей бы хотелось, но ему удалось зажечь в ней огонь. По крайней мере он никогда не фальшивил, как многие из ее нынешних знакомых. Он никогда не признавался в том, чего не чувствовал.
У нее закружилась голова от тоски по этому бесценному дару любви, который она, подгоняемая тщеславием, с такой легкостью отбросила много лет назад. Она словно прозрела и поняла, что разочарованию ее нет предела. При том, что она достигла всех поставленных в юности целей и даже превзошла их, при том, что все вокруг считали ее победителем в жизни, – одной карьеры ей всегда будет недостаточно.
Целый год она мечтала ощутить хоть что-то еще, кроме одиночества. А сейчас ей чуть ли не захотелось вернуть прежнее безразличие, снова превратиться в жука за надежной, защищающей от всего мира стеклянной стеной. Но стены из стекла треснули и рассыпались – и вот она стоит, открытая всем стихиям, одинокая, уязвимая. В сердце поселилась смутная тоска по человеку, которого она когда-то любила, по тем временам, когда была совсем юной и верила, что может получить все радости жизни.
Интересно, каким он стал. Она знала, что его жена умерла. Наверное, он придет на похороны Хейзл. А что, если…
Вспыхнув, Фэнси отмахнулась от своих смехотворных фантазий. Нельзя же, в самом деле, придавать такое идиотское значение своей реакции на его голос!
Она отправится на похороны матери, приберет в доме, наймет агента по продаже недвижимости и уедет. Близится показ новой коллекции, и она может пробыть в Парди максимум два дня. А Джима постарается избегать – так же, как делала это последние десять лет, когда приезжала к матери.
Если не считать того первого приезда. Она хотела выяснить, любит ли он ее по-прежнему, а Джим, едва заслышав, что Фэнси в городе, сбежал и женился на Нотти.
Тени от сосен позади виллы стали гуще. Легкий бриз постепенно развеял дневную духоту. Она вдохнула насыщенный влагой ароматный воздух, ощутила на ладони первую прохладную каплю и на щеке вторую…
Волны мягко вынесли на песок небольшую, разбухшую от воды дощечку. Фэнси вдруг показалась самой себе таким же обломком дерева, который стихии долго носили по волнам жизни, кружили в водоворотах – а потом выбросили на берег и оставили в одиночестве.
Два черноволосых мальчугана на соседней вилле играли с крошечным пуделем. Они швыряли ему палку и по-французски приказывали принести ее назад. В ответ на все их крики щенок лишь вилял хвостом. Затем на террасу вышла мать, и оба малыша вместе с пуделем ринулись наперегонки в ее объятия. Через секунду к этой веселой компании присоединилась седоволосая женщина, вся в бриллиантах. Фэнси не отрывала глаз от этой трогательной сцены, малыши что-то без устали тараторили, щенок заливисто лаял, женщины смеялись. Потом дети принялись выворачивать карманы – видимо, чтобы продемонстрировать найденные на пляже сокровища, – и песок разлетелся по всей террасе. Мать и бабушка хвалили находки, особенно восторгаясь сломанным бумерангом:
– Regardez! C'est merveilleux!
Фэнси сразу вспомнила свою маму. Как же она просила Фэнси не загружать себя до такой степени работой, устроить свою личную жизнь, подарить ей внуков! Она любила детей. Неугомонные близнецы Джима чуть ли не каждую неделю прибегали к ней повозиться с ее золотистым лабрадором.
Осиротевшие после смерти матери сыновья Джима.
У Фэнси как-то странно екнуло сердце.
Ведь они запросто могли быть ее детьми.
Она тут же выбросила из головы эти дурацкие материнские затеи. Она ничего не знает о воспитании детей. И знать не хочет.
Усилием воли Фэнси заставила себя наконец вернуться к съемкам. Ален метался взад-вперед по пляжу, орал на девушек, позирующих теперь в коротких белых шелковых платьицах, а заодно орал и на Клода, чтобы тот не путался у него под ногами. Бросившись на песок, Ален театральным жестом поманил пальцем моделей и заставил их встать над ним полукругом. Камера бесстыдно щелкнула, выхватив по большей части не платья, а голые ноги и бедра.
Фэнси вовсе не нужны были такие снимки.
Клод от ярости подпрыгивал, и его оранжево-красная шевелюра моталась при этом из стороны в сторону наподобие помпона.
Фэнси понимала, что обязана успокоить Клода и приструнить Алена. Прежняя, уверенная в себе, непоколебимая Фэнси сейчас ринулась бы на пляж и напомнила Алену, что она платит ему сумасшедшие гонорары за фотографии, которые можно будет поместить в журналах мод, а не в «Плейбое». Но новая, уязвимая Фэнси была сейчас слишком поглощена собственными переживаниями и странными фантазиями, чтобы поднимать шум из-за работы.
Краешком глаза Фэнси заметила, как мать и бабушка с соседней виллы унесли малышей в дом.
Она чувствовала себя опустошенной и разбитой. Прошло еще несколько секунд – и вот Фэнси, до сегодняшнего дня гордившаяся тем, что почти никогда в жизни не плакала, из-за слез не могла разглядеть ни яркого пятна шевелюры Клода, ни черной фигуры Алена, ни даже белоснежных платьев на длинноногих девушках.
– Фэнси-и-и! – истерически заверещал Клод и, увидев, что она повернулась в сторону дома, вприпрыжку поскакал к ней. – Фэнси-и-и!
Но для нее вокруг не существовало ничего и никого.
Съемка была забыта.
Влажная атмосфера вдруг превратилась в разреженный горный воздух, и ей стало трудно дышать.
Она опустилась на ступеньки, пытаясь вспомнить, когда в последний раз виделась с мамой.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Сузив потемневшие глаза и насупившись, Джим Кинг устремил немигающий взгляд на элегантный гроб Хейзл Харт. Его мучило смутное чувство вины, поскольку все присутствующие на похоронах наверняка приписывали его напряженность глубочайшему горю. Все они жалели его, считая благородным и высокопорядочным человеком. Разумеется, он был им благодарен за такую оценку, и, разумеется, он был рад, что они не могли прочитать терзавшие его на самом деле чувства.
Нет, черт бы все побрал! Его не печаль переполняла, а бешенство. И страх. Он злился на Хейзл за то, что она совершила такую глупость. И страшно боялся возвращения Фэнси. Он проклинал судьбу и обзывал себя последними словами. Второго такого злосчастного ублюдка во всем Техасе не сыскать! Ему не так-то просто было скрывать ярость и страх за мрачной маской, которую окружающие приняли за горе.
Его высокая, стройная фигура еще ниже склонилась над гробом. Напряженное дерзкое лицо еще больше помрачнело.
Что же ты наделала, Хейзл, совсем, что ли, выжила на старости лет из ума? Какого черта ты решила, что у тебя хватит прыти залезть на крышу и залатать дыру от белок?! Почему ты не позвала меня и не заставила, по своему обыкновению, поработать на тебя, старая ворчунья? Как ты могла так со мной поступить? Взяла и сломала себе шею за день до подписания сделки о продаже фермы!
Он давно предупреждал ее, чтобы не подкармливала белок, особенно после того случая, когда одно юркое создание забралось в дом, прогрызло дыры в диванных подушках и натворило еще черт знает каких дел. Он тогда помог Хейзл выгнать проныру из дома и даже предложил снести той из ружья голову, глядя, как чертовка помахивает на крыльце пушистым хвостом и, словно в насмешку над ними, хрустит картофельным чипсом. Но Хейзл от одной только такой мысли чуть не хватил удар.
Глаза Хейзл были упрямо закрыты, рот стиснут и как-то непривычно безмятежен. Голова ее покоилась на белой атласной подушке в роскошном гробу, стоившем Фэнси, наверное, целое состояние. Сама Хейзл ни за что не одобрила бы такие траты дочери. Специалист из похоронного бюро, не знавший Хейзл, поднял ей волосы со лба и затянул в тугой узел, а губы подкрасил помадой слишком темного оттенка. В результате Хейзл стала похожа на одну из тех молодящихся жеманных куриц, что часами сплетничают после воскресной мессы, а не на вольнодумную старую грешницу, какой была на самом деле. Кто-то выбрал за нее и это черное шелковое платье с перламутровыми пуговицами; такое платье при жизни Хейзл и под дулом пистолета не заставили бы надеть.
Джим отлично знал, откуда взялось это платье. Два месяца назад его прислала матери на семидесятилетие ее дочь и его давнишняя любовь, Уитни Харт, которую все называли Фэнси.
Хейзл тогда проворчала:
– Хотела бы я знать, с какой стати моя дочь все шлет и шлет мне похоронные платья. Для гроба ведь только одно и нужно.
Они сидели на тенистой веранде Хейзл, пили лимонад и обсуждали, что приказать Пабло, управляющему ее фермой, по поводу негодника быка, Громилы. Скандальный пес Хейзл с соответствующей кличкой Горлан, как обычно, гонял вокруг с высунутым языком и лаял на все подряд.
Вопрос был непростым. Громила изо дня в день ломал ограду на своем пастбище, так что в конце концов он либо до смерти напугал бы городского хлыща, который сдал в аренду родительскую ферму, либо до смерти загонял бы молочных коров Джима на северном участке.
– Фэнси на то и Фэнси, чтобы совершать экстравагантные поступки. Иначе бы она меня не бросила. Я как-то надеялась, что она поумнела.
Джим забросил ноги в ковбойских сапогах на ограду крыльца и лениво потянулся, откинувшись на спинку кресла-качалки. Свою неизменную ковбойскую шляпу он сдвинул на самый лоб.
– Она здорово преуспела. – Мягко говоря. Впрочем, Джим не смог бы никакими словами точно передать стремительный взлет Фэнси на Олимп моды. – По-моему, платье будет неплохо смотреться.
– Ну да, на идиотке, которая ставит красоту выше удобства. Разве здесь есть такие, Джим Кинг?
– Вы могли бы надевать его в церковь, в гости. Может, пойдете куда-нибудь поразвлечься, – предложил Джим, старательно игнорируя лукавый взгляд Хейзл в ответ на его похвалу ее дочери. Хейзл отнюдь не была в восторге от его давнишнего разрыва с Фэнси, а после смерти Нотти и развода Фэнси она частенько намекала, что ему пора съездить с ребятами в отпуск в Нью-Йорк.
– Поразвлечься, – фыркнула Хейзл. – Терпеть не могу это слово. Американцы его вконец затаскали. И вообще – я чаще всего хожу на похороны. – Хейзл запихнула платье обратно в коробку и отправилась решать проблему с Громилой. Джим допил лимонад и последовал за ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13