Теперь с моими кораблями мне в Восточном море страшны только одни шведы. Но если бы я получил десяток таких кораблей, как «Царица Анастасия», с русскими матросами и пушками, я не побоялся бы и шведов. Я вызвал бы на бой самого адмирала Гона.
— Я верю вам, господин адмирал.
Район действий Каперской флотилии Карстена Роде.
— Я написал его величеству всю правду. Если он хочет свободу морскому пути, ему необходим флот, такой, как, скажем, у Дании или Швеции. А иметь флот без хорошей гавани невозможно. Нарва в счет не идет. Вход в реку очень мелок и ненадежен, надо ждать благоприятного ветра. Царь должен завоевать хорошую гавань. Ты понимаешь, в закрытой гавани, защищенной пушками, я спокойно могу укрыться от шторма и от превосходящих сил врага. Могу пополнить свои запасы продовольствием, порохом и ядрами, поставить новые пушки, починить корабли. Я могу сделать все, что требуется флоту… Конечно, обладать хорошей гаванью — это еще не все, — продолжал Карстен Роде. — Возьмем корсаров короля Сигизмунда: они обладают превосходной гаванью — Данцигом. Но король не может заставить данцигских горожан помогать себе… О-о, если бы Ревель принадлежал его величеству, я, адмирал Карстен Роде, утверждаю, что через десять лет он обладал бы самым сильным в Европе флотом! Я знаю теперь, — датчанин встал от возбуждения и стукнул себя кулаком в грудь, — русских людей, знаю русские пушки, знаю русских матросов и умение ваших людей строить корабли. Пусть он мне даст гавань Ревель, я покажу, как надо воевать на море…
Карстен Роде сел и снова отхлебнул пива.
— Вот, скажем, ты, Степан. Ты отличный штурман. Знаешь, как пользоваться астролябиейnote 70, знаешь компас и карту. И все это ты постиг за короткий срок.
— Многое я получил от вас, господин адмирал.
— Я знаю, некоторые люди родятся моряками, других ничему не научишь, хоть разбейся в лепешку. Не всякого научишь малевать или вырезать деревянные статуи. Я пью пиво за здоровье русских моряков! А тебе, Степан, я хочу сказать еще одну вещь: пушки нужны не только для завязки боя, как думают некоторые, а дальше, дескать, судьбу сражения должен решать абордаж. Нет, по-моему, если многочисленных солдат, необходимых для абордажа, и продовольствие, которое они сжирают во время плавания, заменить хорошими пушками, ядра сделают дело самым лучшим образом.
В этот вечер Карстен Роде долго разговаривал со Степаном Гурьевым о морских делах, словно чувствуя, что они никогда не увидятся.
Адмирал хотел как можно больше передать своему любимому ученику из того, что он знал сам.
Утром Степан Гурьев уехал в город Рёне.
А следующие дни принесли дурные вести. В полдень 22 сентября к борту «Золотой овцы» прискакал гонец от борнхольмского наместника Шведера Кеттинга.
— Господин адмирал, — сказал гонец, очутившись в каюте датчанина, — ваши корабли близ Рёне на глазах у горожан были взяты в плен шведским адмиралом Горном.
— Не верю! — вскочил с кресла Карстен Роде.
— Так произошло. Шведы напали внезапно, и ваши капитаны не успели скрыться.
— Сколько было кораблей у шведов?
— Двенадцать.
— Ты говоришь, что все мои корабли сдались?
— Да, кроме одного. Кроме «Царицы Анастасии». У самого берега этот корабль успел вывернуться и ускользнуть между пальцев у шведов.
— Молодец капитан Дементий Денежкин! — Карстен Роде радостно засмеялся.
— Господин адмирал, борнхольмский наместник советует немедленно уходить из этой бухты. Шведы собираются прихлопнуть вас здесь, как в мышеловке… Вы должны взять самое ценное из грузов на складе и уходить в Копенгаген, за остальное, что останется здесь, вам будет уплачено.
— Да, да, я так и сделаю. Передай Шведеру благодарность за предупреждение. — Адмирал ударил в ладоши, призывая дежурного матроса. — Мы начинаем сниматься. Первыми будут выходить они. — Карстен Роде кивнул на стоявшие в бухте корабли. — Тем временем я набью свои трюмы. Слава богу, у меня на борту хватит места… О-о, если бы у меня был Ревель!..
…Степан Гурьев три дня прожил в городе Рёне, ожидая попутного судна. На четвертый день он узнал, что двухмачтовая пинкаnote 71 «Катерина» взяла полный груз пшеницы для города Аренсбурга-на-Эзеле. За небольшую сумму он столковался со шкипером и к вечеру переехал из гостиницы в маленькую каморку на корме «Катерины».
Утром 20 сентября пинка вышла в море и, обогнув с севера остров Борнхольм, легла курсом на Аренсбург.
Шкипер происходил из граждан города Любека. Он многое знал о событиях на Ливонской земле.
— Скоро десять лет, — говорил шкипер, — как в бедной Ливонии появился герцог Магнус, брат датского короля Фредерика. По отцовскому завещанию король Фредерик был обязан уступить своему брату Голштинские земли, а вместо них он отдал купленную у эзельского епископа часть острова Эзеля. Девятнадцатилетний епископ герцог Магнус не скупился на обещания и соглашался на все условия, вовсе не заботясь, в силах ли он будет их исполнить… За ним пошли многие ливонские дворяне, надеясь, что датский король не оставит своего брата…
Сначала герцог Магнус склонился к союзу с магистром ливонского ордена Горхардом Кетлером и был враждебен русским. Потом шведы заняли город Ревель и часть эстонских земель, а Кетлер решил передать все владения ордена польскому королю Сигизмунду. Тем временем московский царь захватывал одну за одной ливонские крепости. Борьба за Ливонию между русскими, королем Сигизмундом и Швецией разгоралась, и положение герцога Магнуса среди трех враждующих держав сделалось ненадежным и даже опасным. Герцогская казна совсем опустела. Потеряв всякую надежду на поддержку Польши и Швеции, Магнус решил обратиться за помощью к царю Ивану. В это тяжелое время русский царь предложил ему королевскую корону из своей руки. «Если Ливония будет жить в любви и мире с русским царем, — рассуждал шкипер, — то и желать лучшего нечего. Король Магнус сохранит Ливонию от всякой опасности. Он хочет вышибить шведов из Ревеля, и он прав. Ведь Ревель приобрел себе богатство, силу, вольности и всякое удовольствие, торгуя с русскими».
Медленно проходили дни. Степан Гурьев мучился от безделья. Он часто вспоминал Анфису.
Путь от Аренсбурга пинка прошла благополучно. Но герцога Магнуса в замке не оказалось.
— Его величество король отбыл завоевывать Ревель, — важно сказал дворецкий.
С отрядом немецких стрелков, спешивших под стены Ревеля, русский корсар отправился в лагерь короля Магнуса, чтобы передать ему записку Карстена Роде.
3 октября немецкие стрелки добрались к окрестностям Ревеля. Царский голдовник милостиво принял Степана Гурьева и письму Карстена Роде был рад. Он вышел пышно разодетый, с королевской короной на голове. За спиной его величества стояли ливонские дворяне — опричники царя Ивана: низкий и толстый Иоганн Таубе, сухопарый и высокий Элерт Крузе. Без них король не делал сейчас ни одного шага. По правую руку от него маячил его духовник и главный советник Христиан Шрапугер с Евангелием в руках, человек с огромным орлиным носом и чудными длинными ногами. В отдалении держались еще несколько человек из ливонских дворян, решивших соединить свою судьбу с судьбой Магнуса.
И король и все, кто с ним находился, были в гасконских шелковых чулках, коротких панталонах и камзолах с кружевами. Степан Гурьев удивился молодости нового короля и подумал: «Вряд ли ему больше тридцати лет. А ведь он десять лет был архиепископом… Что говорить, за деньги все можно».
Король подарил ему две золотые монеты с изображением Филиппа и Марии английских, казна его была пуста по-прежнему.
— Мы довольны твоей службой, — сказал он на прощание, — и будем рады, если ты снова вернешься к адмиралу. Скоро мне привезут пять бочек золота от царского величества, тогда и ты получишь богатый подарок.
Из королевского лагеря, расположенного довольно-таки далеко от города, Степан Гурьев отправился посмотреть Ревельскую крепость. Город показался ему неприступным. Много вооруженных людей виднелись на стенах и на башнях. Ворота были железные, укрепленные коваными угольниками. Из рассказов Карстена Роде Степан знал, что у города превосходная гавань, способная укрыть много кораблей. А во все стороны, куда только хватал глаз, дымились костры русских войск.
Двадцать пять тысяч воинов окружали Ревель.
«Сломит царская сила и этот город», — подумал Степан.
Громко завывая в медные трубы, к стенам подъехали на конях бирючиnote 72 короля Магнуса. Высокий немец с бумагой в руках выехал вперед.
— Слушайте, слушайте, достопочтенные и всемудрые граждане города Ревеля! — раздался зычный голос. — К вам обращается его величество Магнус, божией милостью король Ливонский, государь Эстонской и Латышской земли, наследник норвежский, герцог Шлезвиг-Голштинский, Старманский и Дитмаршский, граф Ольденбургский и Дельменгортский… «Всем жителям города Ревеля на пользу и ради блага, свободы и истинного благоденствия всей утесненной и бедствующей Ливонии и не желая вашего и потомства вашего вечного несчастья, бедствия и конечной гибели, но желая предотвратить пролитие христианской крови, объявляем: так как несчастная и разными народами раздираемая Ливония и ея бедные жители с воплем взывали к всемогущему о даровании немецкого христианского правительства, то мы с самого начала нашего правления также обращались к милости божьей, дабы обрести средства и пути для поправления дела бедной страны. По неисповедимому божьему произволению царь, великий князь и государь всея России, утвердив грамотами и печатями и обычным крестным целованием, решился всемилостивейше закрепить за нами Ливонское королевство…»
На стенах города слушателей становилось все больше и больше.
— «…Буде же город, по своей воле, ради спасения своего и детей своих, намерен приступить к полюбовным переговорам, — продолжал выкрикивать бирюч, — и прислать своих людей, то мы готовы дать королевскую охрану или заложников. Но в случае если Ревель в свой вечный вред и свою погибель и несчастье находит приятность в кровопролитии, то да будет ему известно, что русский царь воспользуется своей великой царской мочью, чтобы разгромить, опустошить и взять город в вечное рабство и подчинение, лишив его всех привилегий…»
На следующий день Степан Гурьев явился к боярину и главному воеводе Ивану Петровичу Яковлеву. Под его командой были все земские войска.
Боярин, насупившись, сидел в покинутом жителями каменном домике, неподалеку от госпиталя святого Иоанна. Он был недоволен результатами предпринятого вчера обстрела Ревеля. Большая часть ядер по дальности расстояния не долетела до городских стен. А еще он был недоволен опричными войсками, во главе которых стоял окольничий Василий Умный-Колычев.
Вместо военных забот о взятии города опричники занялись грабежом и убийствами коренных жителей. Вчера между воеводами произошел крупный разговор. Опричный воевода Умный-Колычев дерзко плюнул в сторону боярина и отказался слушать его увещания. Воровские действия опричников разлагали и земские войска. Видя, как опричники набивают свои карманы, появились охотники до чужого добра и у земских. Вчера Иван Петрович отрубил головы четырем стрелкам для устрашения остальных.
Войскам читали грамоту воеводы, где он указывал, что великий государь велел воевать со шведами и ослушниками — ревельскими немцами, с окрестными же селянами жить в дружбе.
А сегодня воевода Яковлев узнал, что опричник Умный-Колычев отправил к себе в поместье двести возов награбленного добра. Иван Петрович понимал, что если вести войну таким способом, то можно превратить во врагов коренных жителей — эстов, дружественно расположенных к русским. Однако боярина грызла зависть. Ему самому хотелось как-нибудь пополнить свой тощий кошелек…
Выслушав рассказ Степана Гурьева, воевода долго смотрел на него. Он не мог понять, почему русский человек согласился одеть короткие штаны и короткую куртку. Большего срама он не мог представить.
— У тебя есть грамота к великому государю, — наконец произнес воевода и протянул руку.
— Нет, боярин, царский адмирал приказал мне вручить письмо в руки великому государю.
Воевода Иван Петрович хотел было вскочить, затопать ногами, наказать шелепугами простого мужика, обряженного в дурацкую скоморошью одежду, но стерпел.
— Ладно… получай проезжую в Москву.
Через шесть дней Степан Гурьев подъезжал к престольному городу. Проезжая действовала безотказно. На всех ямских дворах лошадей давали без всяких задержек и еще кормили в придачу. Царь находился в Александровой слободе.
Степан решил заглянуть к Макару Соскину, знакомому мельнику на реке Яузе. Мельница стояла на старом месте, в густых кустах ивняка, однако Степан не сразу узнал ее. У мельницы была пристройка — каменное сооружение с высокой трубой. Из трубы выползали черные клубы дыма. Огромные колеса работали на полную скорость, шумно поворачиваясь в воде. У дверей мельницы и возле каменной пристройки стояли вооруженные стрельцы.
Перед Степаном стрельцы загородили дорогу.
— Кто таков, откуда?
— Мой друг здесь мельником, пустите повидаться.
Стрелецкий десятник позвал Макара Соскина и по его слову пропустил на мельницу Степана.
— Что у вас за порядки, — спросил Степан, — почему стрельцы?
— Третий год как мельница государю отошла. У боярина Ивана Петровича Федорова, покойника, отобрали. И не муку мы здеся мелем, а делаем для государя и великого князя бумагу. Приказные много ее изводят… Мастером у нас Панфил Мокрошубов, — важно ответил мельник.
Он вынул из ящика плотный кусок белой бумаги.
— Пощупай, какова.
Степан заметил на бумаге какие-то знаки. Посмотрев на свет, он прочитал: «Царь Иван Васильевич всея Руси. Князь Великий Московский».
— Молодцы, — сказал Степан. — Бумага — хитрое дело.
— А стрельцы потому поставлены, — объяснил Макар Соскин, — что в прошлом годе сгорели две бумажные мельницы от злой руки.
Мельник принес угощение и долго рассказывал про московские дела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58