Тебе осталось пройти совсем немного. Ты поверишь
мне и… и успокоишься.
– Зачем тебе нужно, чтобы я поверил?
– Затем, что я хочу посоветоваться.
– Со мной?!
– Не только… За последние несколько дней я огорошил своим
присутствием пару-тройку миллионов по всему миру. Разных людей, но в
основном скептиков. Все они сейчас проходят свой путь, некоторые уже
прошли… Они – островки, семена, вокруг них нарастет знание обо мне, как
нарастает новая кожа вокруг подсаженных на рану лоскутков. Двадцать
девятое февраля не повторится, нет, теперь-то я стал умнее…
– Сколько тебе лет? – спросил Ким, содрогаясь от внезапной догадки.
– Я взрослею, – тихо отозвался Пандем.
– Скажи, – Ким облизнул губы, – ты бы мог… просто отменить взрыв? Или
пусть бы машина вообще не перевернулась? Мог?
– Мог. – Пандем помрачнел. – Но ты уж меня прости… У тебя слишком
здоровая психика, слишком уверенные представления о том, что бывает и
чего не бывает. А после аварии твоя уверенность поплыла, картина мира
ненадолго размылась, и в эту картину смог пролезть я, и ты не успел
объяснить себе, что меня не бывает… Понимаешь?
Ким долго смотрел на него. Потом протянул руку; в сантиметре от плеча
Пандема рука дрогнула, замерла. Киму пришлось сделать над собой усилие,
прежде чем он коснулся сидящего рядом подростка.
– Это форма, – мягко сказал Пандем. – Мне не обязательно иметь
человеческое тело, как ты понимаешь. Просто так – удобнее.
– Тебе?
– Тебе, – Пандем глядел на Кима по-прежнему весело и открыто. –
Человек говорит с человеком. Это естественно.

* * *

Клиника была пуста. Перед телевизором скучали медсестры, уборщица
лениво водила тряпкой по подоконнику. Двери в палаты стояли настежь – во
все, кроме пары-тройки последних, где сохранилось еще несколько больных,
либо слишком недоверчивых, либо намеренно спекулирующих вниманием
сиделок и родственников.
Драгоценная аппаратура молчала. Лаборатория бездействовала. Большая
часть персонала прохлаждалась в отпусках, меньшая сидела в кабинетах,
бесцельно перекладывая бумажки.
Один только заведующий был приделе. Он заканчивал монографию и дикую
– ненормальную – скорость создания столь фундаментального труда объяснил
без кокетства:
– Гонки, мой мальчик. Кто первый опубликует исследование – тот
получит все.
Ким глядел на стопку распечаток с диаграммами и графиками. Кто-кто, а
шеф оставался в своем уме. Шеф был настоящим, обыкновенным, привычным,
как вода, которая ищет дорогу вниз. Шеф переваривал чудо, подобно
большому ходячему желудку, усваивал, превращая в источник благ; шеф был
косвенным доказательством реальности Пандема. Одним из доказательств.
…В тесной комнатушке, отведенной под архив, пахло странно и тяжело –
как будто весь воздух клиники, прежний воздух, пропитанный болью и
немочью, собрался теперь здесь, спрессовался вокруг старых шкафов, заняв
последнюю линию обороны. Папка под названием “Прохоров” уже успела
покрыться слоем пыли.
Ким уселся за канцелярский стол, над которым нависала
хирургически-яркая лампочка в белом, как колпак медсестры, абажуре.
Резкий свет упал на исписанные листы, описания исследований и результаты
анализов; Ким извлек из-под бумаг рентгеновские снимки.
Вот первый, сделанный полгода назад в районной поликлинике.
Вот второй – спустя полмесяца в городской больнице. Вот третий,
сделанный при поступлении в клинику; опухоль разрастается со страшной
скоростью, не оставляя надежд.
Вот два последних – второй был сделан потому, что Ким не поверил первому.
Ким потянулся, чтобы открыть форточку. Спертый воздух архива давил на
него, как больничная подушка.
“Систематизированный бред – стройная логичная система, объясняющая
причины и механизмы возникновения того или иного явления. Проработан в
мельчайших деталях, поэтому внешне правдоподобен. Как и любой бред, не
поддается коррекции, однако благодаря своей строгой логичности обладает
свойством инфицировать окружающих. Как правило, систематизированный бред
является застарелым и слагается много лет. В отличие от хаотического или
ситуативного бреда, внутренне непротиворечив”.

* * *

Утром (пять ноль три на дисплее электронного будильника) Ким
осторожно выбрался из-под одеяла и нащупал ногами тапочки.
Арина спала. В последние несколько дней ее депрессия и страхи, слава
богу, почти совсем улеглись.
Ким пробрался на кухню и прислонился лбом к темному оконному стеклу.
Внизу, во дворе, горели желтые фонари. Их отблеск лежал на белом боку
холодильника, на циферблате лунных часов, тепло подсвечивал привычные
очертания и детали дома, каким представлял его Ким и каким он нужен
каждому человеку,
“Приснилось, – подумал Ким. – Сон. Все приснилось. Прочь. Вот и утро…”
Он открыл холодильник, вытащил пакет с яблочным соком. Взял с полки
стакан; сок был холодный, такой холодный, что ломило зубы.
– Я не сплю, – сказал он вслух.
– Конечно, – тихо ответил Пандем.
Ким обернулся. Пандем сидел на стуле у окна, на том самом месте, куда
Ким усадил гостя в его первый – после аварии – визит.
Ким осторожно поставил стакан на край стола. Поглядел, как
скатываются по стенкам последние Капли сока, как образуют на дне
маленькое недопитое озеро.
– Ты реален?
– Вопрос о реальности окружающего мира, – Пандем улыбнулся, – не
решен до сих пор. Ни в психиатрии, ни в философии. Устроим диспут?
– Если ты реален – где граница твоим возможностям?
– Уже далеко, – сказал Пандем. – Кое-какие тектонические процессы,
темпоральные явления… есть ли смысл об этом говорить?
– Что ты можешь делать с людьми? – Ким остановился у окна, глядя на
желтые фонари.
– Ким, – сказал Пандем, – я ведь не исследователь, не дрессировщик и
не кукловод. Я ничего не собираюсь делать с людьми. Я хочу – вместе с
людьми – покоя и счастья. Взрыва творческой энергии. Любви. Прорыва к
звездам. Бессмертия. Того, чего достоин человек.
– Откуда ты знаешь, чего достоин человек? Что ты вообще знаешь о
человеке? Что ты сделаешь с теми, кто не хочет покоя и счастья, а хочет
крови и мяса? Рабов? Власти?
– Будем пробовать, – кротко отозвался Пандем. – Видишь ли, Ким, в
моих ведь силах прямо сейчас, не поднимаясь со стула, устроить
всем-всем, младенцам и старикам, цивилизованным и диким – полное
удовольствие от каждой прожитой минуты. Они будут ощущать себя
счастливыми изо дня в день. Они будут подниматься с улыбкой и с улыбкой
засыпать…
Ким обернулся от окна:
– Ты сказал, что ты не кукловод…
– Ты мне не доверяешь, – Пандем улыбнулся. – Боишься. Ждешь подвоха…
Почему так нельзя?
– Потому что это модификация. Запрограммированная личность перестает
быть человеком…
– Тогда я верну тебе твой вопрос: что ты вообще знаешь о человеке?
Почему несчастное бездумное существо, живущее от драки к совокуплению,
более человек, нежели другое такое же, но счастливое и не опасное для
окружающих?
Ким молчал. Небо светлело.
– Ладно, – Пандем вздохнул. – Ты меня прости… Я ведь в какой-то
степени – ты. Я знаю, как тебе противна эта идея – модификация личности.
Отвратительна… Но вот, скажем, отобрать у человека его фобию, его
навязчивую идею – преступно?
Ким напрягся.
– Я не об Арине, – быстро сказал его гость. Знает.
Через двор по диагональной дорожке брел дворник, мерно взмахивая
невидимой в полумраке метлой.
– Психические заболевания, – тихо продолжал Пандем. – Патологии и
пограничные состояния. Можно модифицировать? Не отвечай… Ты спросишь,
где граница между патологией и нормой. Ты спросишь, как далеко можно
зайти, однажды взявшись за воображаемый скальпель. Если корректировать
поступок не убеждением и уж, конечно, не наказанием, а вмешиваться на
уровне мотивации… Погоди! Ты спросишь, с какой радости я вообще берусь
что-либо корректировать. Я отвечу: с той же самой, с которой ты берешься
лечить больного. Вот я вылечил твоих пациентов успешнее, чем это
выходило у тебя. Что, я не нарушил при этом правила, к которым ты
привык? Что, мир, где люди не убивают и не унижают, слишком хорош для
тебя? Что естественно, то неприкосновенно?
“Хорошо бы все-таки проснуться”, – сумрачно подумал Ким.
– Не отвечай мне, – тихо сказал Пандем. – Я сейчас оставлю тебя в
покое, ты просто перевари еще и это… И не беспокойся об Арине. Ей больше
не угрожают никакие депрессии.
Он легко поднялся с табуретки. Ким увидел, что на ногах у него
растоптанные тапочки, те самые, которые предлагались родственникам,
зашедшим в гости.
Выйдя вслед за гостем в прихожую, Ким на всякий случай встал в дверях
комнаты, где спала жена. Мальчик, кажется, не обратил на это внимания –
стоя на одной ноге и упершись тощим задом в дерматин входной двери, он
завязывал шнурки на кроссовке. Шнурки были длинные, толстые и не очень
чистые.
– Только, – сказал мальчик, выпрямляясь, – только, когда окончательно
поверишь в мое существование… не ищи способов меня уничтожить. Потратишь
время… Это первейший рефлекс – убрать неведомое, взорвать чужое,
прихлопнуть непознаваемое. Но тебе же будет тошно от таких мыслей. Ты
врач, а не убийца… А кроме того, я сказал тебе честно и совершенно
искренне: если бы я выбрал путь модификации – все были бы уже счастливы,
окончательно и давным-давно. И Арина, и ты… До свидания.
И он ушел, деликатно придержав пальцем язычок замка – чтобы щелчком
не разбудить Арину.
Ким остался стоять в прихожей.

ГЛАВА 4
– Привет, brother, – сказал веселый голос в трубке. – У меня день
рождения, я принимаю поздравления… Итак?
– Погоди, – сказал Ким, пытаясь разлепить веки (на часах было восемь
утра, заснуть удалось только час назад). – Погоди… Какой сегодня день?
– Рабочий, – радостно уверил голос. – Скажешь, только что собирался
мне позвонить?
– Я спал, – признался Ким. И прислушался к шуму воды в ванной: Арина
уже поднялась.
– С чего бы это? – удивился голос. – Ах, ты же в отпуске, а я думала,
ты, как всегда, забыл о нашем с Леркой Дне рождения…
– Когда это я забывал о вашем дне рождения?!
– Чем орать, лучше поздравь меня ласково. И Лерке позвони прямо
сейчас, а то она на работу уйдет.
– С днем рождения, Александра, – сказал Ким, потирая свободный от
трубки висок. – Расти большая и красивая.
– Во-от, – голос в трубке был доволен. – Прости, brother, я честно не
подумала, что ты еще дрыхнешь. Завтра в шесть у нас party, приходите с
Аринкой к маме с папой, будем пить и безобразничать. Завтра в шесть, как
понял, прием?
…Ким отлично помнил удивление, с которым отец сказал ему, вернувшись
из роддома:
– Ты знаешь… Не братик и не сестричка.
– А кто?! – поразился семилетний Ким.
Отец со значением показал два пальца (как потом оказалось, он, почти
не пьющий, в тот день опустошил объемистую бутылку коньяка):
– Две… две сестрички. Вот это номер!..

* * *

Арина проснулась в полвосьмого; как только она села на кровати, как
только огляделась, протирая глаза, как только Ким поймал ее первый
утренний взгляд – оказалось, что ей лучше. Еще некоторое время он боялся
ошибиться – но Арина поднялась, улыбаясь, свободная от страхов и полная
энергии: что сделать, чего купить, а не затеять ли пирожки…
– Пандем.
Темный экран телевизора засветился сам по себе, проявился, как
фотография в кювете; с экрана смотрел тот, кого назвали по имени, и
столь эффектное его появление заставило Кима ощутить внезапную усталость.
На кухне Арина, напевая, позванивала посудой.
– Уйди, – одними губами попросил Ким.
Экран погас. Вместо Пандема Ким увидел свое отражение – искаженное,
будто в кривом зеркале.
Арина вошла, вытирая руки маленьким оранжевым полотенцем:
– Я вот подумала… Мне к врачу на двенадцать, а потом я могла бы зайти
в универмаг и купить девочкам подарки.
– Я сам, – быстро возразил Ким. – Никаких универмагов, лучше пройдись
пешком от поликлиники. А если будет дождь, так и вообще никуда не ходи.
– Мне снилось, что ты с кем-то на кухне разговаривал, – помедлив,
сказала Арина.
– Да? – спросил Ким так удивленно, как мог.
– Крышку завинчивай, – Алина взяла с книжной полки незакрытую
аптечную бутылочку. – Они же испаряются и воняют.
– Ага, – сказал Ким и отвел глаза.

* * *

“Только время, – думал он, – следуя от витрины к витрине, от отдела к
отделу, от стойки к стойке. Я мыслю ясно, ориентируюсь уверенно, помню
себя твердо; существуют две только вероятности, только две, все прочие –
производные от них. Либо Пандем существует, либо, к сожалению, я
серьезно болен. Либо я болен, либо… Пандем существует, но он не тот, за
кого себя выдает. Например, меня намеренно сводят с ума… ерунда. Меня
вербуют куда-то… еще большая ерунда. Меня снимают скрытой камерой, это
новая телепрограмма… а вот это точно разновидность бреда. Только время и
выдержка, черт возьми, у меня нет возможности проверить, мой ли мозг
выстроил эту систему галлюцинаций. Если отмести с порога гипнотизеров,
инопланетян, просвечивание лучами сквозь стенку – что останется?
Останется двадцать девятое февраля, и если я бредил в тот день – значит,
весь мир бредил…”
В универмаге было людно. Ким бродил, как в джунглях, то и дело
возвращаясь по собственным следам. Натыкался на людей, извинялся, когда
натыкались на него; все, что годилось в подарок сестрам, было неподъемно
по деньгам, а все доступное в подарок не годилось.
– Извините, – сказал он в очередной раз, споткнувшись о чью-то ногу.
И поднял глаза.
Прохоров Виктор Антонович, учитель химии и биологии, еще месяц назад
смертник, а теперь круглощекий и деловитый, стоял у прилавка
канцтоваров, и рядом с ним имелась маленькая девочка в красном пальтишке.
Ким отпрянул.
Глаза Прохорова изменились – он узнал Кима.
1 2 3 4 5 6 7