На углу не выдержал – обернулся;
Арина стояла все там же, загородившись от мира папкой, будто картонным
шитом, и Ким, потоптавшись, почему-то вернулся.
Потом Генка Травников стал мировой знаменитостью. Но Кима – даже
спустя много лет – не мог видеть. Отводил глаза.

* * *

…Он сидел в кресле перед кроватью и смотрел, как Арина просыпается.
Как вздыхает, переворачиваясь со спины на бок, и медно-каштановые волосы
на подушке укладываются по-новому. Скоро она проснется. Впрочем, время
еще есть.
Небольшая, Киму по плечо, она иногда дразнила его: “Дядя, достань
воробышка”.
Она была то близкая, легкая, вечно улыбающаяся, то, наоборот,
замкнутая, отрешенная, далекая. Ким никак не мог отыскать тот
таинственный переключатель, который переводил ее из одной ипостаси в
другую, впрочем, он давно уже научился любить “сумрачное” Аринино лицо
не меньше, чем “солнечное”.
Первая ее беременность закончилась трагически.
Сейчас она была бледна до того, что веснушки почти пропали. Ким знал,
что беспокоиться, в общем, не о чем. Специалист, которому Ким доверял
как себе, два дня назад сказал, отвечая за каждое слово как под
присягой: беспокоиться, в общем, не о чем…
В общем.
Арина заметила – нет, почуяла его присутствие. Улыбнулась, не
открывая глаз:
– С добрым утречком…
Села по-прежнему слепая. Протерла глаза кулаком; у нее были
продолговатые, как листья ивы, кофейного цвета глаза.
– Привет…
Обняла. Почти сразу обмерла, отстранилась:
– Что?..
Света в комнате было чуть – узкая желтая полоска под дверью да
рассвет за шторами. Может, она почуяла запах гари, который он смывал с
себя минут двадцать – шампунем, мылом, пемзой?
– Ничего, – сказал он осторожно. – Машину разбил.
– Машину… – она провела рукой по лицу, потом коснулась свежей ссадины
на его щеке. – Ты?..
– Только царапины…
Она посмотрела на потолок – не то коротко благодаря, не то спрашивая
о чем-то.
– Не волнуйся, – Ким осторожно привлек ее к себе. – Машина – ерунда,
железо…
– О господи, – сказала она еле слышно.

ГЛАВА 3
Март был очень теплый.
Кимов шеф был выдвинут на Государственную премию. Из других клиник
схожего профиля поступали невнятные, но неизменно оптимистичные новости.
Внезапная положительная динамика больше никого не удивляла; собственно,
врачи теперь нужны были только для того, чтобы расшифровывать графики и
описывать снимки. Мы наблюдатели у конвейера, говорил коллега Кима из
соседнего отделения, но в словах его не было горечи. Ему – коллеге – и
прежде случалось быть бессильным зрителем, только тогда конвейер тащил
пациента в страдание и смерть, а теперь – в здоровье и жизнь; коллега
по-прежнему не понимал природу чуда, но надеялся, как и многие, что
большого вреда от него не будет.
Ким Андреевич не удивился, когда среди его знакомых, близких и
дальних, не нашлось никого, кто знал бы подростка лет пятнадцати,
склонного к фантазиям и ночным одиноким прогулкам мальчика, придумавшего
себе самоназвание “Пандем”.
Тем временем Аринины анализы были спокойны, как изваяние спящего
ангела. Ни намека на патологию; Арина тем не менее скатывалась в
депрессию, и с каждым днем все скорее. Если до происшествия на скользкой
трассе Кимова жена просто нервничала перед родами, то вскоре после
аварии потребовалась консультация специалиста. Прогулки, травы,
обтирания, исключение стрессов (насколько это возможно) – все
предписания заботливой тетушки с молоточком были выполнены в полном
объеме, но Арина оставалась мрачной, нервозной и замкнутой.
Она честно боролась с собой. Пыталась работать. Часами выхаживала по
парковым дорожкам. Прятала от Кима слезы.
– Это биология, – говорила она. – Всего лишь химические процессы в
моем мозгу… Предродовой психоз. Ничего особенного. Здесь душно, давай
откроем форточку…
Ким взял отпуск. При нынешнем положении дел в клинике это было совсем
не трудно.
– Говори, – просил он всякий раз, когда Арина снова проваливалась в
свои страхи.
Ей было неловко. Он почти принуждал ее.
– Я виновата в том, что Витя…
Витей она называла их первого сына – того, что родился мертвым.
– Ерунда.
– Когда я его носила… Я не говорила тебе… Но у меня было совершенно
четкое ощущение, что мир сошел с ума. Что нас окружают чудовища, что
будущее состоит из одних только катастроф. Не говори мне, что это
психоз, я сама прекрасно знаю. Я думала: вот я дам жизнь новому
человеку, беспомощному… И вдруг война. Или чума. Или еще какая-нибудь
напасть. Куда я его выпускаю, зачем? Мне было очень трудно выпутаться из
этих мыслей. Я пыталась. Я барахталась, слушала музыку, представляла
себе сад в цвету и как мы с Витей гуляем по этому саду. Но он все равно
замер… Я спрашиваю себя: может быть, он услышал? Не говори мне, что это
бред, я сама тысячу раз говорила… себе. Я честно пытаюсь быть сильнее.
Но после того случая с аварией… Вру, еще раньше… У меня появилось
чувство, что все повторяется. Что я снова боюсь. Посмотри вокруг…
Посмотри телевизор… Посмотри на людей на улице – у них же лица серые! А
он – он слышит мои мысли. Ким, я это тебе не затем рассказываю… Я буду
бороться, ты не думай. Я думаю о нашем мальчике, воображаю, какой он
будет здоровый, счастливый и как я горло перегрызу всякому, кто хоть
чуть-чуть его обидит… Ким?
Он обнял ее и долго рассказывал о своей клинике. О пациентах, которые
выжили. О том, что все переменится. Что проклятую машину будто принесли
в жертву – она сгорела, отводя все напасти от Арины, от ребенка, а может
быть, и от целого города. Что в небе над ними будто рука, защищающая от
напастей, будто зонтик, большой и надежный, что надо просто жить,
радоваться каждому дню и что пора покупать коляску…
Вероятно, он умел ее убеждать. Она расслаблялась в его руках,
засыпала спокойно – без таблеток. Он лежал рядом и надеялся, что
просветление ее – надолго. Хотя бы на несколько дней.
Иногда он оказывался прав.

* * *

Однажды утром Арина почувствовала себя настолько спокойной и
уверенной, что, взявшись за работу, одним махом закончила несложную
композицию, мариновавшуюся на рабочем столе вот уже месяца два. Сделав
работу, Арина ощутила прилив вдохновения; она тщательно прибрала в
квартире, отполировала тряпочкой все до единой безделушки на комоде и
наконец затеяла переворот в большом платяном шкафу.
– Погуляй, – сказала она, разглядывая Кимово лицо в бледном зеркале,
закрепленном на внутренней стороне скрипучей дверцы. – Серьезно, Кимка.
Тебе очень надо. А?
Был понедельник. За окном моросил дождь.
Сознавая Аринину правоту, Ким безропотно натянул кроссовки, вытащил
из кладовой заскорузлый футбольный мяч, помнивший запах осенней травы, и
отправился на пятачок за гаражами, туда, где из-под влажного бурого
ковра выбивались первые зеленые ленточки.
На мокрых кустах сидели, сливаясь с серыми ветками, воробьи.
Неприличная надпись на дверце гаража была замазана розовой краской; Ким
положил мяч на прошлогоднюю траву в центре лужайки. Сбросил куртку и
пустился бегом – по кругу, по кругу, как цирковая лошадь, сперва
медленно, а потом все ускоряя темп.
Мелкий дождик сменился снегом. Возможно, последним этой весной. Снег
валил все гуще; Ким бежал, слушая свои шаги.
Буро-зеленая лужайка становилась белой. Маленькая снежная шапка
лежала на макушке старого мяча. Ким остановился под ржавой перекладиной,
вросшей в развилки двух берез, подпрыгнул, ухватился, подтянулся,
коснувшись подбородком мокрого металла.
…А ведь жена того пациента, Прохорова, до сих пор думает, что Ким –
бездарный коновал, ценящий жизнь больного не дороже прошлогоднего рецепта!
Ким поднимал себя к небу и снова бросал вниз. Касаться подбородком
перекладины становилось раз за разом все тяжелее, но он привычно
превозмогал себя, подтягивался еще и еще; вот так, думал он, выдыхая
воздух сквозь стиснутые зубы. Все будет хорошо, иначе и быть не может.
Все будет хорошо…
В том, что машина перевернулась на скользкой трассе, нет ничего
сверхъестественного, думал он. Правда, в одном комплекте с аварией мы
имеем “чудо Верхнехацкого”, как его окрестили по имени моего цепкого
шефа. И мы имеем двадцать девятое февраля… Могут ли эти два, ладно, три
– события быть связаны между собой? Ну, разве что своей упадочностью… то
есть загадочностью. Ни первое, ни второе не имеет убедительного
объяснения. А мальчик… Мальчик. Информация переварена, или
полупереварена, никакого вывода сделать не удалось, значит, нужна новая
информация…
Он разжал онемевшие пальцы и приземлился на голый пятачок земли под
перекладиной, черную лысину, протоптанную еще в прошлом году
самодеятельными физкультурниками. Стряхнул напряжение, как собака
стряхивает воду, и обернулся.
– Добрый день, – сказал мальчик. Он стоял посреди лужайки, в коротком
шаге от заснеженного мяча.
– Добрый день, – после, коротенькой паузы отозвался Ким.
Мальчик подтолкнул мяч носком ботинка. Оставляя за собой дорожку, мяч
покатился к Киму и замер на полпути.

* * *

– Вопрос, откуда я взялся, давай сегодня не задавать…
Мяч был скользкий, трава – мокрой. В юности Ким серьезно занимался
футболом, но Пандем, по всей видимости, тренировался тоже. Ким не мог
сказать, что возня с мячом не доставляла ему удовольствия.
– Почему?
Пандем финтил.
Погнавшись за мячом, они столкнулись плечами, Ким поскользнулся, но
устоял. Пандем шлепнулся на заснеженную траву; несколько секунд они
смотрели друг на друга – Ким сверху вниз, Пандем снизу вверх. Потом Ким
протянул руку; у Пандема были сильные, перепачканные землей пальцы.
– Почему? – снова спросил Ким, помогая ему подняться.
– Не сумею объяснить точно, – тихо сказал Пандем. – Врать, упрощать,
передергивать – не хочу. То есть я могу, конечно, сказать, что
самозародился, к примеру, в информационных сетях… Или что-то в этом роде…
– Ты меня гипнотизируешь? Морочишь? Не понимаю зачем.
– Ты же врач, – серьезно сказал Пандем. – Давай не прятаться за
кокетливые ширмочки под названием “я сошел с ума”.
“Он говорит не как подросток”, – подумал Ким.
Пандем поддел ногой тяжелый мокрый мяч. Ударил сильно, без
предупреждения – сыграл “в стенку”; мяч отскочил от Кимовых ног по
невысокой дуге, и Пандем красиво, с лету, забил его в кирпичную стену
гаража. Мяч отпечатал кляксу на желтом кирпиче и вернулся к Пандему под
грязный ботинок.
– Значит, ты всеведущ? – Ким попытался отобрать мяч, но Пандем легко
отступил:
– Нет. Но я многоведущ. И мое знание возрастает ежесекундно.
– И когда же ты достигнешь всеведения?
– Никогда. Всегда останется малость, отделяющая меня от абсолютного
знания. Она будет сокращаться и сокращаться, но никогда не исчезнет.
– Откуда ты знаешь?
Уводя мяч от Кима, Пандем снова ударил по стене, но промазал. Мяч
укатился в щель между гаражами.
– Откуда ты знаешь? – повторил Ким. Пандем виновато пожал плечами.
– Ты знал, что машина навернется на двадцатом километре? – тихо
спросил Ким.
– Да. Но если бы твои пациенты не выздоравливали, а болели и умирали,
как положено, – ты был бы внимательнее за рулем и не гонял бы по
скользкой трассе. Я тоже виноват… Хотя все равно бы тебя вытащил.
Ким вытер лоб тыльной стороной ладони. В горле саднило – то ли от
сырости, то ли от нервного смеха.
– Скажи… А машина перевернулась не по твоей ли воле? Может быть, без
твоей воли и волос не упадет, нет?
– Нет, – сказал Пандем почти испуганно. – Машина перевернулась сама
по себе.
– Что значит “сама по себе”?
– Согласно физическим законам…
– Извини, – Ким обхватил руками плечи. – Я принимаю тебя за кого-то
другого… Так ты не всемогущ?
– Нет. Но мои возможности возрастают…
– …ежесекундно.
– Да. Ваша клиника уже не уникальна, Ким. Так называемая “методика
Верхнехацкого” работает по всему городу, в десятках городов, врачи
сходят с ума… Знаешь, я ведь захотел говорить с тобой еще и потому, что
ты способен соотносить ценность своей карьеры и человеческой жизни.
– Не понял, – сказал Ким.
– Неважно, – мальчик махнул рукой. – Потом поймешь.
Ким долго смотрел на него. Пандем отвечал ясным, безмятежным, слегка
ироничным взглядом.
– Я не верю тебе, – сказал Ким. “Очень жаль”, – сказал мальчик, не
разжимая губ. Кима передернуло.
– Извини, – пробормотал Пандем. – Это этап. Это не сразу. Я понимаю,
конечно.

* * *

– Да, – сказал могильщик, глядя на купюру в руках Кима. – Обычно в
день по десятку, а сейчас – хрен ли! На прошлой неделе старикашка лет
под сто, на позапрошлой – старуха… А так… Не мрут. Гробовщики лапу
сосут. Прогорают. Оркестр простаивает. Блин. У меня курево закончилось…
Хоть работу кидай. Хоть сам иди и кого-нибудь пристукни, – он засмеялся,
приглашая и Кима порадоваться шутке, но тот молча протянул деньги и
пошел прочь.
Пандем ждал его на узкой скамеечке под жестяным флажком автобусной
остановки. Сидел, спрятав ладони в рукава. Не говоря ни слова, Ким
подошел и уселся рядом.
– Пока нет возможности устроить полное бессмертие, – сказал Пандем,
будто извиняясь. – Потом. Когда выйдем на звезды.
– Мы выйдем на звезды?
– Разумеется. Мы заселим весь космос. Еще при твоей жизни, Ким
Андреевич. Твои дети, возможно, будут первыми бессмертными.
– Ты – сумасшедшая компьютерная программа? – неуверенно спросил Ким.
Пандем рассмеялся – веселый школьник, обаятельный девятиклассник из
хорошей семьи:
– Я – паровая машина нового поколения. Искусственный мальчик на
диодах и транзисторах. Материализовавшаяся ноосфера. Взбесившаяся
программа, разумный вирус, да как угодно меня называй, я соглашусь и не
обижусь… Послушай, Ким.
1 2 3 4 5 6 7