Теперь Эдварду предстояло доказать свою меткость, и тут он обнаружил, сколь серьезно молодые нагианцы относятся к метанию копий. Один из них отошел шагов на тридцать вперед, повернулся и стал ждать. Щит закрывал его от плеч почти до колен, но даже так слишком большая часть его тела оставалась незащищенной. Наконечник копья не был наточен до идеальной остроты, но и так вполне мог проткнуть кого угодно.
– Я не буду целиться в такую мишень!
Разрисованные синим лица вдруг снова сделались угрожающими, а круг воинов, казалось, плотнее сомкнулся вокруг него.
– Я не привык к таким копьям, как ваши! – возмутился он.
– Ты так силен, что Гопенум не отразит твой удар?
– Я не это хотел сказать. Будет несправедливо целить в него, пока я не потренируюсь еще!
– Совершенно справедливо, – возразил Прат’ан. – Это очень простой бросок. Ты кидаешь в щит Гопенума Мясника. Потом он кидает в твой. Кидай, Д’вард!
Гм! Так, значит?
– Все равно это несправедливо. Он рискует больше, чем я.
Это вызвало новые ожесточенные споры. Неужели тут, в Нагвейле, они никогда не сидят? Живую мишень тоже позвали посовещаться, но в конце концов все осталось по-прежнему. Эдвард попросил Гопенума стать поближе, что было ошибкой, ибо прозвучало как сомнение в его, Гопенума, храбрости. Разумеется, Гопенум тут же встал еще дальше, чем прежде. Нет, ей-богу, они все правда считали, что это простой бросок.
К счастью, погода стояла безветренная. Вытирая вспотевшую ладонь о рубаху, Эдвард оценивал ситуацию. Его блеф обернулся против него. Только невероятное везение позволит ему попасть в этот щит, но даже тогда от него запросто могут потребовать повторить бросок. Возможно, Гопенум и отобьет копье, ведь они наверняка упражняются не только с копьями, но и со щитами, но Эдвард не мог рисковать. Лучше промазать и проиграть, чем…
В щит он не попал. Его копье пролетело в трех футах над головой Гопенума, но даже так это было на ярд ниже, чем он хотел. Зрители разразились ехидным смехом. Их речь снова сделалась совершенно непонятной.
Там, в поле, Гопенум Мясник подобрал копье и приготовился к броску.
Зрители отступили на пару шагов – возможно, только для того, чтобы бросающий лучше видел свою цель. В том, что Гопенум не промахнется, никто не сомневался.
Эдвард огляделся в поисках места, где можно было бы спрятаться, и, разумеется, такового не оказалось. Единственным населенным пунктом в поле его зрения была расползшаяся по равнине деревня. За рекой пустынная равнина тянулась до самого подножия гор, дрожащих в жарком мареве, а за ними виднелась серая стена Нагволла. В лучшем случае его выгонят умирать от голода и жажды. В худшем – используют в качестве учебного пособия при метании копий.
Наверное, лучше было бы назваться странствующим книжником. Тогда бы его приняли за шпиона, но, возможно, позволили бы переночевать, прежде чем выставить взашей. Он все поставил на карту и проиграл.
Он опустил щит к ногам. Верхний край закрывал ему бедра, оставляя остальную часть тела на виду. Он выпрямился и сложил руки.
– Что ты делаешь, чужеземец? – удивился Прат’ан.
– Жду Гопенума.
Цель не изменилась, только теперь ее живая часть не могла ни уклониться, ни двинуться, чтобы отбить копье. Эдвард ощутил странное покалывание; он понял, что это прикосновение маны. В конце концов ничто не производит на этих воинов такого впечатления, как отвага. Он никогда не считал себя особенно храбрым – точнее сказать, он и не сомневался, что это не так. Но позволить им над собой смеяться? Ну уж нет – пусть даже он сам виноват, что оказался в этом дурацком положении. Ну что ж, он произвел на них впечатление.
Кто-то выкрикнул объяснения для Гопенума Мясника.
Гопенум поколебался, потом поднял копье. Он покачал его в руке несколько раз, примериваясь к броску. Эдвард надеялся, что тот не промахнется.
Он ощутил порыв страха, когда копье взвилось в воздух. Оно ударило в самый край щита, отбросив его в сторону. Даже так ему показалось, будто его лягнули в колено. Он чуть не упал. Взмахнув руками, чтобы сохранить равновесие, он гадал, переломало бы ему ноги при прямом попадании или нет. Гопенум или промахнулся, или нарочно целил чуть в сторону. Острие пробило и кожу, и дерево – о такой возможности Эдвард и не подумал.
Зрители разразились одобрительными возгласами и подбежали похлопать его по спине. Их восхищение захлестнуло его волной маны. Чьи-то руки с готовностью протягивали ему копье и щит. Гопенум ждал нового броска. Что, снова?
О черт! Теперь-то уж он не промахнется! Слишком разгоряченный, чтобы обождать и все продумать, Эдвард отвел руку назад, сделал шаг вперед и изо всей силы метнул. Он не знал, сколько маны ушло в его руку, а сколько – в снаряд. Скорее всего он использовал ее все-таки на себя самого, ведь воздействие на материальные объекты требует куда большей энергии. Он ощутил внезапный упадок сил, утечку маны – ну в точности, как тогда, когда он исцелил отчаяние Дольма Актера. И снова результат поразил его. Копье описало в воздухе пологую кривую, напоминавшую скорее траекторию полета стрелы. Гопенуму не пришлось даже подвигать щит – ни на дюйм, а может быть, он просто не успел отреагировать. Копье ударило точно в середину. Удар опрокинул его на спину – копье торчало из щита вертикально вверх. Зрители разразились восторженными воплями, и Эдвард почувствовал – мана возвращается к нему в еще большем количестве. Ну и дела!
Зато честь его теперь не подвергалась сомнению. Гопенум подбежал к нему, чтобы обнять и поздравить. За этим последовало еще больше смеха и пожатий плеча. Потом весь отряд отправился к себе в казарму как следует обсудить все за кружкой теплого пива. Наконец-то гость смог сесть и вытянуть ноги.

Казармы представляли собой длинное здание из ивового плетня и камыша, абсолютно пустое внутри. В самом деле, зачем шкафы, если вся одежда сводится к набедренной повязке? На чем может спать настоящий воин, как не на голой земле, подложив под голову щит вместо подушки?
Конечно, здешняя культура строилась не совсем так, как в Кении, но сходство было налицо. Например, эта сельская молодежь. У них не было избранных вождей, ибо все решалось на основе согласия, хотя некоторых уважали больше, чем других, и к их мнению прислушивались. Они с детства росли вместе. Через сорок лет те, кто останется жив, все еще будут вместе, но тогда они перейдут в другую возрастную группу с другими обязанностями. Еще имелась категория старших воинов, года на три-четыре постарше, и еще одна – подростков – желтолицых бойскаутов, тех, что оспаривали права собственности на незнакомца. Эти были помоложе.
Новичка допросили – довольно дотошно, ибо любому путешественнику в Вейлах автоматически приписывается шпионаж в чью-либо пользу, возможно, даже на нескольких хозяев. Он не обмолвился о Службе, поскольку она явно не пользовалась здесь любовью. Он снова назвался уроженцем Ринувейла, выбрав вейл подальше отсюда. Ага, сказали они, Рину находится под ниолийским владычеством, значит, он ниолийский шпион, верно? Нет, он странствует, потому что ему хочется повидать мир. Все сочли этот ответ весьма малоубедительным. Как же он тогда заработает денег, чтобы купить жену?
Потребовалось еще немало пива и оживленных споров, чтобы молодые воины наконец решили: Д’вард Копьеметатель вполне достоин занять место среди них. Все равно Ниол расположен слишком далеко, чтобы о нем тревожиться. Ему выдали кожаную повязку, забрав при этом башмаки; возможно, они пошли в уплату. Двое из его новоявленных братьев принесли краску и принялись раскрашивать его лицо, терпеливо объясняя значение и смысл каждой черточки. Синие копья и щиты посвящались Ольфаан Детине – синий цвет вообще символизировал Деву. Черные черепа означали, что они служат Зэцу и не боятся его. Два желтых треугольника и лягушка свидетельствовали о верности Юноше. Синий серп, рука и улитка посвящались другим ипостасям Астины. Маленький белый луч служил напоминанием о Висеке. Красного цвета не было вообще, ибо все они пока оставались девственниками. Зеленый молот посвящался Мужу и приносил силу, и все в том же духе.
Последовала короткая дискуссия на тему, скольких отметин мужества он достоин – одной или двух, – и в конце концов сошлись на двух: одной в знак того, что его приняли в отряд, и второй за отвагу со щитом. Несколько разгоряченные пивными парами, но уже не такие опасные, они всей компанией отправились провожать Д’варда Копьеметателя в молельню Ольфаан Астины. В этой своей ипостаси Дева была богиней воинов, а также покровительницей всего Нагленда; ее главный храм находился в самом Наге.
Подойдя к святому месту, Эдвард уловил виртуальность, исходящую от узла, однако молельня, похоже, располагалась на самом его краю. Теперь он уже твердо знал, что в молельнях в отличие от храмов не может постоянно проживать божество. Эта молельня представляла собой ветхий – и довольно вонючий – кожаный шатер, внутри которого находились алтарь и резное изображение молодой женщины в доспехах. Изваяние достигало половины человеческого роста и было выполнено неожиданно искусно; он даже подумал, уж не похитили ли его где-то. Впрочем, если на этом узле не проживало своего божества, ему ничто не угрожало ни от Астины, ни от ее вассалов.
Однако совсем рядом стоял храм Кробидиркина Пастыря, ипостаси Карзона. Вот он-то явно опасен. Сожжение Калмака Плотника организовали жрецы Мужа, и время для этого было выбрано слишком точно, чтобы считать это простым совпадением. Или Карзон, или Зэц предположили, что Освободитель будет искать Службу, и подозревали, что он находится в Нагвейле. Эдвард остерегался, что на своем узле пришелец запросто распознает присутствие другого пришельца.
И все же он не смог придумать ничего, чтобы избежать тяжкого испытания, которое уготовили ему его новые одноклассники. Отметины мужества были наградой, источником гордости, знаком признания со стороны товарищей. Его новоявленные братья, ухмыляясь, нарисовали ему на ребрах полосы для надрезов. Они достали каменный нож и поставили перед ним миску соли, которую он должен был втереть в рану, чтобы остановить кровотечение и обеспечить заметный шрам. Затем они приготовились смотреть, как он со всем этим справится. Разумеется, это было жертвоприношение богине. Это было демонстрацией мужества. Это было чертовски рискованно, ведь он пришелец. Мана, которую получит Ольфаан, могла вернуться к нему, а это мог заметить Кробидиркин Карзон, или он потеряет то, что собрал только что, или… да что угодно еще.
Однако выбора у него не было – он резанул, втер соль и стряхнул слезы, навернувшиеся от боли, прежде чем они размыли краску на его лице. Он не чувствовал ничего, кроме злости и жуткой боли. Первое прикосновение соли было, пожалуй, самым болезненным ощущением за всю его жизнь. Во второй раз рука его дрожала так сильно, что он порезался слишком глубоко, и боль от соли оказалась еще сильнее. Но ничего чудесного не произошло. Возможно, он просто слишком устал и перебрал этого поганого пива, чтобы заметить ману.
Его братья чуть ли не на руках отнесли его обратно в казарму и радостно объявили, что его очередь готовить обед.
Зато он нашел кров над головой, без чего ему, возможно, грозила бы голодная смерть или казнь. Несколько недель языковой практики, и он сможет отправиться дальше на поиски Службы.
То есть если Службу стоило еще искать.
Те сотрудники Службы, которых он встречал до сих пор, погибали слишком быстро.

13

– Вон поилка для лошадей и колонка! – Джинджер притормозил. – Там он может напиться.
Смедли согласился, что ощущает жажду. Еще больше он ощущал себя дураком; все хлопотали вокруг него и только обостряли это чувство. Порез на ноге выглядел не слишком-то серьезным. Он вряд ли потерял слишком много крови, просто он потерял ее слишком быстро. Ногу наскоро перевязали обрывками одеяла, зато теперь он пришел в себя, вытянув ее на подушках. Он был в порядке, просто ему хотелось пить.
Машина остановилась у поилки. А где еще можно напиться в два часа ночи? На поилку выходили какие-то окна. Джонс выключил мотор – наступила тишина, нарушаемая только раздражающим потрескиванием остывающего металла.
– Черт! – сказала Алиса. – Нам не в чем принести ему воду.
– Я сам дойду! – возмутился Смедли. – Право же, вы поднимаете шум из-за пустяка.
Экзетер открыл дверцу и выбрался из машины. Смедли собрался за ним следом.
«Черт!»
– Куда делись мои ботинки?
Алиса завязала ему шнурки.
Гордо отказавшись от помощи Экзетера, он кое-как доковылял до колонки. Собственно, все, что он чувствовал сейчас, – это легкое головокружение. Наклонившись к трубе, он пил, пил и пил. Это заметно помогло. Небо покрылось серебристыми облаками, луна играла в прятки. В ее свете он увидел, что вся одежда его в крови. Кутаясь в шинель, подошел Экзетер. Черт, кровь была даже на шинели. Когда они вернулись к машине, Джонс, взяв в руки керосиновую лампу, осматривал ее обшивку. Салон напоминал бойню.
– Простите за вопрос, – сказал Экзетер, – но чья это машина?
– Краденая! – поспешно ответила Алиса.
Он взвыл, как гиена.
– Потише, балда! – шикнула она, косясь на окна коттеджей, выходившие на дорогу.
– Нет, серьезно, чья она?
– Пусть тебя это не беспокоит. Нам еще далеко, мистер Джонс?
– О, мы где-то на полпути, почти в Четеме. Когда проедем Медуэй, сможем свернуть на А-два.
– А вы как считаете, генерал Смедли? – спросила Алиса.
– По второстепенным дорогам быстро не поедешь. А нам сейчас лучше улепетывать со всех ног.
– Не спорю, – устало вздохнул Джонс. – Я как-то лучше разбираюсь в неправильных французских глаголах, чем в стратегии. Да, а куда нам ехать в Лондоне? Может быть, к вам, мисс Прескотт?
– Почему бы не бросить там наших тюремных пташек, а мы съездим с вами вернуть машину?
Он что-то буркнул в знак согласия и убрал фонарь. Потом повернул рукоятку – мотор сразу же завелся. Некоторое время он работал ровно, без этого угрожающего чихания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56