— Отбрось в сторону тряпки-то! — крикнул Пафнутьев.Взяв двумя пальцами край затертого рукава, эксперт медленно стянул его в сторону. Пафнутьев подошел ближе, зашел с противоположной стороны, чтобы рассмотреть лицо. Да, женщина была светловолосой, но у корней волосы были темные, почти черные. Присев на корточки, он всмотрелся ей в лицо — это была не Света.Отойдя в сторону, Пафнутьев нашел взглядом в глубине двора свою машину. Он знал, знал наверняка, что где-то там, в глубине салона затаился несчастный Худолей и смотрит в эти секунды на него, на Пафнутьева, ждет слова, жеста какого-нибудь, чтобы знать, как ему быть, как жить дальше. Пафнутьев поднял руку повыше и помахал приглашающе. Дескать, хватит тебе там в одиночестве сидеть, подходи, ничего страшного здесь нет.Задняя дверца машины распахнулась в ту же секунду — Худолей был наизготове, словно бегун на старте. Бросив дверцу за спиной, он бегом помчался к месту страшной находки. Бежал и смотрел в глаза Пафнутьева, все еще опасаясь, что тот остановит его, что смысл взмаха руки был другим, не столь обнадеживающим. Но Пафнутьев не остановил Худолея, терпеливо дождался, пока тот остановится рядом.— Что, Паша?— Не она.— Точно?— Я же говорил.Худолей повернулся и заплетающимися шагами пошел к ближайшему подъезду. Сев на сырую скамейку спиной к мусорным ящикам, он опустил лицо в ладони и замер.— Чего это он колотится? — спросил подошедший Шаланда.— Бывает, — Пафнутьев развел руки в стороны.— Он что... Это самое... — Шаланда с трудом пытался осмыслить посетившее его озарение. — Это его баба? — Шаланда кивнул в сторону мусорных ящиков.— Нет, но думал, что его.— И ошибся?!— Немного. С кем не бывает, — Пафнутьев виновато поморгал глазами.— Так это же здорово! — закричал Шаланда и так яростно сверкнул глазами, будто женщина между мусорными ящиками вдруг ожила. — Это же прекрасно!— Конечно, — кивнул Пафнутьев. — Только это... Его баба все равно не нашлась. Так что он всего лишь получил небольшую отсрочку. Теперь к каждому трупу будет подходить с хорошим таким, доброкачественным, полноценным ужасом.— Разберемся, — прорычал Шаланда и решительно, крупными шагами чуть вразвалочку, направился к Худолею.Что он скажет, как выразит свое сочувствие, какие слова найдет — Пафнутьев даже представить себе не мог. Проводив Шаланду жалостливым взглядом, он подошел к мусорным ящикам.Женщина в самом деле оказалась светленькой, но волосы были наверняка крашеными. Да, опять молодая, опять красивая. Как выражаются модные авторши криминальных романов, смерть была ей к лицу. Пафнутьев не знал более кощунственных слов о смерти, и потому название шумного романа запомнилось. Он это знал — смерть меняет не только выражение человеческого лица, она меняет и само лицо. Случается, что грубое, наспех, словно топором, вытесанное лицо после смерти становится одухотворенным, черты лица превращаются в тонкие, почти аристократические — человек только после смерти предстает перед людьми в истинном своем обличье, отбрасывая наконец-то дурашливость, напускную грубоватость, лукавую глупость. Уже ничем не рискуя, ничего не требуя, никого не опасаясь.Страхи кончаются вместе с жизнью.В беспомощном, устремленном в весеннее небо кулачке женщина сжимала нож. Пафнутьев наклонился, всмотрелся, не прикасаясь. Замусоленная, затертая деревянная ручка, а само лезвие было настолько истонченным, с такими зазубринами, что этим ножом можно было отрезать разве что кусок хлеба, кружок вареной колбасы, разбить яйцо для яичницы. Отведя мертвую руку в сторону, Пафнутьев обратил внимание, что нож к тому же оказался настолько коротким, что на кухне им попросту ничего не сделать — лезвие было надломлено.— Что скажешь, Паша? — услышал Пафнутьев за спиной голос Шаланды. — Следы предсмертной схватки?— Никакой схватки не было.— А как же понимать нож в руке? Причем, обрати внимание, она держит его за лезвие.— И что из этого следует? — Пафнутьев обернулся и посмотрел на Шаланду снизу вверх.— В последний момент вырвала нож из руки убийцы — вот что из этого следует! Но силы уже оставляли ее — убийца успел полоснуть ножом по шее. Она умерла от потери крови. Согласен?— Не было схватки, не хваталась она за лезвие, никто не убивал ее этим ножом, потому что этим ножом вообще никого убить нельзя. Присядь, Шаланда, присядь, а то ты смотришь с очень большого расстояния. Приблизься!Шаланда оглянулся по сторонам, убеждаясь, что никто над ним не шутит, никто не слышал пафнутьевских слов, что он выглядит достойно, как и подобает человеку его положения.Но все-таки присел, покряхтывая, опасаясь за форменные брюки, которые могли, ох могли каждую секунду разойтись по швам от необъятных бедер начальника милиции.— Смотри, — Пафнутьев осторожно вынул нож из мертвой руки женщины. — Видишь эту железку? Ею можно убить кого-нибудь? Нельзя. Почему же тогда он оказался в руке этой несчастной? Зачем он оказался в руке этой несчастной? — спрашиваю я у себя и одновременно у тебя. А затем, что кто-то решил нам с тобой передать горячий привет. Тебе и мне.— Кто? — выдохнул Шаланда.— Убийца.— Паша... Ты смеешься надо мной?— Помнишь, неделю назад мы занимались убийством в квартире? Обнаружена женщина, обнаженная, с ножом в руке, и держала она его точно так же... Помнишь?— О! — Шаланда в ужасе закрыл рот плотной своей ладонью, словно опасаясь, что ненароком произнесет нечто запретное, слово, которое никому слышать не позволено. — Точно, Паша! Это что же получается? Маньяк завелся?Пафнутьев поднялся, отряхнул руки, поправил кепку.— Ты как хочешь это назови... Может, для кого-то летная погода, может, это проводы любви.— Шутка? — настороженно спросил Шаланда.— Какие шутки! Посмотри на эту женщину... За ее убийством действительно стоять проводы любви. Во всяком случае, мне так кажется.— Но цель, Паша, цель?!— Может быть, кому-то хочется, чтобы мы думали, будто убийства совершил один человек, хотя на самом деле эти преступления совершили разные люди... Может быть, все наоборот. Не исключено, что и маньяк задумал поиграть с нами в прятки. Могут быть варианты из всех этих предположений... Но убийства эти... — Пафнутьев замолчал, рассматривая проносящиеся над головой весенние облака — были они полупрозрачными, легкими, торопящимися. — Но убийства эти... — взор Пафнутьева снова опустился к земле.— Ну, ну? Паша, ну?! — постанывал от нетерпения Шаланда и даже, кажется, пританцовывал в блестящих своих остроносых туфельках.— Убийства эти разные, — Пафнутьев справился наконец с выводом, который блуждал где-то в его сознании, не находя выхода.— Что значит разные, Паша?— Там ухоженная квартира, здесь — свалка. Там действительно нож, которым можно полоснуть по прекрасной женской шее, а здесь какой-то обрубок, пригодный только для ковыряния в носу. Но, с другой стороны, и там и здесь всякие, как видишь, маникюры, педикюры... Причем свеженькие. Крашеные волосы, обнаженные тела... Что это у нее за пятно на шее, видишь? Может, ссадина? Или грязь, а, Шаланда?— Похоже на синяк.— Или прикус?— Не понял?— Да я все о том же! Проводы любви, Шаланда. Весной не только встречают любовь, но и провожают. Постой, постой, — Пафнутьев с неожиданной сноровкой обошел вокруг трупа, зашел с противоположной стороны, склонился над ногами.— Что ты там увидел, Паша? — подошел поближе и Шаланда.— Пятки.— И что пятки?— Порепанные.— Это какие?— Как бы тебе это объяснить, какое словцо подобрать... Да, вспомнил! Растрескавшиеся.— И что это означает?— Это означает, что убийство прошлой недели и это, — Пафнутьев кивнул на труп, — как бы это выразиться поточнее...— Да уж выразись как-нибудь наконец!— Мне кажется, что обе пострадавшие были знакомы друг с дружкой.— По пяткам определил?— Да, Шаланда, по пяткам. Ты вот свои пятки пемзой трешь, когда в баню ходишь?— Банщик трет. Я не могу дотянуться.— Значит, они у тебя имеют приятный вид, нежные, розовые, есть на что посмотреть.— У меня, и кроме пяток, есть на что посмотреть, есть чем полюбоваться. Не хуже, чем у людей, Паша.— Они знали друг друга, — повторил Пафнутьев, словно уговаривая самого себя. — Они наверняка друг друга знали. Не исключено, что даже приехали из одного места. Многовато совпадений. Слишком их много, Шаланда.— Слишком хорошо — тоже нехорошо.Пафнутьев уставился Шаланде прямо в глаза. Но чувствовалось, что не видит он ни Шаланды, ни его озадаченного взгляда, да и вообще Пафнутьев, кажется, подзабыл, где находится и как оказался среди мусорных ящиков, возле трупа женщины с крашеными волосами и яркими ногтями.— Ты чего, Паша? — спросил Шаланда, сбитый с толку странным поведением Пафнутьева. — Тебе плохо?— А кому сейчас хорошо? — Пафнутьев мгновенно преодолел какие-то свои космические расстояния и в доли секунды вернулся на место происшествия.— Ты оцепенел?— С кем не бывает! — махнул рукой повеселевший Пафнутьев. Что-то ему открылось за те недолгие секунды, пока он отсутствовал, что-то осознал. И Шаланда звериным своим чутьем, нутром, интуицией это понял.— Паша, у меня такое чувство, будто тебя посетила мысль?— Посетила, — кивнул Пафнутьев. — Ты, Шаланда, открыл мне сейчас такие глубины человеческой сути, такие глубины... Я прямо содрогнулся всем своим телом.— Это что же я такого сказал? — насторожился Шаланда.— Что слишком хорошо — тоже нехорошо.— Раньше ты этого не знал?— Слышал, конечно, но как-то не проникался.— А теперь проникся? — продолжал допытываться Шаланда. — Теперь дошло, да?— И продолжает доходить.— А мне можно об этом знать или нежелательно?— Комедия все это, — произнес Пафнутьев, кивнув в сторону прикрытого уже трупа.— Веселая? — осторожно спросил Шаланда.— Веселого тут, конечно, мало, но и истинного тоже немного.— Хочешь сказать, что все это ненастоящее? — Шаланда неотрывно в упор смотрел на Пафнутьева. — И труп тоже ненастоящий?Но Пафнутьев опять унесся в свои запредельные дали, опять не видел ни Шаланду, ни мусорных ящиков, ни вороха тряпья, которым накрыли труп юной красавицы. Шаланда рванулся было повторить свой вопрос, шагнул уже было к Пафнутьеву, чтобы ухватить за рукав, встряхнуть хорошенько и вернуть на этот грязноватый двор, но подошедший Худолей успел остановить его. Приложив палец к губам, он дал понять, что говорить сейчас не следует, что Пафнутьев думает, а поскольку подобное случается нечасто, такое его состояние надо ценить. Худолей скорчил гримасу: дескать, извини, дорогой товарищ, но у нас свои правила и нарушать их нежелательно.Шаланда раздраженно передернул плечами, сунул руки в карманы форменного плаща и, круто развернувшись, зашагал к своей машине, бормоча слова нервные и непочтительные.А Худолей терпеливо дождался, пока Пафнутьев вернется из мистических своих блужданий, дождался, пока тот увидит его, заметит, словечко молвит.— Ну как, Худолей? Что скажешь? — Голос его был по-прежнему бодр — голос человека, который понял наконец то, что от него так долго скрывали.— Сдается мне, Паша, это не конец.— Ты о чем?— Будет третий труп, Паша. Два — это не число. А если число, то плохое. Природа не любит плохих чисел.— А какие числа любит природа? — чуть раздраженно спросил Пафнутьев. — Семнадцать? Сто тридцать девять? Пятьсот восемьдесят один?— Семнадцать — хорошее число, — невозмутимо ответил Худолей. — Остальные тоже ничего, но похуже. И потом, Паша... Не надо вслух произносить эти числа. Они не любят.— А что они любят? Бутерброды с икрой? Водку из холодильника? Живых, веселых блондинок?— Это, Паша, ты о себе говоришь, это ты все о себе, любимом. А числа любят молчаливое почтение. Они считают, что заслуживают уважительного к себе отношения.— Так, — Пафнутьев постоял, глядя прямо себе под ноги. — Так, — повторил он. — И какой же нам сделать из всего этого вывод?— Третий будет, Паша.— Или третья?— А сие уже есть тайна великая и непознаваемая. Как говорит один наш общий знакомый.— Поехали, Худолей. Нам здесь уж делать больше нечего. Нас Величковский ждет, лучший плиточник всех времен и народов, — и Пафнутьев решительно зашагал к машине.
* * *
Величковский оказался точно таким, каким его можно было себе представить по телефонному разговору. На звонок Пафнутьева дверь открыл длинноватый, поджарый детина, явно лысеющий, с золотыми фиксами, в дырявых тренировочных штанах и клетчатой рубашке нараспашку. Весь он был покрыт белесой строительной пылью — шлифовал стены после покраски.— Это вы звонили? — спросил он, и Пафнутьев опять отметил про себя отсутствие настороженности. Величковский произносил слова легко, не задумываясь. Опыт Пафнутьева позволял ему подобные интонации различать быстро и безошибочно. Если и можно было во всем облике Величковского обнаружить какую-то обеспокоенность, то это было вызвано, скорее всего, работой, которую ему пришлось оставить на какое-то время.— Да, это я звонил, — ответил Пафнутьев.— Входите... Только осторожно, здесь все в пыли, касаться ничего нельзя.— Не будем касаться. — Пафнутьев пропустил Андрея вперед, прошел сам, закрыл за собой дверь. Худолея они оставили в машине, чтобы не подвергать лишним переживаниям — вдруг и здесь обнаружится труп блондинки, вдруг и здесь у нее в ладошке окажется нож, который она будет держать за лезвие. За последние дни Пафнутьев уже привык к таким блондинкам и в глубине души был согласен с Худолеем, допускал, что среди мусорных ящиков видел не последнюю. Самое печальное было то, что подобные худолеевские предсказания обычно сбывались. Пафнутьев в них не верил, раздражался, не пытаясь найти им разумное объяснение, но знал, что, скорее всего, они сбудутся. Не один раз Худолей доказывал, что его цифровое восприятие мира оказывается правильным.— Дело идет к концу, — пояснил Величковский. — Еще неделя, может быть, две.— Чьи хоромы? — спросил Пафнутьев, заглядывая в одну комнату, вторую, третью.— Да есть тут один... Пятьдесят тысяч отвалил. Ничего, да? — со смешком спросил Величковский, пребывая в настроении благодушном и беззаботном.— Рублей? — спросил Андрей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48