Странно, но наличие в заиндевевшей камере еще одного пакета знакомой конфигурации меня даже слегка успокаивает. Значит, Ладушкин не вернулся к посылке, не распотрошил ее, не стал догонять первую жену Латова — это же она принесла посылку — и задерживать ее. Не приказал всем присутствующим не покидать дом бабушки, пока ведется расследование. Дороги не занесло внезапным сентябрьским снегом, не порвало провода, и вся наша дружная любящая семейка не оказалась оторванной от цивилизации и запертой в скучном английском детективе.
Чтобы подняться по лестнице, шлепанцы придется снять. Я обхожу второй этаж. Никого. Неужели Ладушкин решил задержать всех присутствующих? Погрузил их, скованных наручниками, штабелем в свою легковушку или потащил, связанных веревкой, на станцию к электричке?
Чтобы спуститься вниз в подвал, лучше вообще надеть более подходящую обувь. Сойдут мои старые кроссовки, я спускаюсь по металлической лестнице и сразу вижу бабушку у старого угольного котла. Она сидит на низком стульчике и сосредоточенно вырезает что-то большими ножницами.
— Давай помогу. — Я подошла очень тихо, бабушка застыла, услыхав мой голос, но в поднятом ко мне лице не было ни тени страха или досады.
Плотный картон коробки легче резать ножом. Стараясь не думать о том, что делаю, я выпиливаю прямоугольник, на котором написан адрес квартиры Лады Латовой, и приписка — кому: “Латовым Лоре и Антону”. Отчаяние и страх заставляют трепыхнуться мое сердце невпопад.
Бабушка рвет порезанную коробку и жжет картон в топке. Я разворачиваю одну из газет, которые были в посылке, они валяются скомканные на полу. Подумав, расправляю ее, потом аккуратно сворачиваю и кладу на вырезанный прямоугольник.
Дверца топки закрыта. Бабушка уносит вырезанную картонку с газетой к полкам. Кладет под старую бензопилу.
— Мы поговорим здесь. — Она тяжело опускается на табуретку у разделочного стола с металлической столешницей. — Этот инспектор обошел первый и второй этаж, а в подвале не был.
— Ты же не думаешь, что он, как в шпионских фильмах, будет нас подслушивать?
— Не думаю. Но по телефону со мной о деле не говори.
— Бабушка!
— Инга, послушай, что скажу. Я хочу знать, как у тебя дела с мужчинами.
— Вообще или с Павлом? — Я привыкла ничему в бабушке не удивляться, отвечаю примерно вопросом на вопрос.
— Сначала — вообще.
— Вообще — никак.
— А твой фотограф, вы же работаете вместе?
— Оператор. Он снимает камерой. Мы работаем вместе, и между нами существует негласный договор категорической дружбы и взаимопомощи.
— Негласный — это когда ни один из вас не сказал другому, что он по этому поводу думает? — задумывается бабушка.
— Такое не надо обсуждать. Такое чувствуется сразу. Я всегда различаю, когда нужна мужчине по делу, а когда… ну, ты понимаешь.
— Хорошо, что чувствуешь. Я всегда молила судьбу, чтобы она не обделила тебя моей интуицией. Твоя мать сказала, что мужчина, с которым ты любишься, женат.
Я закрываю глаза и тяжело вздыхаю.
— А она не сказала, что опасается проявления у меня тяжелой тетушкиной наследственности?
— Приблизительно это ее и беспокоит. Давно ты с ним?
— Больше года.
— Это долго, — кивает бабушка. — Он стал засыпать?
— Засыпать?
— После того как вы отлюбите, он засыпает?
— Иногда. — Я пытаюсь вспомнить. — После второго раза.
— Но раньше ведь не засыпал?
— Откуда ты знаешь?
— Я все знаю о мужчинах. Вы встречаетесь один раз в неделю? Два?
— Один.
— А остальные шесть дней? — удивляется бабушка. — Что ты делаешь остальные шесть дней?
— Жду.
— Чем ты его угощаешь?
— Пирожками с клубникой и апельсинами, — отрапортовала я грустно.
— Твоя выдумка? — улыбается бабушка. — Что-то я не припомню, чтобы пекла такие пирожки.
— Моя.
— Клубника и апельсин… Хорошо бы приправить горьким лимоном.
— Бесполезно. Он назвал это повидлом. Вчера.
— Вот как! — оживилась бабушка и внимательно всмотрелась в мое лицо. — А ты и сразу раскисла?
— Я удивилась.
— Тогда вот что. — Она положила ладони на стол, я подвинула одну к себе и легла на нее щекой. — Ты должна решить, насколько тебе нужен этот мужчина.
— Я ничего не хочу менять, — еле слышно пробормотала я.
— Не в твоей породе. Не в твоей. Ты хочешь с ним любиться и дальше? Как долго?
— Очень долго.
— Тогда слушай внимательно. Перед тем как уложить начинку в тесто, возьми чайную ложку, желательно серебряную. Та ложка, что я дарила, еще у тебя? Я киваю, елозя щекой по ее ладони.
— Хорошо. Она должна быть чистой, сухой, и вообще лучше для других нужд ею не пользоваться, потому что серебро впитывает запахи, а запах в этом деле — самое главное. Ты должна стать в темном месте и подумать о возлюбленном. Осторожно вложить ложку себе внутрь настолько глубоко, насколько тебе это понравится. Вытащить и накладывать начинку ею.
Я поднимаю голову, расставляю ноги и смотрю в прорезь халата.
— То есть сюда?.. — показываю пальцем вниз.
— Конечно, — невозмутимо отвечает бабушка. — Для начального знакомства осторожная женщина может просто ложку облизать, но для укрепления любовных отношений — туда.
— А… А если — месячные? — Я настолько обалдела, что вдруг почувствовала себя как в кабинете гинеколога.
— Не хотела тебе говорить, но месячные — это лучший вариант. — Бабушка смотрит в мое лицо, усмехается и проводит пальцем по моему лбу, не разрешая хмуриться. — Это — беспроигрышный вариант, особенно если твои дни совпадают с полнолунием.
— Откуда ты знаешь? — Я перехожу на шепот.
— Наследственное, — пожимает она плечами. — Все женщины в моем роду позднего созревания, все имеют тесную связь с луной, и все… как это сказала сегодня Марина?
— Эротоманки?
— Грубое слово, но что-то в нем есть.
— Действительно, мои мокрые дни всегда проходят под полной луной, я в эти ночи еще и спать не могу. Но мне уже двадцать три, а я не чувствую никакой потребности бросаться на всех мужчин подряд!
— Это слово обозначает совсем другое. Послушай, то, что я тебе посоветовала, ну, с ложкой, это очень серьезно. Подумай, прежде чем делать. Вдруг ты не захочешь видеть своего возлюбленного каждый день!
— Каждый день? Он… Он что, захочет после этого видеть меня каждый день?
— Не знаю, как насчет видеть, но вот все другое… Он захочет это делать только с тобой. Скажи мне “спасибо”.
— Спасибо, — в полном ступоре говорю я.
— Пожалуйста. Это важно — поблагодарить за такой совет. Это очень важно, чтобы от души, понимаешь?
— Понимаю, — киваю я послушно, ничего не понимая. — А что это значит — в нашем роду? Никто ничего не знает о твоих с Питом родителях, о родителях ваших родителей. Моя мать в поисках своего прошлого даже посетила архив.
— Дура, — равнодушно замечает бабушка. — Я тебе все расскажу подробно, но попозже. Вот найдем детей, соберемся вместе — ты, я и Лора, и поговорим. А пока сходи к дедушке Питу и отвлеки его от созерцания наступающей темноты, пока он не впал в исступление.
— Ты, я и Лора? А моя мать? Хотя да, я понимаю. Если бы была Ханна… Извини.
— Не извиняйся. Чему-то тебе у Ханны стоило поучиться. И мне. И Марии. Но в целом — она была недоработанным материалом. Я ее недолюбила. Надеюсь, в новой жизни ей больше повезет.
В гостиной зажжены все лампы. Дедушка Пит, качаясь, сидит на посту у окна.
— Возьми. — Я протягиваю ему бокал.
— Что это? — не останавливаясь и не поворачиваясь, спрашивает он.
— Мускат. Слышишь, пахнет?
— Вспомнил, — сообщает Питер. — Вспомнил, где я видел этого милиционера. Он отказался искать моего кота! Бедный Руди!
— Клаус, — поправляю я. — Питер-Клаус.
— Это кота так звали, а на самом деле это был Руди.
— Нет, Руди был твой старший сын.
— Не делай из меня идиота. Я знаю, что сначала он был сын, а потом к нам пришел бездомный кот. Как только Руди ушел в землю, сразу же появился кот!
— Отвернись от окна.
— Я в порядке.
— Все равно отвернись. — Я разворачиваю кресло-качалку. Питер расплескивает вино.
— Я вижу в темноте. Я все вижу.
— Я знаю.
— Но ты не веришь?
— Верю. Ты видишь в темноте, как кот. И каждый вечер опять и опять утверждаешься в этой своей способности.
— Мы гуляли с Клаусом по ночам. Помнишь нашу соседку? — оживился Питер, оттирая рукавом пятно от пролитого вина на халате.
— Которую? — вяло интересуюсь я, сдерживая зевок.
— Ну эту, в завивке! Она еще держала кур.
— Ладно, помню.
— Она стала борщевиком.
— Что?
— Ее похоронили в пятницу утром, а в субботу у самого нашего забора вылез росток борщевика. Я гулял с Клаусом ночью, и мы слышали, как росток протыкает землю.
— Что это такое — борщевик?
— Ядовитое зонтичное.
— Так ей и надо, — успокаиваю я Пита.
— Не скажи. Что я потом ни делал — выкорчевывал, заливал кипятком, а он выживал и обжигал Золю и тебя!
Я вспомнила, как давно летом обмахивалась от комаров сорванным крупным листом, а потом попала в больницу с красными пятнами на руках, шее и ногах.
— Питер, а где теперь этот куст?
— Сам ушел. — Дедушка поник головой и застыл в легкой дреме. — Это значит, она родилась опять. Переждала… Нажалилась в свое удовольствие и родилась где-нибудь… беспамятным младенчиком…
В понедельник утром позвонил инспектор Ладушкин и спросил, где я предпочитаю провести с ним официальную беседу — в отделении милиции или в квартире Ханны, ему все равно нужно опросить соседей.
Мы звонили в квартиру с десяти двадцати до десяти сорока пяти. Ладушкин для разнообразия каждые пять минут стучал ногой в дверь, звонил по моему телефону в свой отдел, чтобы в пятый раз получить подтверждение, что оставленный в квартире сержант должен там находиться, поскольку нигде больше его нет.
— Ладно, — озверел Ладушкин к одиннадцати. — Будем вскрывать дверь!
— А может, начнем опрашивать соседей. Вернее, соседку, — кивнула я на дверь рядом.
Замок соседской двери щелкнул, как я только поднесла руку к звонку.
— Вам повезло, — заявила женщина вместо приветствия, когда открыла дверь. — Я подвернула ногу.
Я объяснила ничего не понимающему Ладушкину, что по понедельникам соседка Ханны обычно возвращается с дачи только к вечеру. Инспектор подготовил свой блокнот, соседка Ханны сразу отвела его на кухню, вот он уже зажат на табурете в углу между столом и холодильником, и я могу спокойно выйти на балкон.
Четвертый этаж. Балконы идут по этой стороне дома сплошной полосой, разделенной перегородками. Прогнувшись, я постучала в окно Ханны. Осторожно закинула ногу, вцепившись руками в барьер. Ну вот, балкон закрыт. Зато открыта форточка. Если поставить длинную деревянную цветочницу с засохшей землей стоймя, то земля начнет вываливаться пересушенными комьями, но можно залезть на нее ногами и проползти в форточку.
Когда я пролезла по пояс, я вдруг подумала, что мои предположения о приятном времяпрепровождении противного сержанта могут ведь и не подтвердиться. А что, если он не спит беспробудно после случайного обнаружения фантастического бара Ханны, а лежит где-нибудь под столом совершенно бездыханный, то есть убитый?! А я лезу в квартиру, вместо того чтобы направить туда первым Колю Ладушкина! Став ладонями на подоконник и повиснув вниз головой, так что ноги болтались на улице, я начала анализировать, почему и кем он может быть убит? Даже если все любовники Ханны (а их должно быть неисчислимое количество) не знают еще о ее смерти, они должны помнить, что воскресенье — мужнин день. А вечер понедельника еще не наступил. А вдруг они приходят с утра? Ладно, по предварительном осмотре комнаты, в которую я уже наполовину влезла, никаких бездыханных тел здесь не наблюдается. Кое-как протащив ноги внутрь, сижу некоторое время на подоконнике, восстанавливая дыхание. Открываю балконную дверь, потому что, по моим подсчетам, инспектор Ладушкин уже должен переварить информацию о недельном распорядке моей тетушки и скоро пойдет посмотреть, действительно ли с балкона гостеприимной соседки легко попасть в квартиру Ханны.
Я, осторожно ступая, выхожу в коридор. Тишина. Чтобы не обмирать от страха с каждым шагом, решаю осмотреть квартиру бегом. Проскакивая по коридору из спальни в кухню, замечаю по выключателю, что в ванной включен свет. Прислушиваюсь, прижавшись ухом к двери. Я даже берусь за ручку, но в другой спальне слышен шум и отдаленный грохот. Иду туда. Инспектор Ладушкин, входя через балкон в комнату, задел цветочный ящик. Ящик упал, вывалив наконец из себя всю засохшую землю.
— В ванной горит свет! — тут же докладываю я шепотом. — В остальных комнатах — пусто!
После моих слов инспектор с напряженным лицом шарит у себя сзади, словно почесывает поясницу, и вдруг выдергивает пистолет.
— Оставайся здесь, — приказывает он, отстраняет меня рукой и уходит.
Со своего балкона кричит соседка.
— Что там было в посылке? — спрашивает она, с удивлением разглядывая сухую землю.
— А… В посылке?.. Яблоки.
— Яблоки. А то инспектор меня спрашивал, что там могло быть. И очень похоже эту самую посылку описал, как будто видел своими глазами.
Лихорадочно соображая, кто теоретически мог прислать в посылке яблоки, я вдруг замечаю, как в земле что-то блеснуло. Наклонившись, вижу, что это ключ на крошечной бирке.
— Ты уж извини, — продолжает соседка, — я могу сама убрать, только через балкон не полезу. Откроешь дверь?
— Убрать?
— Сама видишь. — Она кивает на кучу у моих ног, пока я прячу ключ в кулаке. — Ничего с ним не поделать. Он по этому барьеру иногда уходит за восьмой подъезд. Ханна не ругалась. Говорила, пусть себе ходит, я ей предложила посадить ноготки, она только отшучивалась.
— Кто ходит? — Покосившись, я убеждаюсь, что инспектора в комнате все еще нет, и быстро прячу ключ в карман джинсов.
— Да мой кот, чтоб его разнесло!
Только теперь, присмотревшись, я поняла, что стойкий дух кошачьих экскрементов — это не запашок из квартиры соседки. Вся земля из цветочницы от души ими удобрена.
— Не волнуйтесь, я сама уберу.
— Да мне нетрудно, что ж поделаешь, если он такой гад. Это у Ханны на балконе еще ничего особенного не стоит.
1 2 3 4 5 6 7 8