— Как это у вас с ходу получаются такие сложные слова?.. Вы хотите сказать, что кореец — ваш пациент?
— Почему? — удивилась Пенелопа.
— Нормальный человек разве захочет, чтобы его звали Гадамер? Ну, да ладно. Вы мне заключение…
— До свидания! — Пенелопа резко встает и идет к двери: на часах ровно половина пятого.
— Только маленькое заключение по этому корейцу, я больше не прошу, ну что вам стоит, — в голосе Лотарова просительные нотки, а рука уже полезла в карман. Пенелопа кивает головой на ходу и успевает выйти за дверь, прежде чем Лотаров вытащил свой платок.
Оставшись в кабинете один, следователь улыбнулся и убрал платок в стол, обернув его перед тем в лист бумаги. “Пенелопа” — написал он на упаковке. Кроме пластмассовых мух, которых Лотаров незаметно забрасывал в чай, а потом доставал из стакана и обсасывал перед тем, как выбросить (упаковка с инициалами П.К. — кто она, эта бедная П.К.?), в отдельной коробочке с надписью “Лузанова и Квашня” хранился гуттаперчевый паук-птицеед в натуральную величину (если бросить его на пол — прыгает и содрогается секунд тридцать), яркая губная помада, одна женская сережка с янтарем, резиновые перчатки с прожженными дырками. Тщательно упакованная в полиэтиленовый пакет стояла пепельница, полная окурков и полусгнивших огрызков яблок (он собирал окурки в других кабинетах и на лестнице из банок, приводя сослуживцев в состояние умственного ступора, при котором невозможны насмешки или слухи), отлично выполненный замшевый муляж полуразложившейся дохлой крысы с оскаленными зубами лежал просто так, незавернутый и ненадписанный, а из баллончика-шутихи следователь Лотаров за две секунды мог показательно испачкать свою одежду чем-то средним между кетчупом и блевотиной и за пятнадцать-двадцать секунд (в случае срочного вызова с допроса к начальству) убрать всю эту синтетическую накипь в коридоре бумажной салфеткой.
Что характерно: надписи на этикетках и пакетах менялись, а ассортимент почти нет. Универсальный набор для проведения удачных следственных бесед изобрел следователь Лотаров. Любой наблюдательный человек, изучив этот набор, скажет, что следователь предпочитал развлекаться подобным образом с подследственным” женского пола, и будет абсолютно прав. Хотя, к примеру, пятна губной помады на лице, блевотина на пиджаке и пепельница некурящего Лотарова — эти атрибуты успешных допросов подходили для создания обманного образа следователя и для мужчин, и для женщин.
Кое-кто из подследственных после допросов у следователя пытался рассказать своему адвокату или родне ужасы пережитого в кабинете Лотарова, но получалось это как-то невнятно и на использование недопустимых мер устрашения или запугивания не походило. И если бы кто-то, сопоставив наличие всех этих предметов в столе следователя и синюшную бледность некоторых выходящих из его кабинета подследственных, посоветовал Лотарову подлечиться или хотя бы посоветоваться с психиатром, этот человек был бы посрамлен процентом раскрываемости дел у следователя Лотарова и заверениями начальства, что такого исполнительного и принципиального работника встретишь в современной судебной системе крайне редко, крайне!
А то, что следователь Лотаров совсем не глуп, подтверждается его посещением в семнадцать двадцать кафе “Суши уши” и беседой с адвокатом, проведенной под теплое саке и сырую рыбу в соевом соусе. Адвокат не переваривал ни то, ни другое. Прикрывая свой чувствительный нос от рыбных запахов белейшим платочком с вышитыми инициалами, адвокат с уважением выслушал все, что Лотаров думает о смерти хирурга Синельникова, по неосторожности отравленного в квартире корейца. Наблюдая реакцию адвоката на японскую кухню, следователь ловко управлялся с палочками, кусочками рыбы, отваренными овощами и рисом. Адвокат не мог понять, почему каждый раз для встреч с ним следователь выбирает именно это отвратительно пахнущее место (он не знал, конечно, о содержимом стола Лотарова). Он слушал молча, иногда кивал, иногда, не соглашаясь, водил из стороны в сторону указательным пальцем с массивным перстнем (Лотарову виден был тогда ободок этого перстня со стороны ладони, и следователь в который раз ловил себя на том, что прикидывает, какой именно оттенок образа он создаст, нацепив на свою руку что-то подобное). Пока что перстень не подходил ни к многоразовому носовому платку, ни к пауку, а что уж говорить о содержимом баллончика…
Адвокат ушел раньше. Лотаров задержался, ковыряясь в зубах зубочисткой и задумчиво потом ее нюхая. Перебирая в памяти все им сказанное, следователь сам себе иногда кивал — это означало похвалу, или кривился, изгибая при этом верхнюю губу таким изощренным образом, что она соприкасалась с носом — это означало легкое недовольство. Итак. Следователь только что передал адвокату весьма важную информацию. Сделал он это специально, хотя к разговору заранее не готовился, и в большей степени, конечно, эта встреча явилась следствием надменности и брезгливости Пенелопы, прекрасной сероглазой Пенелопы, сорока двух лет, не замужем, предпочитающей решать свои сексуальные проблемы с личным составом отделения номер сорок пять, а профессиональные с заместителем генпрокурора.
С личным составом сорок пятого отделения она обычно посещала тренажерный зал, из которого уходила в сопровождении очередного героя, особенно эротичным приемом уложившего ее на ковер, а с заместителем главного и двумя его приближенными играла каждую третью субботу в преферанс. Теперь адвокат знает, что Пенелопа готовит в свою прачечную новою работницу, несовершеннолетнюю Алису К., задумавшую зарезать своего отчима, но почему-то вместо этого совершенно случайным образом отравившую хирурга Синельникова — личность одиозную, в городе печально известную. Интерес Пенелопы означает, что девчонку не осудят, Пенелопа не даст, и не даст она это сделать любой ценой.
Следователь Лотаров шел домой, не обходя лужи, вполне довольный ужином и самим собой. В однокомнатной квартире его ждала шахматная доска с незавершенной партией и кот Допрос, с которым он эту партию и доиграет.
Горящие окна светились желтым цветом, в лужах отражались поочередно — рекламные сполохи и кромешная темень с безумным зрачком фонаря, дул ветер, и, как всякий ветер ноября, он был неприятен, но свеж; накатывающий иногда дождь косил росчерками по витринам, едва ползущие — час пик — автомобили сливались зажженными фарами в полоски текущей лавы, и город пропах выхлопными газами, как квартира одинокого пенсионера старыми одеялами и лекарствами.
Объявление в газете: “Прачка по вызову. Дорого”. Если набрать указанный номер телефона, приятный женский голос перечислит расценки, заметит, что срочная стирка проводится в течение трех часов с момента заказа, “к вам подъедет наш фирменный фургон, заберет вещи и через три часа привезет их выстиранными и выглаженными”. Стирка мужской рубашки — пятнадцать долларов, льняной простыни — десять, а шелковой — двадцать, бального платья — сорок пять, индийской шали — пятьдесят и так далее, пока клиент, извинившись, положит трубку или бросит ее, не извинившись.
Объявление в Интернет-службе более развернуто, оно уже заставляет задуматься: “Стираем грязное белье. Дорого. Конфиденциально”, сообщение по электронной почте можно отправить на адрес e-mail:penelopa@laun-dress.ru.
Некоторые особенно любопытные бездельники пишут просто, чтобы узнать, почему — Пенелопа, и получают исчерпывающий ответ: “А чем, по-вашему, занималась жена Одиссея в ожидании странствующего мужа, когда не пряла?” А некоторые особенно догадливые спрашивали в лоб: “Пенелопа, ты разводишь или сватаешь?”, на что тоже получали исчерпывающий ответ: “Решаю любые проблемы с грязным бельем, и эти в том числе”.
Выйдя из кафе, я сразу же направилась в мастерскую “Кодла” и почти час рассказывала застывшей от моего невероятного повествования мотокоманде о невероятных приключениях, аресте и беседе с психиатром за бокалом вина. В “Кодле” всегда пахнет дальней дорогой, бензином, сваркой и еще курятником из-за почтовых голубей, которых разводит Тихоня.
— Что ты теперь будешь делать? — поинтересовался в конце самый старый из роллеров — Сутяга.
— Пойду домой. Посмотрю, как там кореец, — ответила я, не задумываясь, и вдруг поняла, что ужасно хочу увидеть его противную, невозмутимую, узкоглазую морду!
— А знаешь, — заметила на это налысо обритая и вечно сексуально озабоченная Офелия, — ты запала на своего отчима, факт! На тебя попала его кровь? Когда ты его порезала, выпачкалась кровью?
— Выпачкалась?.. Нет, не помню.
— Если выпачкалась, все — тебе хана. Вы покровились, и ты теперь никуда не денешься!
— Я перед этим его заблевала слегка, это хоть ничего не значит?
Сутяга предлагает остаться на несколько дней в мастерской, есть у них комната для лишенных домашнего очага странников.
— Шумновато, правда, но ничего, я, когда ушел от второй жены, две недели здесь жил. Зато есть душ и кухня, научишься ремонтировать машины, ругаться матом на испанском, португальском и чешском.
— Она больше не сможет прожить ни дня без этого мужика, — не сдавалась Офелия. — Ты как, в изоляторе сильно маялась? Онанизмом занималась?
— Да отвянь ты со своими заморочками, — вступил в беседу Тихоня и, доверительно приблизив свое веснушчатое лицо к моему, полыхавшему жаром, авторитетно заявил:
— Тебе нужна бомба. Приходи завтра к вечеру, сделаю.
— Бомба?..
— Автомобильный “скарабей”, мое изобретение.
— Спасибо большое, но меня вычислят за два часа.
— А мы тебе полное алиби обеспечим, все трое! Скажем, что занимались групповым сексом в бильярдной! — Офелия мечтательно закатывает глаза.
— Спасибо, я выкручусь сама!
— Правильно, — одобрил Тихоня. — Тебе нет шестнадцати. Затрави его хоть до полного анамнеза, он и пальцем тебя не посмеет тронуть, иначе — заметут за насилие над несовершеннолетней. Видишь серый “Кадиллак”? — вдруг спросил он. — А вон и хозяева выходят из туалета, близняшки. Братья Мазарини. Хочешь, я попрошу, чтобы они решили твои проблемы с отчимом?
В сумрачном ангаре два низкорослых коротышки одинаковыми движениями застегивают молнии на ширинках, после этого синхронно проводят ладонями по волосам.
— У них три машины, и все три мы ремонтируем.
В среднем получается по машине в неделю. Неплохой заработок. В прошлую среду, к примеру, дверцу меняли. Восемь пулевых отверстий. И сейчас они уедут на “кади”, а “мере” останется в ремонте. Готов! — вдруг кричит Тихоня, и братья как по команде разворачиваются и идут нога в ногу к автомобилю. У клеток с голубями они задерживаются, оба щелкают по прутьям ногтями, дожидаются голубиного переполоха и удовлетворенно следуют дальше.
— Они такие сексуально припадочные, просто бешеные звери! — шепчет Офелия. — Мужикам за сорок, а на мотоцикле визжат и прыгают, как суслики!
— Мазарини… Они что, итальянцы? — я наблюдаю небольшую потасовку — братишки никак не могут договориться, кому сесть за руль.
— Они совершенные олигофрены, ну совершенные! — стонет от восторга Офелия. — Могут подраться из-за мороженого!
— Да никакие они не Мазарини, — кривится Сутяга. — Братья Мазарины из Челябинска. Цветной металлолом. У них еще есть сестренка.
— Тоже близняшка? — я лихорадочно вспоминаю, где слышала эту фамилию.
— Не видел. Братья говорили, учится на врача.
— Да! — закричала я, вскочила и несколько раз подпрыгнула, подгибая под себя в прыжке ноги так, чтобы пятки стукнули по попке. — Да! Да!
— Что — да, ну что? — тут же подпрыгнула рядом Офелия.
— Так, ничего… — я подошла к остолбеневшему Сутяге и застегнула все его шестнадцать молний на кожаной куртке. — Просто вспомнила, где я слышала эту фамилию. Мазарина Рита. Да! Нет, ничего интересного, просто эта фамилия… Так звали медсестру, которая приезжала на “Скорой”. Я видела ее фамилию в протоколах.
— Иди сюда, — схватив по-деловому за рукав, Тихоня, ничего не объясняя, повел меня в конец ангара. Старый потрепанный “мере”.
— Ну и что? — я ничего не понимаю.
Порывшись в бардачке, Тихоня достает фотографию.
— Она?
Почти минуту я смотрю в лицо молоденькой девушки с косичками. Если ее остричь и выкрасить в блондинку, получится медсестра Мазарина, честно изложившая следователю Лотарову, как именно был отравлен дежурный врач.
— Мне пора домой, — заявляю я категорично и быстро сматываюсь, несмотря на умоляющие стенания Офелии.
В метро совершенно невозможно думать.
На улице пошел дождь.
Сегодня — пятница.
Я дала себе неделю.
Через неделю Рита Мазарина должна прийти на ужин к нам домой.
Она пришла уже в воскресенье вечером.
Дело было так. Войдя в квартиру, я быстренько заперлась в ванной и, отмокая в пене, разработала какой-никакой план. Размокла окончательно, потом высохла, выпила чай, кофе, сок, бокал вина, опять — кофе, сок… Корейца не было. К девяти вечера чувство утекающего бесполезно времени стало невыносимым, я пошла в кабинет корейца, перелистала календарь, обнаружила, что последняя страничка вырвана, заретушировала простым карандашом следующую, выписала проступившие цифры — одна получилась невнятной, имя “Адели” и — быстрым росчерком под именем — 19 00. Там еще, вероятно, был и адрес, но возиться с ним не хотелось, да и к чему мне знать, где именно кореец проводит время с женщиной по имени Адели, пока я дрожу на пропахших хлоркой простынях изолятора!
Минут через двадцать злобное раздражение уступило место хандре, и мне пришлось раз двадцать повторить самой себе, что я — самая умная и сообразительная, прежде чем хандра сдалась.
Непонятная цифра может быть тройкой, восьмеркой, девяткой…
С тройкой никто не брал трубку, с восьмеркой это оказался телефон бани (женское отделение), я была предупреждена, что “уже уходют последние мытые”, а с девяткой я попала в кафе.
Вот это новость! Кореец, оказывается, водит некоторых женщин в кафе. А может быть, он это делает специально, чтобы насмерть потом поразить их желудок и воображение собственной изысканной кухней?
1 2 3 4 5 6 7