Никто ничего пока не сказал. Но зал почему-то единодушно встал
А Кузнецов начал читать имена и фамилии. И после каждого имени, стоящие под знаменами, громко говорили: «Здесь».
У Тамары перехватило горло. Она вдруг осознала, что сначала шепотом, а потом все громче повторяет за Виталием и его напарником это «Здесь!». То же самое делали и стоявшие рядом с ней. Зал все громче и единодушнее в едином порыве выкрикивал: «Здесь! Здесь! Здесь!» после все новых и новых имен погибших в Сербии, Приднестровье, Абхазии, Осетии, в Белом доме, забитых полицаями, уничтоженных наемными убийцами.
– … Юрий Половцев… – донеслось до нее.
– Здесь! – что есть силы крикнула Тамара. И из глаз ее хлынули слезы.
– Ты сволочь, Михалыч – сказала Тамара. Они сидели в гостевой комнате новой штаб-квартиры Партии народной свободы. Княжна в вольной позе расположилась на дорогом полукруглом диване. Было поздно, но Тамаре очень хотелось поговорить со Святославом.
– Почему же это? – спросил Кузнецов спокойно, но с едва скрытым лукавством.
– Сам знаешь. Нельзя так нагло применять психотронику.
– Не знаю, право, что имеет в виду ваша светлость.
– Вот я и говорю, что ты сволочь. Мало того, ты очень доволен этим.
– Не скрою, милая княжна, доволен. Это война. А на войне все средства хороши.
– Слушай, может быть, запишем твое интервью, а потом поговорим за жизнь?
– Давай без интервью. Я не отказываю. Наоборот, пиши чего хочешь. Я не опровергну. Ибо верю в твое благородство. А взгляды мои ты и так прекрасно знаешь. Не один пуд соли съели вместе. Впрочем, это ведь и твои взгляды.
– Значит, «все по плану»?
– А как же иначе. Все по плану. Надо же кому-то наконец взыскать с процентами. В том числе и за твою изнасилованную пра-пра-пра, и так далее, бабку Рогнеду.
– Да ты прямо как мой предок, Всеслав Полоцкий. Но ведь он так и не удержался на великокняжеском престоле.
– Мало быть колдуном. Надо быть еще и технократом. А твой предок Всеслав не мог им быть по вполне понятным причинам.
– Надеешься на техсредства?
– Не только на них. Помнишь, мы много говорили в ту ночь, после того как нашли библиотеку?
– Еще бы не помнить. Такое не забывается. Знаешь, эти ночные разговоры запомнились может даже лучше, чем стрельба перед этим.
– Да потому, что стрельба всего лишь прелюдия. Но, вернемся к этой ночи. Помнишь, мы не могли тогда понять, почему все же Грозный по большому счету потерпел крах?
– Помню, конечно же. А ты что, понял?
– Конечно, – просто сказал Кузнецов. – Грозный был в первую очередь царем. И только во вторую очередь магистром Ордена. Его желания были в основном орденские. А методы царские. Но Орден исходно противоположен царю. Нельзя сидеть сразу на двух стульях.
– Но он же пытался перевернуть ситуацию. Разве опричнина и отказ от трона в пользу Семиона Бекбулатовича это не попытка поставить Орден над троном?
– Несомненно. Но эта попытка не удалась. И он снова стал, прежде всего, царем. И забросил идею Ордена.
– А разве мог бы он добиться успеха? Разве его поражение не было предопределено?
– И да, и нет. Понимаешь, идея Ордена для того, чтобы быть успешной, должна сочетать четыре компоненты – политическую, национальную, или даже расовую, религиозную и цивилизационную. Грозный очевидно полностью владел политической ситуацией.
– И что же, он, по-твоему, был расистом или нацистом?
– Несомненно! Возьми карту границ опричнины и карту расовых типов Русской равнины Алексеева. Интегральный коэффициент корреляции равен 0,89. Напомню максимально возможное значение этого показателя – единица. Характерно, что Удмуртия, только что попавшая в состав России после взятия Казани, была при делении страны на опричнину и земщину поразительно точно разделена по расовым границам. Белая, угро-финская часть была взята в опричнину, а тюркская попала в земщину.
Понимаешь? В опричнину попал чистый белый, нордический, так называемый северо-русский тип. В земщину – расово-смешанный южно-русский.
– Нестыковочка, профессор! Как же Новгород, белый и арийский?
– Оставим пока Новгород. Кстати, он в итоге был включен в опричнину. Но о нем попозже. Вернемся к четырем орденским компонентам. Итак, у Грозного оказались реализованными два из них. Но религиозная была реализована не полностью. Он обеспечил себе возможность шантажировать церковь правдой о Христе благодаря своей библиотеке.
Но, заставив церковь замолчать и закрыть глаза на его фактическое арианство, он, тем не менее, не пошел на ее разгром. Или хотя бы на реформирование согласно своим вкусам. Он остановился на установлении удобного себе варианта религии в штабе опричнины. И все.
Ну, и, наконец, компонента цивилизационная. Увы, в отличие от твоих предков, которые кое о чем догадывались хотя бы интуитивно, он эти проблемы даже не представлял. Короче, технарской жилки у него не было. А без этого любая крупная общественная идея вообще бессмысленна. Зачем весь огород городить, если в итоге тип взаимодействия Человека и Природы остается прежним?
Не все ли равно кому молиться, и как строить управленческую пирамиду, если продолжаешь пахать и ездить на дрянной лошаденке. А летать не только не можешь, но даже боишься.
– А что же, все-таки, Новгород?
– Конкурент опаснее врага. Альтернативой царизму были Орден или свободная республика. Орден был сильнее в плане политики и религии. Равен белой, расово чистой республике, в плане национальном. Но проигрывал в плане цивилизационном. У Ордена цивилизационной идеи не было, а у города свободных мастеров была. Ибо такой город не может не развиваться, хотя и не формулирует идею развития в явном виде. И город мешал Ордену при отказе от царизма. И потому был уничтожен безжалостно. Не как враг, а как конкурент, который опаснее врага.
– Ты или что-то просто забываешь, или недопонимаешь.
– Что именно? – удивился Кузнецов.
– Город это не только, а может даже и не столько техническое развитие, сколько свобода. Помнишь известное из истории «воздух города дает свободу».
– Правильно! И здесь ты коснулась важнейшей проблемы. Много столетий люди ломают головы, и не только в переносном смысле, над идеей свободы. С одной стороны без свободы невозможно никакое развитие. С другой стороны даже такие фанатичные анархисты как я повседневно видят, что далеко не все достойны свободы, а многие ее даже сами не хотят.
Где выход? А выход состоит в том, чтобы понять роль свободы в Божьем замысле. Многие физики, химики, биологи иногда удивляются, надо же, мир так устроен, а Земля так точно расположена, что только при таких условиях и возможна жизнь и обязательна эволюция. А значит, и разум.
– Ну и что?
– А то!
Она засмеялась, вспомнив диалект родного города. Кузнецов тоже улыбнулся и продолжал:
– А то, что цель – это развитие. Тогда свобода – это только условие развития. Важное, даже необходимое, но условие. Нет развития, и Бог не защищает свободы начавших деградировать.
Так что, борясь за развитие, ты автоматически борешься и за свободу. В противном случае твое развитие заглохнет, как это было в СССР. Но борясь только за свободу, ты можешь оказаться и в стороне от стратегической линии выполнения Божьего замысла. И дашь незаслуженную свободу алкашам и ублюдкам. Голосующим за Жирика болванам свобода противопоказана.
– Значит, истинный Орден, борется за цивилизационное развитие и за свободу, как ее необходимый компонент. Но при этом не впадает в юродское народничество?
– В точку! Именно так, кстати, и действовали наследники крестоносцев, затевая все революции Нового Времени на Западе. Но, теперь сама понимаешь, что Грозный так поступать не мог. Его Орден был лишен и компоненты развития, и важнейшей составляющей этого компонента – свободы. Грозный был слишком царем в душе, чтобы дорасти до идеи свободы. Трон Симеону Бекбулатовичу отдать сумел. Смелости хватило. А сделать свой Орден орденом свободы и прогресса на это не хватило ни смелости, ни знаний, ни интуиции.
Да это было просто невозможно в его время в его ситуации. Ну, сама представь, Грозный в роли Марата. И время не то, и фигура не та.
– А в роли кукловода Марата?
– До такого он тоже не мог дойти своим умом, политтехнологи все же были еще не те. Орденскую идею понять в полном объеме, это тебе не религию для быдла выдумать.
– И это говорит второй человек партии Народной свободы! Народной, господа, и свободы, господа. Прошу обратить внимание.
Кузнецов засмеялся.
– На войне как на войне. Однако внутри нашей партии мы научимся сочетать идею свободы с разумной организацией. Но пойми еще раз, идея свободы, это не идея жрать как свинья и трахаться как обезьяна. Это идея свободы для творчества. Свободы политической, социальной и экономической в первую очередь для творческой личности. А быть в орденских рядах это тоже творческое занятие. Здесь нужны интуиция, раскованность, импровизации. Здесь такие раздолбаи, как Алексей становятся в меру дисциплинированными, а такие простаки, как Виталий начинают импровизировать и творить.
– Ну и что из этого следует? Ваш Орден не повторит ошибок Грозного?
– Наш Орден свободных технократов, творцов и мастеров. Мы рыцари свободы. И мы не собираемся использовать семитские религии или шантажировать их. Мы собираемся их уничтожить. Что, кстати, уже начали делать, опубликовав часть найденных нами документов. В пиаре этого проекта ты, кстати, сделала себе имя в мировой журналистике. Так что предпосылок для повторения ошибок Грозного у нас нет.
– А не много на себя берете? Вы ведь, в отличие от Грозного, до трона пока еще не добрались.
– А мы и не собираемся до него добираться. Мы его хотим уничтожить, а не завоевать.
– А сумеете?
– Постараемся.
Тамара помолчала. А Кузнецов смотря на нее прямо и просто, сказал:
– Останешься?
– А здесь есть, где остаться?
– Разумеется. Я здесь теперь живу.
– Прямо здесь?
– Разумеется. Здесь теперь и моя жизнь, и мое служение и моя судьба. Итак, скрасишь мне ночь в моей келье?
– Знаешь, Михалыч, ты мужик что надо. Но, «я другому отдана и буду век ему верна».
– Только поэтому?
– Нет, ты правильно понял. Но, помнишь, тогда Семен бросился прикрывать меня, ты бросился за труп Муртазова.
– Если бы я бросился вслед за Семеном, мы сейчас гнили бы в том подземелье. Но, наверное, ты хочешь еще напомнить, что потом я не настаивал на том, чтобы идти наверх.
– И это тоже.
– Не считаешь ли ты меня трусом?
– Нет, разумеется. Но ты, при всей твоей эмоциональности, расчетлив и бездушен, как машина. Ты живешь для победы, для успеха твоего дела и твоих идей. У тебя хорошо быть в подчинении. Ты извернешься, но свою команду приведешь к победе. Как привел к победе нас. И при этом ты постараешься сохранить как можно больше своих. А после победы не станешь хапать добычу, а просто пойдешь спать.
– И что же в этом плохого?
– Для тех, кто у тебя за спиной, ничего плохого. Только одни плюсы. Но для тех, кто сбоку. Ты меня понимаешь?
– Да.
– Так вот для них, для тех, кого называют близкими, ты, извини не подарок. Ты не зол с ними, но ты бесчувственен и холоден. Смотри, за все время нашего знакомства ты ни разу не упомянул про свою семью. Нет, упомянул один раз, – поправилась она, и продолжала. – но, это не столь важно. А ведь у тебя, в отличие от Семена, была в то время, да и сейчас, наверное, есть полноценная нормальная семья. Но я не позавидовала бы ни твоей жене, ни той твоей маленькой подруге, которая так профессионально поставила тогда Семена на ноги.
– Семья, разумеется, есть. И я выполнил перед своей семьей все социальные обязательства. Да и подругу не забыл.
– Вот видишь, слова-то какие, как в отчете.
– У подавляющего большинства других русских мужиков и слова и дела в этом отношении гораздо хуже.
– Это не оправдание для твоей бесчувственности. И поэтому я не хочу быть твоей любовницей даже на одну ночь.
– Ясно. Впрочем, я и не надеялся на успех, – легко сказал он. – Но ты бы сама обиделась, если бы я не сделал такой попытки. Это было бы просто оскорбительно для такой красавицы, как ты, княжна. Разве нет?
Тамара рассмеялась.
– Вот видишь, порешь чушь, и даже не понимаешь этого.
– Слушай, извини за бестактность, но во время нашего знакомства ты была больше княжной, чем женщиной. Ты интриговала, стреляла на вскидку, вертела мужиками ради своей мести и ради выполнения миссии своего рода, использовала свою несравненную красоту как оружие. А сейчас все наоборот. Ты, прежде всего, женщина, обсуждающая интересующую тебя сейчас больше всего проблему дефицита чувств. Не находишь?
– Наверное, ты прав. Взрослеем, или стареем. Не знаю.
– А дети? Они у вас есть?
– Пока все еще нет.
– Пора бы, голубушка.
– Боже, как несравненно естественно ты бестактен. Но при этом на тебя невозможно обижаться.
– Ладно, хватит разбирать друг друга. Приятелями-то мы останемся, надеюсь?
– Приятелями, да.
– Тогда я вызываю машину. Тебя отвезут в гостиницу.
Было видно, что через минуту он забудет о ней и вернется к делам как ни в чем ни бывало. Ей вдруг стало обидно и захотелось продолжить этот разговор, хотя бы на несколько минут.
– Постой, будущий Великий Магистр. Хочу сказать тебе, как княжна Полоцкая. Хоть вы и не завоевали трона, но ведете себя вполне по-царски. Спокойно, холодно, расчетливо. Нет, не то, – прервала она себя. – Уверенно, как-то, «отстраненно-объективно», что ли. Понимаешь?
– Вполне понятно. Но ты в Америке растеряла помимо всего прочего и свой блеск, как филолог. Вот слов русских не подберешь. Хотя, наверное, в английском наблатыкалась.
– Тоже мне, блюститель красоты и точности русского языка. «Наблатыкалась»! Но не будем отвлекаться. Знаешь, истеричный Грозный по сравнению с вами мятущийся интеллигент.
– Ну, ты даешь! Мы стольких людей не завалили. Да и не собираемся заваливать.
– «Сдохни, животное», – помнишь слова одного нашего общего знакомого профессора, спокойно стрелявшего в лежавшего человека, хотя этот профессор держал пистолет всего второй раз в жизни?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52