Не без грусти прощался я с успевшим стать родным гарнизоном, который был вынужден покидать на основании указания политуправления округа, принявшего решение прикомандировать меня к одному из своих подразделений.Признание моих скромных способностей на столь высоком уровне и неожиданное продвижение по службе, конечно, радовали и вселяли гордость, но Бог свидетель, я без особой охоты собирал свой немудреный солдатский скарб, готовясь к переезду в штаб округа. Древний, имеющий многовековую историю город, бывший столицей одной из союзных республик, разумеется, манил, но всеми забытый высокогорный гарнизон со своим истинно лунным пейзажем остался во мне навсегда. Пережитым — грустным и веселым. Сослуживцами — откровенными недругами и добрыми друзьями. Местными жителями — приветливыми, щедрыми, трудолюбивыми, немного наивными.И даже спустя многие годы я старался выбраться в свой гарнизон и с особым интересом узнавал изредка поступающие оттуда новости. Это было тем более приятно, что я знал практически всех участников событий, которые мне становились известны. И когда мне как-то рассказали, что возмущенные из-за своих военных друзей шоферы городской автоколонны решили изменить географические условия их службы, я точно знал, кто именно стоял за всем этим. Исправление «географической несправедливости» Служба в высокогорном гарнизоне коренным образом отличается от той, протекающей в иных географических условиях. Специально для высокогорья разработаны даже особые нормативы боевой и физической подготовки, учитывающие, что на высоте полутора тысяч метров над уровнем моря и от человека, и от техники требуется работа на пределе физических сил и заложенных конструкторами характеристик. Тому, кто сомневается в моих словах, искренне предлагаю подняться на указанную высоту и пробежать хотя бы метров сто. Не на время, а так, вялой рысцой. А потом прислушаться к собственным ощущениям, измерить пульс и кровяное давление, которые будут соответствовать показателям, снятым с того же человека после 3-х километрового кросса на равнине.Командование Вооруженных сил, надо отметить, хорошо знало о повышенных нагрузках, которые испытывает организм военнослужащих в условиях высокогорья и компенсировало кислородное голодание и быструю утомляемость доступными средствами. Солдаты получали усиленное, «горное» питание и жили по распорядку дня, который показался бы райским их коллегам, проходящим службу в равнинных районах. Офицерам же выплачивалась 50-процентная надбавка к жалованию, а с какого-то времени год службы в части, расположенной на высоте свыше 1.500 метров над уровнем моря, засчитывался за полтора. Словом, все, казалось бы, было продумано и решено в интересах службы и несущих ее людей, да оказывается, не все.Дело в том, что на расстоянии двух минут ходьбы от части, военнослужащие которой пользовались всеми положенными в условиях высокогорья льготами, располагалась еще одна часть, солдаты и офицеры которой никакими «горными» преимуществами не пользовались. В те времена, когда еще только принималось решение о введении льгот, в наш гарнизон приезжала команда геофизиков, члены которой провели тщательное обследование всего расположения и установили, что первая часть дислоцируется на высоте 1.501 метра над уровнем моря, а вторая — на отметке в 1.498,5 метров. Со всеми вытекающими последствиями в виде продовольственных, денежных и иных компенсаций, а также нормативов боевой и физической подготовки.Думаю, нетрудно представить чувства людей, волею судеб оказавшихся в тяжелейших условиях высокогорья, но проходящих службу на полтора метра ниже установленной для применения льгот отметки. И ладно бы они не знали о том, что существует целая система компенсационных мер! А тут —буквально в паре минут ходьбы — соседняя часть, сполна пользующаяся положенными преимуществами за абсолютно такие же условия службы и быта. И как было заставить солдат уложиться во временные показатели определенных для них нормативов, если нормативы эти просто-напросто нереальны для этих условий?!Из года в год накапливающиеся в Генштабе рапорта и предложения из нашего гарнизона и штабов армии и округа, очевидно, никто ни разу не рассматривал. Народ роптал, но, приученный к строгой воинской дисциплине, продолжал нести службу, надеясь на лучшее и проклиная бюрократизм вышестоящих инстанций. Уверен, что так продолжалось бы до бесконечности, не подключись к делу… местное население.Аборигены, понятно, хорошо знали о «географической несправедливости» и искренне сочувствовали военнослужащим, проходящим службу во второй, «нельготной» части. Закармливая солдат фруктами и овощами с собственных приусадебных участков, они пытались хоть как-то компенсировать дополнительные неудобства, которые те испытывали, защищая передовые рубежи нашей тогда еще общей родины. На праздники они в обязательном порядке пригоняли в часть несколько баранов, предназначенных для внесения разнообразия в скудное меню солдатской столовой, а по субботам и воскресеньям почти всегда привозили на КПП бесплатную выпечку, которая также раздавалась нашему брату. Этим, однако, как оказалось, живое участие горцев к проблемам своей армии не ограничилась.Однажды коллектив местной автоколонны решил раз и навсегда исправить пресловутую «географическую несправедливость». Договорившись с руководством соседнего дорожно-строительного треста о выделении потребного количества экскаваторов и грейдеров, они нагрузили в карьере около ста самосвалов и подогнали груженные машины к контрольно-пропускному пункту части, чтобы искусственно поднять уровень земли на пресловутые полтора метра, а затем вызвать из Москвы специалистов и потребовать проведения новых замеров.В тот знаменательный день меня уже не было в нашем гарнизоне, но я легко могу реконструировать происходившие там события. Абсолютно уверен, что главными инициаторами объявления войны «географической несправедливости» были неразлучные друзья Мамед и Вазген, понятия не имевшие тогда, что через несколько лет их сыновей заставят стрелять друг в друга и умирать за абсолютно вздорные и надуманные идеи. Точно знаю, что больше всех кипятился и возмущался по поводу армейского маразма бухгалтер автоколонны Яков Михайлович Шерман, который наверняка вызвался собственноручно написать письмо на имя Генерального секретаря ЦК КПСС с просьбой разобраться в происходящем безобразии и восстановить-таки справедливость хотя бы в масштабах отдельно взятой воинской части наших славных вооруженных сил. Не сомневаюсь, что намерение принять участие в организуемой работе высказали старейшины расположенных вокруг нашего гарнизона деревень духоборов, которые наверняка прибыли к части с собственными лопатами, заступами и тачками, чтобы принять участие в земляных работах.Командование гарнизона по понятным причинам не разрешило добровольцам реализовать их искренний порыв, но сама ситуация, согласитесь, была не столько комичной, сколько символической. И если когда-либо после этого анекдотичного происшествия я слышал о связях армии и народа, на память мне приходил именно тот случай. Русская «глубинка» в южном высокогорье Рассказ об участии духоборов в попытке устранения «географической несправедливости» воскресил в моей памяти историю первой встречи с представителями этой почти забытой в России категории наших соотечественников. При этом две встречи с неожиданными в этих краях земляками произошли именно в период моей службы в армии, в период нередких для подобного рода деятельности служебных командировок…При виде аккуратно выбеленных домиков с резными окнами и ставнями, выкрашенными голубой краской, узорчатыми крышами в петухах, цветущими палисадниками и кувшинами на изгороди невольно испытываешь желание протереть глаза и ущипнуть себя, чтобы убедиться в том, что окружающее тебя — не сон. И в самом деле, откуда в далекой южной республике, на высоте полутора тысяч метров над уровнем моря, в окружении диких гор типичная, до мелочи, до завалинки, до журавля над колодцем русская деревня?!— Это не сон, — улыбается мне коллега, уже не раз побывавший здесь. — Это — одно из сел русских духоборов, выселенных сюда из России еще в 40-е годы XIX века…Я ничего не говорю и не желаю верить собственным глазам, даже увидев вокруг типично русские лица. Женщин в белоснежных платках на головах, мужиков с окладистыми бородами, белобрысых детишек, неутомимо скачущих вокруг. И только услышав обращенную ко мне речь сельчан, сдаюсь: такого русского языка я, исколесивший пол России, признаться, не слышал нигде.Полностью лишенный примитивных неологизмов и иностранных заимствований русский язык живущих за пределами исторической родины духоборов настолько жив и поразительно чист, что в него хочется окунуться с головой, чтобы очиститься от скверны чудовищного слэнга, которым изо дня в день потчуют нас кино, телевидение и печать.Со мной охотно разговаривают местные женщины — старейшины-духоборки. Они рассказывают печальную историю своей общины, возникшей в России во второй половине XVIII века в знак протеста против обрядности и догм официальной церкви и именуемой сегодня то «духоборами», «духоборцами», то «молоканами».От них я узнаю, что первые духоборы появились в здешних местах еще в 1843 году, когда власти приняли решение выслать в приграничные незаселенные высокогорные районы империи несколько десятков тысяч человек, вера которых считалась одной из «самых опасных ересей». Они показывают мне огромный камень, на котором высечены имена праведников-духоборов, прах которых — «могилки святых» — покоится тут же, почитаемый членами общины во всем мире. Они же рассказывают о смерти почти 7 тысяч единоверцев, погибших от холода и голода в первую же зиму пребывания на чужбине. Ведут к «Сиротскому дому», построенному для того, чтобы дать приют и пищу детям, потерявшим родителей.— После голода первых лет духоборов, отказывающихся повиноваться властям и нести воинскую повинность, постигли новые репрессии, — рассказывает мой приятель, офицер политотдела армии. — Жандармы не простили мужской части общины символический акт сожжения оружия. Именно тогда во главе общины впервые в истории стала женщина — Лукерия Калмыкова — вдова правнука первого праведника духоборов Савелия Капустина. Сильная, волевая женщина, она долгие годы руководила многотысячной общиной своих единоверцев, пока в 1898 году новая волна репрессий не вынудила около 8 тысяч духоборов эмигрировать в Канаду.Проведя целый день в обществе этих поразительно чистых душой людей, бережно хранящих язык и обычаи своей далекой родины, я, кажется, сам очистился от суетной скверны, копившейся во мне в период жизни в огромном мегаполисе. И был бесконечно благодарен армии, которая дала мне возможность познакомиться, узнать и искренне полюбить добрый десяток доселе неведомых мне народов: азербайджанцев, армян и грузин, курдов, греков, абхазцев, осетин, веками живших в этом крае. Именно благодаря службе я, имеющий за плечами высшее образование и, казалось бы, обладающий определенной эрудицией, узнал, что грузины — это общее название имеретинцев, сванов, мингрелов, кахетинцев, гурийцев, пшавов, картлийцев, отличающихся друг от друга куда больше, чем русские, украинцы и белорусы. В армии я впервые узнал, что аджарцы исповедуют ислам, а обычаи горских евреев-татов мало чем отличаются от тех, которые приняты среди живущих по соседству азербайджанцев-мусульман. Приобщившись к культуре десятка доселе незнакомых мне народов, я не утратил свои корни, а стал еще больше ценить их. Но только через много лет понял, что истинной целью воиствующего национализма, поднявшего голову в бывших советских республиках в последние годы, является не декларируемое пробуждение патриотизма, а откровенное, циничное лишение тысяч людей собственного национального самосознания. Да что там говорить, даже первый толчок к вере в своей отравленной атеизмом душе я испытал в армии! Храм, вознесенный к самому небу …Церквушка, непостижимым, поистине чудесным образом прилипшая к почти отвесной скале, открылась вдруг, когда уже не оставалось сил идти дальше по узкой, вырубленной в горе тропинке, а упрямое сердце, казалось, вот-вот вырвется из груди из-за острой нехватки кислорода. Уловив боковым зрением какое-то сияние в вышине, я поднял глаза и, не веря им, увидел парящую в пронзительно-синем небе маковку. И невольно прищурился от блеска православного креста, окруженного ярким нимбом горного солнца.Остаток пути, надо сказать, я преодолел на одном дыхании, забыв об усталости и разреженном воздухе, стараясь поскорее добраться до храма, так высоко вознесшегося над бренной землею. А добравшись до него, даже не пытался сдержать волнение, когда небесно-голубые, глубокие и мудрые глаза встретивших меня монахинь, только что, кажется, сошедших с древних фресок, взглянули на пришельца, проникая в самые затаенные уголки души.Перед тем, как попасть сюда, я, естественно, вычитал всю доступную информацию о женском монастыре, возникшем в далеких южных горах еще на рубеже XVIII—XIX веков, но никогда не думал, что посещение этого места оставит в моей душе неизгладимый след.Забытые властями и собственным народом послушницы, возраст самой младшей из которых приблизился к восьмидесяти годам, поразили меня истовостью веры, силой духа и искренностью любви ко всем нам, грешным. Поразили и, пожалуй, впервые заставили задуматься над тем, какой жизнью я жил до сих пор. Не буду преувеличивать: я не стал фанатичным прихожанином церкви, в которой был крещен, не научился бить земные поклоны и читать молитвы, соответствующие тому или иному состоянию собственной души. Просто почувствовал в себе силы, способные помочь преодолеть любые трудности и испытания.День, проведенный в вознесенном под самые небеса храме, в обществе чистых духом и помыслами людей, готовых поделиться с ближним последним куском хлеба и принять на себя чужую боль и заботу, пролетел незаметно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17