— На колени, — приказал Алейников. — Руки на затылок. И плавно, чтобы каждое движение видели…Тоже вполне могло статься, что этому человеку терять нечего и он сейчас взорвется, стремясь унести на тот свет побольше неверных.Человек опустился на колени, положил руки на затылок.К нему подскочил сзади боец СОБРа. Тычком в спину распластал на земле, завел руки за спину, защелкнул наручники. Пробежал ладонями по телу.— Чистый, — собровец перевел дыхание. — Не начинен.Алейников вытер пот.Пленного поставили на ноги. Алейников подошел к нему и внимательно посмотрел ему в лицо.— Алейников, — кивнул задержанный.— Вот это встреча, — вспомнил Алейников. Он с этим человеком встречался еще в первую войну.— Странно встретились, — вздохнул задержанный. — Но лучше вы, чем они.— Чем кто?— Кровники… В доме лежит пистолет… Сразу, чтобы время не тратили, из него я убил двоих… Просьба. Женщину не трогайте. Она ни при чем…— Обещаю, — кивнул Алейников.Действительно, в доме лежал на полу пистолет «ТТ». Патрона в патроннике не было, так что пленный, похоже, отстреливаться не собирался.— Лев Владимирович, а что это за типа мы взяли? — спросил Мелкий брат.— Майор милиции Джамбулатов, — ответил Алейников.— Серьезный зверь?— Серьезный… человек…
— Курить будешь? — спросил Алейников, глядя на сидящего напротив него Руслана Джамбулатова.— Буду, — кивнул тот, потянувшись к пачке. Он размял сигарету «Ява», закурил. И оценил:— Дрянь сигареты.— К «Мальборо» привык? — хмыкнул Алейников.— Привык. Было время. Дешевые сигареты менту считалось просто неприличным курить… Давно было. В другой эпохе…— Времена не выбирают.— Да. Времена выбирают нас, — кивнул Джамбулатов. — Кстати, ты кто сейчас по званию?— Все еще подполковник, Руслан.— Папаху не дают. Что так?— Видимо, не заслужил.— Ну да, — хмыкнул Джамбулатов. — Не умеешь выслуживаться, что ли?— Не обучен.— Правильно. Ты, Алейников, воин… И я воин. Мы только и умеем, что воевать. А ордена и звания — для других… А знаешь, это ведь мой кабинет был, — Джамбулатов обвел рукой кабинет начальника криминальной милиции. — Только в те времена, понятно, он выглядел получше… Но что-то осталось. Вон тот шкаф мой остался. Хороший шкаф. Добротный. Мне его председатель колхоза имени Ленина десять лет назад подогнал.— Точно.— В нем картотека, в правом ящике. На проституток района. Сейчас там?— Осталась.— Я ее сам формировал… Как, помогла тебе?— Немножко.— Правильно. Шлюхи — лучший источник оперативной информации. — Джамбулатов вздохнул. — Жизнь прошла в этих стенах. А теперь кто я? Никто!.. Ох, как же нас поломало всех!— Поломало, — кивнул Алейников. — Ну что, Руслан, Давай. Рассказывай…— А что рассказывать? — пожал плечами Джамбулатов. — Положил я их… Ваху положил. Джохара.— Это у мини-завода?— Да… Еще кое-кого.— Кого же?— Братьев Мовсаровых.— Ну ты разгулялся.— А сколько еще тварей не достал, — Джамбулатов покачал головой. — Теперь у меня масса кровников. Мы долго, слишком долго играли в солдатики… Слушай, давай так, я пишу явку с повинной. При условии, что отправите меня в Россию.— Здесь что, не сидится?— Здесь убьют. Все равно убьют.— В ИВС?— А что им ИВС? Они просочатся сквозь эти стены. Купят ваших людей. Возьмут штурмом отдел. Слишком сильно я прищемил их… Жалко только. Хромого не достал.— Где теперь Хромой?— Здесь.— Уверен?— Уверен. — Руслан глубоко затянулся и выпустил дым, задумчиво глядя на поплывшие клубы. — Ох, плохо все. Плохо… Ты сидишь за моим столом и допрашиваешь меня… Знаешь, я всю жизнь слугой государства был. И всех собак в районе в руках держал. И в Афгане за это государство воевал, и никаких сомнений в правильности пути не было. Да, да, хоть и братьев мусульман крошил, но была уверенность, что за нами правда. Потому что была держава, которой не грех было служить верой и правдой… А сейчас державы не стало…Алейников задумчиво посмотрел на него, щелкнул зажигалкой и тоже затянулся. И хмыкнул:— Ну да. Была у меня таможня. Были контрабандисты, как говаривал Верещагин в «Белом солнце пустыни».— Знаешь, подполковник, когда Россия была рачительным и справедливым хозяином — здесь был порядок. Когда Россия стала проституткой и ее правительство отдавалось за деньги, как вокзальная шлюха, тому, кто заплатит больше, то здесь хозяином стал бандит! Ваши продажные московские шкуры отдали мою землю бандитам…— Что-то ты разговорился.— А я не прав? — завелся Джамбулатов. — Ваши проститутки привели к власти безумного Джохара. Потом он кому-то разонравился, и вы бомбили наши города! Когда в девяносто пятом пришли ваши войска, мы вам поверили. Мы думали, что Россия снова стала хозяином. А оказалось, что проститутка захотела новых денег. Получила их и выполнила желания клиента… Вы нас бросили… Удивительно. Я работал начальником розыска при коммунистах. Потом при Дудаеве… Войска пришли, и на вас работал. А потом в этом изоляторе год сидел. За измену ваххабитской Родине. И каждую неделю меня водили на расстрел. Подонки из Грозного приезжали — генералы, министры, и все хотели полюбоваться на мой расстрел. А знаешь, я привык смотреть в зрачок автомата. И никто не видел на моем лице испуга… За себя я отвык бояться… Но отец…Он судорожно вздохнул и провел ладонью по щеке — наручники с него сняли.— Они убили его. Теперь у меня никого нет. Не за кого бояться. Я один. Один… Мне нужно было убить их. Всех…Особенно Хромого. Но не судьба… Если когда-то выйду, то убью.— Откуда ты знаешь, что Хромой в районе?— Шила в мешке не утаишь.— Что ему здесь надо?— Я эту сволочь отлично знаю. Он хочет слизнуть жирный навар. Иначе никогда бы не вернулся. В селе его люди были…— Ты за ним туда пришел?— Да. Я знал, что он появится в Даташ-юрте. И ждал его.— Хотел одолеть их всех?— Что смог — сделал бы… Но пришли вы.— А чего после того, как мы ночью тут шорох навели, ноги не сделал? Что, не додумался, что зачистка будет?— А, — махнул рукой Джамбулатов. — Думал, что отсижусь у Айзан. Вы же все пятьсот домов наизнанку не вывернете… Вам кто-то меня сдал?Алейников пожал плечами.— Сдали, — усмехнулся Джамбулатов. — Столько доброжелателей на свете, что и не знаешь, кому спасибо сказать.— Не ломай голову.
Глава 13СЛЕЗИНКА РЕБЕНКА
Все произошедшее осталось в памяти картинками — теми самыми, которые фиксировала не только память, но и зрачок надежной видеокамеры. В основном на пленку ложились женские лица. Мужчины всегда были на заднем плане, но Майкл ловил на себе их взгляды. Это были взгляды селян, которые смотрели на американца, как на пришельца с другой планеты. Или злые завистливые взгляды тех, для кого этот пришелец воплощает недостижимое благополучие загадочных, трудно поддающихся осмыслению мест, где у людей есть все, что пожелает душа, и где не надо бороться ежедневно за жизнь. Или же на него взирали с превосходством дикаря над слабым человечишкой, который размяк, изнежился в ласковых объятиях современной цивилизации. Но чаще всего это были просто взгляды рабовладельцев, которые опытным глазом прицениваются, на сколько в свободно конвертируемой валюте потянет этот товар, и от их внимания становилось особенно неуютно.А еще были слова. Много слов. Женщины, как на заказ, попадались говорливые, напористые.— Они борются с бандитами? Когда в нашем селе были бандиты, они нас успокаивали — пока мы здесь, вас бомбить не будут. И правда — как только бандиты ушли, русские начали бомбить. Моя бабушка пряталась в подвале! Они все заодно — бандиты и солдаты! Только солдат хуже!..— У меня убили брата. Ему было пятнадцать лет. За что они убили моего брата? Только за то, что он верит в Аллаха… Да, да, его зарезали, а потом тащили, привязав к грузовику!..— Они звери! Звери!!! Мы хотим жить свободно и достойно! А они хотят, чтобы мы вообще не жили! Если они убьют всех мужчин, с оружием в руках встанут женщины и дети!..Ничего нового Майкл за свое путешествие не увидел. Ему постоянно демонстрировали увечных, пострадавших от бомбардировок людей. А еще женщин, потерявших кормильцев и оставшихся с детьми на руках. Он кивал, раздавал лекарства и старательно фиксировал все на видеопленку, которая станет или не станет — в зависимости от целей политиков — очередным козырем в играх с Россией.Бесконечные причитания, гневные тирады, снова хмурые взоры мужчин. Раз за разом. День за днем.— Ну как? Скажи, с чем сравнятся страдания моего народа с некоторой гордостью за эти страдания восклицал сопровождающий его переводчик, сменивший дорогой костюм на джинсы и рубашку защитного цвета.И снова пыльная дорога, гудок машины, пытающейся разогнать стадо коров, перекрывающих дорогу. Зной. Пыль. И сладостная мечта о белоснежной ванной и бьющей тугими струями воде… И опять разговоры, значок идущей видеозаписи на жидкокристаллическом дисплее миниатюрной видеокамеры «Сони».— У меня умерло двое детей… У меня не было лекарств… Моего мужа расстреляли солдаты на моих глазах…Кто разберет — где правда, где ложь? Но ведь это и не так важно. Нет никакой разницы между правдой и ложью. Любая правда меняет свой облик в зависимости от обстоятельств. Любая ложь может казаться правдоподобнее правды. Майклу не надо объяснять, насколько все в мире относительно. Незыблемыми являются лишь цели для людей, знающих, чего они хотят.Снова дорога. Неприметная «Нива» — некомфортабельная, без кондиционера и приличествующих удобств, но достаточно живучая, созданная как раз для дорог, которые и дорогами можно назвать с натяжкой, меряет колесами щебень, асфальт, а то и просто пробирается через заросли, рискуя налететь на мину или на войсковой наряд.Запас прочности у человека не беспределен. Майкл знал, что нельзя пропускать все, что видишь и чувствуешь, через себя. Нельзя все время думать о плохом, снова и снова перебирая в голове опасности, которые поджидают путника на нелегком пути, — иначе быстро свихнешься, да и сердце уже покалывает, а иногда начинает ухать в груди молотом. Не стоит думать и о хорошем — тогда не выдержишь долгого пути, настолько захочется окунуться в беломраморную ванну, вернуться в асфальтовую страну бензоколонок, супермаркетов и вежливых копов. Нельзя обращать внимание на время и думать, сколько его остается до конца поездки, — тогда время начинает течь медленно и вязко, будто испытывая нервы на прочность. Лучше всего погрузиться в вязкую отрешенность и просто отстраненно мерить мили за милями, часы за часами, войдя в какой-то изначальный ритм бессмысленности и бесполезности, присущий, на взгляд Майкла, всей этой земле, да и вообще, наверное, всему миру.Машина подскакивает на ухабах. Переводчик уже замучил его рассуждениями о великом будущем свободной Ичкерии — с его слов получалось, что это будет земной рай.— Первый и, всеми любимый наш президент Джохар Дудаев говорил: «Чеченскому народу демократия дана свыше, она выше всех среди степей или гор». Мы построим справедливый мир.Майкл кивал. Ему хотелось холодного пива. И опять — очередное село среди степей или гор. И очередные жертвы этой чужой войны в своих жалких домишках, пропитанных запахами еды, пота и какой-то гнили, не устают твердить:— Они хуже зверей! Русские солдаты выкидывали детей прямо из окон школы… Я не видела этого… Мне рассказывали.. Но это правда.Снова ненавистные дороги. И снова «слезинка ребенка», которая, как считал великий русский Достоевский, стоит больше, чем все блага мира… Майкл глядел на эти слезинки и не ощущал ничего.— Мой ребенок не мог получить лекарства… Русские хотят, чтобы мы умирали, и не дают нам лекарства…Он раздавал лекарства. И ловил себя на мысли, что делает это с неохотой. Все это бессмысленно, излишне — медицинская помощь, лекарства. Слишком много их на земле — оборванных, голодных. И плодятся они с невероятной скоростью, невзирая на войны, террор и мор Скоро земля треснет от толп этих цепляющихся за жизнь и распространяющихся как зараза дикарей, которые рвут, как оковы, границы своей среды обитания и вырываются на волю, угрожая спокойным бензиново-бетонным, упакованным в красивые обертки европейским просторам… Вся беда в таблетках — тех, которые сделали безопасными воспаление легких, дизентерию. Слабые перестали умирать. Хотя это не правильно.И он с усмешкой представлял, как бы вытянулись лица в его офисе, огласи он свои мысли принародно. Он тут же был бы изгнан, как опасный сумасшедший Потому что нельзя говорить, что думаешь, даже если знаешь, что так думает большинство твоих коллег…— Это ужасно, — беря себя в руки и нацепляя на лицо стандартную маску, только успевал повторять по-русски Майкл, выслушав очередной душераздирающий рассказ. — Это нарушение прав человека… Это ужасно… Я не видел никогда ничего подобного… Даже в Латинской Америке.«Нива» опять ревет мотором, карабкаясь по склонам. Пот льется градом, и в животе урчит — к этой воде и пище европейскому человеку не привыкнуть никогда. И в очередной раз предательски долбит мыслишка, которая посещает Майкла каждую командировку — это в последний раз. Надо уходить… Впрочем, он знал отлично, что уйти не удастся. Организация слишком крепко привязывает к себе сотрудников разными благами — деньгами, кредитами… Но не это самое важное. Та самая болезненная зависимость, которую он ощутил после первых командировок, — когда, стоит пробыть месяц дома, как снова, как магнитом, начинает тянуть в выжженные войной и нещадным южным солнцем края, — с годами только усиливалась. Авантюрный азарт, который двигал им в первое время, давно пропал. Зато появилось сложное, полностью завладевшее им чувство какого-то мазохистского сладострастия…— Завтра возвращаемся, — сказал переводчик, когда они ужинали вечером в затерявшемся в степях поселке, населенном смуглыми и косоглазыми людьми, чем-то похожими на японцев и производящими впечатление более диковатых, чем другие аборигены.Все познается в сравнении. Ставка в Ингушетии, которая еще недавно казалась ему черной дырой, отсюда виделась чуть ли не Городом Солнца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37