Внезапно из-за угла вынырнула какая-то старушка с кошелкой в руках. Столкнувшись с Зибертом, старушка упала. Вместо того чтобы испугаться, старушка принялась ругать «окаянного фрица». Растерявшийся Кузнецов, бормоча извинения, попытался было помочь ей подняться, но был незаметно остановлен рукой Бурима. «Что вы делаете! Ведь вы в форме!» – успел шепнуть Василь.
Кузнецов опомнился – Бурим был прав – и молча зашагал дальше, злой и мрачный. И вдруг остановился. Плотно сжатые губы его расплылись в теплой улыбке. Он повернулся к Василю:
– А здорово она честила меня, эта старушка! Ведь я мог застрелить ее на месте за дерзость, а она не испугалась! Понимаешь, что это значит?
Эпизод с незнакомой старушкой заставил Кузнецова трезво отнестись к еще одной опасности, о которой он, правда, знал и раньше, но в полной мере ее не учитывал.
Советского разведчика Грачева знало лишь несколько человек, для тысяч жителей города Ровно и его окрестностей гитлеровский офицер Зиберт был ненавистным фашистским оккупантом. В Ровно активно действовали подпольные организации. В целях конспирации Кузнецову не разрешалось вступать с ними в контакты. Поэтому обер-лейтенант Зиберт должен был всегда помнить, что фашистский мундир, свастика на фуражке, «Железный крест» могут стать мишенью для меткой пули народного мстителя. Пуля от советского человека, от своего!..
Василь Бурим стал свидетелем и следующего эпизода. Несколько солдат на главной улице города Дойче-штрассе устроили себе развлечение: грубо задевали проходящих местных жителей, бросали им оскорбительные реплики, насмехались над ними.
Кузнецов, заметив ото, тут же поставил их во фронт и обрушил на солдат весь свой запас крепких немецких выражений. Затем он заставил гитлеровцев несколько раз промаршировать перед ним строевым шагом. На прощание предупредил взмокших солдат: «Я научу вас, тыловых крыс, как балаганить на улице. Убирайтесь отсюда!»
Когда солдаты поспешно ушли, Бурим сказал:
– С какой ненавистью смотрели они на вас, разорвать готовы были!
Кузнецов, все еще не успокоившись, ответил:
– Вот и хорошо! Это ведь они не меня хотят разорвать, а офицера собственной армии.
17 августа Кузнецов сидел в парикмахерской неподалеку от Парадной площади, когда до его слуха донесся лай собак, предостерегающие окрики на немецком языке и пение… «Интернационала»! Он быстро вышел на улицу, и глазам его предстало зрелище, наполнившее сердце ненавистью и болью, горечью и гордостью.
По улице гнали колонну пленных женщин. Они шли обессиленные, еле передвигая ноги. Раненых в грязных окровавленных повязках поддерживали под руки подруги.
Медсестры, санитарки, радистки, попавшие в фашистский плен…
А сзади, спереди, по бокам колонны шагали рослые, откормленные эсэсовцы с автоматами. Некоторые из них еле удерживали на поводках свирепых, натасканных на людей овчарок.
Девушки пели «Интернационал». Несломленные. Гордые. Непобедимые. И слова великого гимна внушали страх их конвоирам.
Вечером Зиберт встретился с фон Диппеном и словно невзначай спросил, что стало с пленными женщинами.
– Отправили на Белую… – с полным равнодушием ответил тот.
Фон Диппен зашел, чтобы, как обычно, поделиться ровенскими новостями и заодно одолжить деньги. Получив просимую сумму, фон Диппен спросил Пауля Зиберта, собирается ли он в «Немецкий театр» на собрание, где будет выступать прибывший из Мюнхена один ил лучших ораторов Германии. Кузнецов ответил, что рад бы пойти, но, к сожалению, у него нет пригласительного билета, на что фон Диппен тут же вручил ему входной билет, отпечатанный на плотной веленевой бумаге. Из приглашения следовало, что 18 августа, в восемь часов вечера, в помещении «Немецкого театра» приехавший из Мюнхена имперский оратор рейхсэнзацреднер Шойман прочитает доклад под названием «Вера Германии в ее миссию».
Рассматривая билет, Кузнецов обратил внимание на примечание: «Явка обязательна» – и неудержимо рассмеялся. Вот уж чего никогда не мог предвидеть бывший уральский комсомолец Коля Кузнецов, что ему придется присутствовать на собрании активистов нацистской партии, причем в «обязательном» порядке!
К театру он прибыл минут за десять до начала, предъявил охранникам пригласительный билет и прошел в зал. Здесь уже собралась вся верхушка ровенских оккупационных властей и офицеры гарнизона. В глазах рябило от погонов, орденов, нарукавных повязок, аксельбантов. Сцену «украшали» (если только можно употребить в данном случае это слово) огромный портрет фюрера, германский орел и полотнище со свастикой.
Ровно в восемь часов на сцену стремительно выбежал коротенький человечек с невыразительным лицом, облаченный в коричневую форму, взобрался на кафедру и обрушил на собравшихся ноток истерического красноречия.
«Что ж, подкуемся теоретически», – с иронией сказал сам себе Кузнецов, устроившись поудобнее в кресле.
Имперский оратор, явно подражая фюреру, два часа подряд изрыгал человеконенавистнические бредни об исторической роли великой Германии – спасти цивилизацию от большевизма, о священной миссии Адольфа Гитлера, о несокрушимом арийском духе, о тысячелетнем рейхе.
– Мы должны уничтожить славян поголовно, – выкрикивал господин рейхсэнзацреднер, – потому что они недостойны быть даже рабами германской нации! Враг силен и нас ненавидит. Они не сдаются. Даже их женщины, когда их ставят к стенке, плюют нам в лицо!

Дорога в лагерь для Кузнецова, других разводчиков и связных была полна опасностей. Гитлеровцы и украинские буржуазные националисты: бандеровцы, бульбовцы, мельниковцы боялись встреч с партизанами в открытом бою, но постоянно охотились на связных. Фашистские засады на пути к Ровно стали серьезно мешать своевременной доставке информации, реально угрожали жизни связных. После гибели Николая Приходько разведчикам пришлось придавать охрану.
9 июля 1943 года у села Скрежетовки бандеровцы убили москвича – комсомольца Гришу Шмуйловского, только в апреле прибывшего из Москвы с очередной группой парашютистов. Гриша нес в отряд пакет от Кузнецова. Шмуйловский был всеобщим любимцем, храбрым бойцом, талантливым поэтом – его перевод «Гамлета», сделанный им еще в бытность студентом ИФЛИ, до сих пор высоко оценивается в поэтических кругах. Шмуйловский и его спутник, партизан Сергей Кузьминов, попав в засаду, свыше часа отстреливались, пока у них не кончились патроны. Потом они попытались прорваться через болото. Кузьминову это удалось, но Гриша погиб.
Дорогу в лагерь нужно было обезопасить, тем более что командование разрабатывало уже проведение в Ровно ряда серьезных разведывательных операций. Помог случай.
28 июля разведчика комсомольца Всеволода Попкова, шедшего с «маяка» в отряд, кто-то тихо окликнул из-за дерева. Оглянувшись, он увидел человека в черном эсэсовском мундире. На его фуражке вместо обычного черепа был трезубец. Такую форму носили предатели украинского народа, служившие в так называемом «украинском СД». Гитлеровцы использовали их для борьбы с партизанами и карательных экспедиций.
Попков вскинул было автомат, но человек замахал руками.
– Не стреляй, поговорить надо!
Незнакомец рассказал, что немцы его мобилизовали насильно, что он и три его товарища хотят уйти к партизанам.
Попков слушал его недоверчиво.
– А где же стоит ваш отряд?
– В Руде Красной. Сто человек. Командует атаман Вишня.
О встрече в лесу Попков доложил командованию.
– Нужно принять решительные меры, – сказал Медведев, – чтобы обезопасить связных и обеспечить связь с разведчиками в Ровно.
Уничтожение вражеского отряда в Руде Красной было поручено замполиту Сергею Трофимовичу Стехову. Желающих участвовать в предстоящей боевой операции оказалось более чем достаточно. Все хотели воевать, к командованию началось паломничество добровольцев. Задача, поставленная перед отрядом в Москве – глубокая разведка, – не позволяла без крайней надобности ввязываться в бой. Но сейчас как раз и была эта крайняя надобность.
Первыми на разведку ушли Борис Сухенко и Владимир Ступин. Они установили, что бандиты расположились в основном в восточной части села и нападения не ожидают. В ночь с 30 на 31 июля партизаны окружили Руду. С рассветом по команде Стехова начался бой. В первых рядах, как всегда, шли комсомольцы москвичи-парашютисты Валентин Семенов, Владимир Ступин, Борис Черный, Всеволод Попков, Сергей Рощин, Борис Сухенко, Григорий Волков. Лев Ермолин и Александр Базанов в неизменной зеленой фуражке. Достойно сражался и партизан Владимир Малашенко – своим ручным пулеметом он работал, как шахтер отбойным молотком. Отличились и другие партизаны, присоединившиеся в разное время к отряду уже во вражеском тылу: Борис Харитонов, Николай Бондарчук, Петр Королев, Николай Киселев. Отлично сражался и связной из Здолбунова, Леонтий Клименко, бывший тогда в лагере и уговоривший Медведева разрешить ему участвовать в бою.
Схватка быстро закончилась полным разгромом националистов. Несколько десятков их было убито и утонуло в реке при бегстве, сорок попало в плен, в том числе и командир отряда атаман Вишня. Среди партизан убитых не было.
Восемнадцать пленных, в том числе и того, что предупредил Попкова, привели в отряд.
Дорога на «зеленый маяк» была расчищена.
Кузнецов долго огорчался, что его не было в этом бою, завидовал его участникам, расспрашивал о подробностях.
Бывая в отряде, Кузнецов любил провести час-другой у партизанского костра, слушая рассказы боевых товарищей, родные песни, русские и украинские, сам пел своего любимого «Ермака».
Вечерние встречи у костра возле штабного чума стали в отряде традицией – назывались они «вести банк». Иногда здесь собирался настоящий интернационал борцов с фашизмом, кровных братьев по оружию: русские Николай Кузнецов и Валентин Семенов, украинцы Марина Ких и Николай Гнидюк, белорус Михаил Шевчук, поляк Юзеф Курьята, евреи Григорий Шмуйловский и Лев Мачерет, грек Макс Селескериди (впоследствии известный артист Театра имени Вахтангова и кино Максим Греков), болгарин Асен Драганов, чех Витек, казах Дарпек Абраимов, испанцы Филиппе Артуньо и Хосе Гросс, армянин Наполеон Саргсян, ингуш Абдулла Цароев и многие другие.
Говорили в такие вечера о разном, рассказывали о прошлой, кажущейся теперь бесконечно далекой, прекрасной мирной жизни, говорили о будущем, о встречах после Победы.
Кузнецов сказал как-то:
– Очень много пережили наши люди за войну… Столько горя и слез кругом! Я думаю, что после войны мы совсем иначе жить должны, хорошо относиться друг к другу, внимательно, по-братски…
– Смерть вокруг, каждый день товарищи гибнут. Вспомнят ли о нас после войны? Хорошо, если бы не забыли…
Еще говорили, кто кем хочет стать. Владимир Ступин, разведчик, «хозяин» луцкого «маяка», пришел в отряд добровольцем прямо со студенческой скамьи Московского архитектурного института. Размечтавшись, он как-то признался товарищам, что хочет после войны строить такие дома, красивые и светлые, жизнь в которых была бы одной радостью. Но первое, что пришлось построить Ступину, – памятник и ограду на братской могиле двенадцати партизан отряда «Победители» в Цумани…
И конечно, много говорили о любви, а вернее – спорили до хрипоты. Одни утверждали, что любовь остается любовью даже на войне; другие возражали, полагая, что в суровых партизанских условиях для любви места нет. Спор этот рассудила сама жизнь: те несколько семей, что сложились в отряде, выдержали испытание не только войной, но и временем. В этих разговорах Кузнецов участия не принимал, в ответ на прямой вопрос, что он думает о любви, лишь коротко, с оттенком затаенной грусти сказал:
– А я еще никогда никого по-настоящему не любил… Но об одной любви Кузнецова – к детям – знали все.
Для него не было большей радости, чем возиться с темп немногими ребятишками, которые были в отряде: младшими Струтинскими Володей, Васей, Славой, Володей Саморукой, Колей Маленьким.
Володе Саморухе было лет одиннадцать, по он сумел совершить для своего возраста почти невероятное: за короткий срок мальчик прошел по оккупированной территории около пятисот километров! Ночевал где придется: в лесу, в копне сена, в заброшенных сараях. Питался тем, что давали добрые люди. Когда его останавливали, говорил, что родители его убиты и что он идет к единственной своей родственнице – старой тетке. Адрес тетки все время менялся по мере приближения к Ровно.
В штабном чуме мальчик решительно заявил, что будет говорить только с «самим командиром Медведевым». Оставшись наедине с Дмитрием Николаевичем, он распорол подкладку кепки и извлек оттуда письмо. В нем говорилось, что «податель сего, сын секретаря парторганизации партизанского отряда имени Ленина Володя Саморуха, послан с заданием разыскать отряд Медведева…». Далее командир этого отряда, действовавшего под Винницей, просил Медведева сообщить в Москву, что такой отряд существует, но не имеет своей радиостанции и поэтому лишен возможности передавать разведывательную информацию и получать, в свою очередь, указания командования. Командир далее сообщал место расположения своего отряда, назначал дни и условные сигналы для того, чтобы из Москвы ему могли прислать самолетом рацию.
За подкладкой штанишек у Володи было второе такое же письмо – на случай, если бы он потерял кепку.
Разумеется, просьба винницких партизан была выполнена, но не полностью: командир отряда имени Ленина в последних строках письма просил Медведева при первой возможности отправить мальчика в Москву, но Володя отказался наотрез.
Колю Янушевского в отличие от многих взрослых Николаев прозвали Маленьким. Над Колей Маленьким в отряде как бы взяла опеку радистка Марина Ких, замечательная женщина, чье имя хорошо известно на Украине. При всей ее молодости за плечами Марины была большая жизнь. В 1932 году она вступила в Коммунистическую партию Западной Украины, стала профессиональным революционером.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33