А за протянувшимся через весь зал обеденным столом расселись асы в мятых, грязных, пышных одеждах и доспехах. На многих были пропитанные кровью повязки. Они пили, объедались, хохотали и бахвалились, им прислуживали рабы и рабыни.
Вожди, вельможи и воины города в начищенных до блеска доспехах стояли рядом с дикими союзниками, и мне показалось, что на каждого аса приходится по три-четыре девушки, смеющихся и покорных грубым ласкам моих соплеменников. Порой визгливый женский смех перекрывал гомон пирующих. Во всей этой сцене проглядывала какая-то фальшь, натянутая легкость, искусственное веселье.
Я и тут не нашел Алуны и, выйдя через дверь красного дерева, пересек увешанные шелками покои. Освещались они плохо, я чуть не налетел на старого Шаккару. Жрец отшатнулся. Почему-то он выглядел расстроенным. Его рука что-то сжимала за пазухой балахона, — такие наряды, по словам Акхебы, в нашу честь надели все жрецы.
Думал я в тот момент лишь об одном.
— Я хочу поговорить с Алуной. Где она?
— Сейчас она исполняет свои обязанности и не может с тобой увидеться, — ответил жрец. — Приходи завтра в храм...
Он медленно пятился от меня, и по едва заметному серому оттенку смуглой кожи, по надлому в голосе я понял, что он смертельно боится и мечтает от меня избавиться. Во мне живо проснулась подозрительность варвара. Через мгновение я уже давил горло жреца и выкручивал ему руку. Я отобрал длинный нож, который он извлек из-под балахона.
— Где она, шакал? — прорычал я. — Говори, а то...
Жрец болтался в моих руках, точно марионетка, его ноги брыкались, не доставая до пола. Позвоночник так выгнулся назад, что не сломался лишь каким-то чудом. Выпучив глаза, он задергал головой, и я чуть ослабил захват.
— Она в святилище Иштар, — прохрипел жрец. — Ее должны принести в жертву богине. Сохрани мне жизнь... Я тебе все скажу... Открою тайну и весь заговор...
Но я уже знал достаточно. Схватив жреца за пояс и ногу, я вскинул его над головой и вышиб мозги ударом о колонну. Мертвец полетел на пол, а я пронесся огромными прыжками меж рядов массивных колонн и выскочил на улицу.
В городе царила тишина, как перед бурей. Той ночью по улицам не бродили толпы, празднуя победу. Двери всех домов были заперты, окна забраны ставнями. Свет нигде не горел. Я не увидел по пути ни одного сторожа. И вообще город выглядел призрачным, нереальным. Безмолвие нарушалось лишь криками, доносившимися из главного зала дворца — там пировали асы.
Я разглядел пылающие факелы на площади, где лежали раненые. Заглянув в окно дворца, я увидел старика Асгримма, сидевшего во главе стола. Руки у него были в пятнах засохшей крови, а в дырах шелкового плаща поблескивала иссеченная и пыльная кольчуга. Над головой раскачивались большие черные перья, бросая тени на его суровое лицо. Вдоль всего стола девушки обнимали и целовали полупьяных асов, снимали с них тяжелые шлемы и помогали освободиться от кольчуг, в которых после невоздержанных возлияний многим моим соплеменникам стало жарко.
Келка, словно изголодавшийся волк, грыз большую мясистую кость. Несколько смеющихся девушек дразнили его, уговаривали отложить меч, пока их веселье и назойливость не разозлили пикта. Он так огрел костью ближайшую красавицу, что она рухнула то ли замертво, то ли без чувств. Но пронзительный смех не утих и веселья нисколько не убавилось. Мне вдруг показалось, что предо мной сидят вампиры и скелеты, глумящиеся над нашим прахом.
Я поспешил дальше по безмолвной улице, пересек площадь и миновал дома жрецов. Там никого не было, кроме рабов. Вбежав в портик храма с высокими колоннами, я преодолел полосу густого мрака, выставив руки перед собой, влетел в тускло освещенное святилище и застыл как вкопанный. Младшие жрецы и обнаженные девушки стояли вокруг алтаря на коленях. Отвешивая земные поклоны, они распевали песнь жертвоприношения, а в руках держали золотые кубки для крови, что стекала по высеченным в камнях канавкам. А на алтаре, тихо стеная, как умирающая газель, лежала Алуна.
В святилище едва теплились светильники, вдобавок клубами висел фимиам. Но не дым, а жажда крови затуманила мне взор. Мой нечеловеческий крик жутко прозвенел под сводом храма, и я ринулся вперед. Меч мой крутился, точно смерч, раскалывая черепа.
От той неистовой бойни остались лишь беспорядочные обрывки воспоминаний. Помню вопли, свист стали, ужасающей силы удары, хруст костей, фонтаны крови. Жрецы рвали на себе волосы и взывали к богам, а я свирепствовал среди них — разъяренный лев, опьяненный жаждой крови. Мало кому удалось сбежать от меня.
Вижу один образ, четкий на сумрачно-красном фоне всеобщего безумия: гибкая обнаженная девушка застыла от ужаса возле алтаря. Она поднесла к губам кубок с кровью. Глаза ее горели. Я схватил ее левой рукой и швырнул на мраморную лестницу с такой яростью, что, должно быть, переломал ей все кости. Остальное помню плохо. Краткий приступ бешенства — и святилище завалено трупами. Потом я стоял среди мертвецов в храме, который теперь больше смахивал на бойню. По полу тянулись ручейки крови. Повсюду валялись куски человеческой плоти, выглядели они жутко и непристойно.
Мой меч выпал из обессилевшей руки, когда я, еле волоча ноги, приблизился к алтарю. Веки Алуны затрепетали и размежились.
— Хьяльмар! — прошептала она. И вновь ее глаза закрылись. От длинных ресниц на щеки легли тени, с тихим вздохом она пошевелила головой. Больше всего Алуна напоминала уснувшую девочку. Моя душа рвалась из груди, но уста сковала немота. Я был варваром и не умел выражать свои чувства. Опустившись на колени у алтаря, я неуверенно провел рукой по ее телу. Я поцеловал губы умирающей неловко, как зеленый юнец. Один лишь этот поцелуй... Впервые за всю свою жестокую жизнь я, ас по имени Хьяльмар, испытывал любовь к другому человеку.
Потом я медленно поднялся, постоял над мертвой Алуной и так же медленно, рассеянно подобрал меч. Едва ладонь коснулась рукояти, мой разум обуяло безумие — слепая ярость, присущая моему племени.
Со страшным криком бросился я к мраморной лестнице. Иштар! Дух Алуны отправился к богине, и пусть по пятам за этим духом явится мститель! Богиня поплатится за Алуну. Жрецы сказали, что Иштар живет наверху и лестница ведет в ее обитель. Казалось, меня там ждут туманные царства звезд и теней. Я поднялся на головокружительную высоту, и святилище внизу обернулось неясной россыпью тусклых огней. Вокруг меня разливалась тьма.
Неожиданно я вышел, но не на широкие звездные просторы, где витают божества, а к решетке с золотыми прутьями. По ту сторону прутьев рыдала женщина. Но это оказалась не нагая душа Алуны перед божественным престолом — ее плач я бы узнал, будь она хоть живой, хоть мертвой.
В безумном гневе схватился я за прутья решетки. Они согнулись под моим натиском. Я вырвал их и пролез в отверстие, едва сдерживая крик берсеркера. В глубокой нише тускло светил факел, благодаря ему я увидел, что нахожусь в круглом помещении со сводчатым потолком, и стены, и потолок, казалось, были сделаны сплошь из золота. Вокруг меня стояли бархатные ложа с шелковыми подушками, на одном из них возлежала плачущая нагая женщина. Я увидел на ее теле следы от бича и остановился, напрочь сбитый с толку. Где же богиня Иштар?
Должно быть, я произнес этот вопрос вслух, коверкая язык Хему. Девушка подняла голову и устремила на меня взор темных очей. Она показалась мне очень красивой, но было в ее красоте что-то чуждое, неестественное, непостижимое для меня.
— Я и есть Иштар, — ответила она. Голос ее звучал тихо, как отдаленный малиновый перезвон колокольчиков, и его прерывали рыдания.
— Ты? — Я ахнул. — Ты — Иштар, богиня Хему?
— Да! — она поднялась на колени, ломая белые руки. — О, человек, кто бы ты ни был... даруй мне милосердие, если оно вообще существует! Снеси мне голову с плеч и покончи с муками, длящимися уже целую вечность!
Эти слова заставили меня попятиться и опустить меч.
— Я пришел отомстить кровожадному божеству, — проворчал я. — Не собираюсь убивать хнычущую рабыню. Если ты — Иштар, то... что все это значит?
— Внемли же, я поведаю правду! — вскричала она, приближаясь ко мне на коленях и хватая подол кольчуги. — Только выслушай, а потом даруй малость, о которой я прошу... порази меня своим мечом! Я — Иштар, дочь царя сумеречной Лемурии, страны, давным-давно погрузившейся в море. Еще в детстве я была отдана в жены Посейдону, богу моря. Жуткой и таинственной брачной ночью, когда я лежала на груди океана, Посейдон даровал мне вечную жизнь, но она за долгие века моего плена стала сущим проклятием... Но в те далекие времена я жила в пурпурной Лемурии, молодая и красивая, как и сейчас. Мои товарищи по детским играм старели и седели, а я оставалась прежней. А потом Посейдону надоели Лемурия и Атлантида. Он встал и тряхнул своей пенистой гривой. Его белые скакуны промчались над степями, шпилями и алыми башнями, но, как и прежде, волны моего владыки, Посейдона, мягко вынесли меня на берег. Там меня и нашли жрецы. Жители Хему утверждают, что пришли на эти берега из Лемурии, но на самом деле они — раса рабов, говорящая на убогом языке невольников.
Когда я обратилась к ним по-лемурийски, жрецы закричали народу, что Посейдон ниспослал им богиню. Люди пали ниц и стали поклонятся мне. Но жрецы уже тогда были такими же хитрыми и коварными, как сейчас... Эти некроманты и демонопоклонники не признают никаких богов, кроме пантеона Внешней Бездны. Они заточили меня в этот золотой купол и пытками вырвали мою тайну... Более тысячи лет народ почитает меня, и лишь иногда людям позволяют увидеть их богиню мельком на мраморной лестнице, полускрытую дымом... или услышать, как я говорю на чужом языке. Но жрецы... О, боги My, чего я только не вытерпела от них! Богиня для народа, рабыня для жрецов!
— Почему ты не погубишь их с помощью магии? — недоуменно спросил я.
— Я не колдунья. Хотя ты принял бы меня за волшебницу, если б я открыла тебе все мои тайны... Лишь одно колдовство я могу сотворить... колдовство, влекущее за собой ужасную, всесокрушающую гибель... Но для этого я должна прийти на рассвете к берегу и позвать Посейдона. Тихими ночами я слышу, как он бушует за утесами. Он спит и не внемлет моим крикам. И все же, если б я могла встать у него на виду и призвать, он внял бы... Жрецы хитры, они держат меня вдали от грозного супруга... Больше тысячи лет не смотрела я на его могучее голубое тело...
И тут мы оба вздрогнули. Откуда-то издалека донесся до нас страшный, дикий гам.
— Измена! — воскликнула она. — Твоих соплеменников убивают на улицах! Вы уничтожили врагов, которых боялись горожане, но теперь народ Хему восстал против вас!
С проклятьем бросился я вниз по лестнице, метнул лишь один, полный муки, взор на тело, лежавшее на алтаре, и выбежал из храма. На улице, за домами жрецов, звенела сталь. Оттуда доносились предсмертные вопли, крики ярости, громоподобный боевой клич асов. Горожане тоже кричали, охваченные ненавистью и ликованьем. Но эти возгласы перемежались воплями страха и боли. Я не узнал улицы — совсем недавно они были безмолвными и пустынными, а теперь кишели вооруженными людьми. Из лавок, хижин и дворцов выскакивали горожане с оружием в руках, чтобы помочь солдатам, которые дрались с желтоволосыми чужеземцами. Эту адскую сцену освещали многочисленные пожары.
Мимо меня с воем пробегали горожане. Когда я приблизился к дворцу короля, ко мне, пошатываясь, подошел воин-ас, точно щепка морской волной, выброшенный бурей битвы. Он был без доспехов и сгибался чуть ли не пополам. Из груди торчала стрела, ладони прижимались к животу.
— Вино было отравленным, — простонал он. — Нас предали и обрекли на гибель! Мы перепились, и женщины уговорили нас отложить мечи и снять доспехи. Только Асгрим и пикт не поддались на уговоры. А потом женщины выскользнули из зала. Старый стервятник Акхеба тоже куда-то подевался! Ах, Имир, у меня не кишки в животе, а завязанный узлом канат! А потом из всех дверей хлынули лучники и осыпали нас стрелами. Воины Хему обнажили мечи и накинулись на нас... Наводнившие зал жрецы выхватили ножи. Слышишь, это кричат на рыночной площади, там режут глотки нашим раненым?! Имир, ты мог бы посмеяться... но это... Ах, Имир!
Воин повалился на мостовую. Его тело выгнулось, как натянутый лук, на губах выступила пена, руки и ноги задергались в страшных конвульсиях. Я помчался на площадь. На противоположном ее краю и на улице перед дворцом шел бой. Там колыхалась огромная толпа.
Отряды темнокожих воинов в доспехах бились с полуголыми желтоволосыми великанами, которые разили и рвали врагов, словно разъяренные львы. Оружием им служили только сломанные скамьи, мечи и копья, отнятые у врагов, или просто голые руки. У всех на губах выступила пена, страшная боль терзала их тела, но, клянусь Имиром, они погибали недаром. Под ногами у них сплошным ковром лежали расчлененные трупы. Асы дрались, будто дикие звери, которых свирепость покидает только с самой последней искоркой жизни.
Дворец, где шел кровавый пир, был охвачен пламенем. В его отблесках я увидел стоящего на тронном помосте старого Акхебу, он трясся как лист на ветру, лицезрея, к чему привело его вероломство. Рядом с ним возвышались два могучих телохранителя. Бой шел на всей площади. Я увидел Кепку. Он был пьян, но это ничуть не отразилось на качествах бойца. Пикт стоял посреди скопища врагов, и его длинный нож сверкал в свете пожара, вспарывая глотки и животы, выпуская на мраморную мостовую кровь и внутренности.
С глухим злобным ревом бросился я в гущу битвы, и через несколько минут мы с Келкой стояли рядом в кольце трупов.
Он по-волчьи оскалился, играя желваками.
— Хьяльмар, в вине был демон! Он дерет мне внутренности, словно дикая кошка... Давай еще поубиваем их, прежде чем умрем. Гляди, наш старик дает последний бой!
Я взглянул туда, где прямо перед горящим дворцом, среди многочисленной стаи горожан-шакалов, возвышалась могучая фигура Асгрима. Его меч сверкал, вокруг, как трава под косой, падали враги.
1 2 3 4 5 6