И в то же время она чувствовала с ним странное родство. Или, возможно, то была лишь симпатия. Новый виконт не был настолько денди, насколько он был иностранцем. Безусловно, обладающий только ему присущим стилем, этот молодой человек был настолько же вне поля оценок всей этой типично английской ярмарки тщеславия, как был бы, скажем, турецкий султан. Или царь. Чужой в собственной стране, унаследовав имение в графстве, в котором не чувствовал себя своим, он не мог быть своим для соседей по десяткам различных причин, и его долгое пребывание за границей — лишь одна из них. Пусть у него будет власть, но друзей обрести ему будет непросто.
И, принимая во внимание частоту его улыбок — за весь день он ни разу не удосужился растянуть губы, — едва ли у него и на сегодняшний момент друзей много. Слуги, вассалы — это да, но не друзья.
В какой-то момент она почувствовала жалость к нему, сочувствие. Вот он, на вид такой уверенный, такой довольный собой. Такой неприступный, далекий.
Затем он торопливо вышел, в то время как остальные продолжали одеваться, натягивать шляпы... «Бедняга», — подумала Эмма.
Управляющий банком и его заместитель ждали, пока виконт уйдет, чтобы достать свои гроссбухи и разложить на столе перед Эммой.
Эмма не вполне понимала, что должна с ними делать, но на всякий случай их открыла. И — Господи Иисусе, Пресвятая Дева! — это было все равно, что развернуть драгоценный подарок. Молитвы ее наконец были услышаны. Здесь содержались все трансакции Объединенного йоркширского банка за прошедший декабрь. Она пробежала взглядом колонки цифр. Все вполне стандартно. Эмма улыбнулась и взяла ручку. Они рассчитывали, что она внесет записи о прохождении счетов виконта в течение дня. Она сама, своей рукой, будет писать то, что сочтет необходимым!
Эмма приходила во все большее возбуждение. Конечно, придется все правильно вписать и на нужных страницах. Ее работу могут проверить. Но сам гроссбух был сшит из многих страниц, а белошвейкой она была совсем неплохой. Эмма начала работу, казалось бы, рутинную, но творческий подход превращал ее труд в праздник.
Эмма могла расшить гроссбух и вытащить любую старую страницу по своему выбору, благо недописанных листов имелось в избытке. Если бы ей дали время, она могла бы вообще все переиначить, а почерки она имитировала так умело, что комар носа не подточит. Но вся прелесть заключалась в том, что ей не надо было забирать деньги сегодня. Среди документов виконта она нашла чек на пятьдесят шесть фунтов восемь шиллингов. Сумма, близкая к искомой. Она придумает третий счет в банке-филиале на имя, очень близкое к имени Эйсгарт, затем просто подпишет чек для перевода на этот новый счет, запустит его в банковскую систему, а деньги заберет попозже. Ничего нового, ничего лишнего. Всего лишь крохотный переадресованный счет, каждый пенни которого аккуратно занесен в банковские книги и в счета Монт-Виляра.
«Прекрасно», — подумала Эмма. Совершенный план. И по непонятным причинам испытала легкое чувство вины или сожаления — откуда бы ему взяться? Эмма честно призналась себе, что отчасти причина в том, что ее потянуло к виконту как к мужчине. Она бы хотела увидеть его вновь, поговорить с ним, какой бы опасностью это для нее ни обернулось. Порыв был вызван этими глупыми женскими эстетическими воззрениями, проявляющимися, скажем, когда дама заходит в помещение и отчего-то из сотни мужчин замечает лишь одного. Почему? Непонятно. Из-за особого наклона головы, из-за особой манеры двигать скулами при жевании — мало ли еще из-за чего!
Или потому, что у него на лбу написано: мошенник и негодяй. Именно с такими мужчинами она предпочитала иметь дело. С двумя она завела шашни, за одного такого вышла замуж и с полудюжиной мужчин такого сорта имела негласные, но от этого не менее прочные связи. Однако «мошенник и негодяй» — не вполне подходящие определения для члена палаты лордов. В самом деле. Мошенник и негодяй не пустился бы на ночь глядя в Лондон, чтобы принять участие в голосовании. Из инфернального Монт-Виляру была присуща лишь меланхолия. Так что в нем ее привлекало?
Мрачность. Мрак. Это слово заставило вспомнить кое-что из истории. Семейной истории Монт-Виляров. Неудивительно, что этот человек столь мрачен. Мать его, пока была жива, являлась постоянным объектом жалости. Муж оставил ее наутро после брачной ночи. Насколько помнилось Эмме, об этом долго судачили. Настоящий скандал в благородном семействе. Но самого события Эмма, естественно, помнить не могла. А вот что она действительно помнила, так это то, что мать Стюарта была безобразной. Анна-Уродина — так звали ее в деревне. Отец Стюарта, старший сын обедневшего виконта, был вынужден жениться на ней под давлением семьи. Все деньги, по поводу которых вели сейчас спор дядя Стюарта и он сам, принадлежали матери.
Деревенские истории и слухи. Трудно было понять, что из них правда. И все же позиция отца Стюарта, открыто противопоставившего себя семье, давала основание воспринимать его как «агнца, отданного на заклание ради золотого тельца». Впрочем, на ягненка отец Стюарта похож не был. Он скорее внушал ужас, чем сострадание. Заполучив приданое жены, он отправился в Лондон, и то, что он там вытворял, заставляло некоторых бледнеть от страха, его поступки сделали его знаменитым. Когда отец Стюарта вернулся в Данорд, чтобы заявить права на своего отпрыска, люди говорили, что мальчику повезло потому, что жить он будет не с отцом, а в какой-то частной школе. Собственно, отец забрал его из дома совсем не потому, что ему недоставало общения с сыном, а лишь назло его матери, которую от всей души ненавидел.
Эмма попыталась освежить в памяти обстоятельства смерти виконта. Она помнила, что умер он при трагических обстоятельствах, но детали происшедшего как-то стерлись. Впрочем, мальчик в замке на холме рос в такой нездоровой обстановке, что не мог не стать человеком тихим и замкнутым.
Жалость, сочувствие — вот что тогда она испытывала к нему. И если Стюарт вырос в человека надменного и трудного в общении, то уж, во всяком случае, он был лучше, чем его отец. Хотя Стюарт — сам человек взрослый и должен отвечать за свои поступки.
Эмма взглянула на записи и заморгала. Да, здесь были прописаны трансакции с различными отдаленными филиалами. Еще одна запись — все равно что соломинка в стогу сена, никто не заметит. Эмма вздохнула с облегчением. Насладиться справедливым возмездием ей не дали, но так или иначе компенсацию она получит. Шесть недель она этого ждала. И вот решение пришло к ней само в виде колонок цифр.
Эмма с ласковой улыбкой посмотрела на мистера Хемпла.
— Мне понадобится чай и еще одно перо, если у вас есть. — «И пока вы будете отсутствовать, я припрячу ножницы».
Эмма склонилась над книгами, размышляя. «Перевернись, мое сердечко. Вначале я хочу остричь тебе животик. А потом и спинку. И тебе станет легче, возможно, даже приятнее, чем было до этого. Нам обоим будет хорошо. Позволь Эмме провести тебя в танце».
Глава 3
Я пережил свои желанья,
Я разлюбил свои мечты;
Остались мне одни страданья,
Плоды сердечной пустоты.
А. С. Пушкин
Стюарт ждал у подъезда банка в карете, забившись в дальний угол. Кожаный экран плотно прикрывал окно экипажа, защищая от пронизывающего ветра, в то время как дверца кареты оставалась открытой. Он сидел в своем углу, надвинув на лоб шляпу, подняв воротник пальто и спрятав подбородок в пышные складки шарфа. Ему было хорошо и комфортно — комфортно уже от того, что он никуда не спешил: просто сидел себе в расслабленном состоянии на уютном месте после нескольких месяцев кряду беспрерывных перемещений.
Его кучер уже не раз высказывал обеспокоенность по поводу непонятной задержки.
— Пять минут, — в который раз сказал ему Стюарт. Они уже прождали двадцать. Кучер был прав: виконта Монт-Виляра ждали в десятке разных мест, но только не здесь. Стюарт мысленно повторил свой титул. Виконт Монт-Виляр. Теперь он уже мог слышать эти слова без внешних гримас, но и без внутреннего содрогания. Он больше не крутил головой, пытаясь отогнать взглядом образ отца. У нового виконта проблем было сотни, и, чтобы решить их, потребовалось сделать во сто крат больше.
И все же Стюарт продолжал сидеть в своем углу. Глаза его были закрыты, он словно и не хотел понимать того, что свет доставляет массу неудобств другим, как словно бы и не чувствовал ни холода, ни зябкой жути зимней ночи, когда все живое стремится поближе к теплу и дому. Стюарт слышал, как переминались с ноги на ногу лакеи на запятках — карета слегка покачивалась, натужно скрипели рессоры. Он чувствовал, как теряют терпение кони. Все было готово к движению, и все же они медлили.
Снег повалил сильнее. Стоило Стюарту разомкнуть веки, как в глазах начинала мелькать снежная круговерть. Снег через раскрытую дверцу залетал в карету. Стюарт оставался бесстрастен. В Йоркшире снег был похож на пух. Снежинки — крохотные кристаллики — лепились одна ж другой и ложились сугробами, как самая лучшая перина. Словно снежные облака были «думками» — столь любимыми в России пуховыми подушками, которые кто-то вспорол снизу так, что их содержимое, паря и кружась, все падало и падало на землю. Англичане и понятия не имели о настоящем холоде — таком лютом, что способен сковать льдом море. В Финляндии холодно. В Йоркшире так себе — go умеренно. Была зима, прекрасное время, чтобы посидеть у огня, выпить немного бренди, прижаться к теплому и мягкому телу под горой одеял, согреться под ними.
Собственно, в этом и состояла цель его пребывания здесь. Добиться того, чтобы теплое тело лежало сегодня в кровати, тесно прижатое к его собственному. Теплое и страстное. И без всяких там осложнений. Легкость доступа к телу — это очень важно. Иначе и затевать ничего не стоит. У виконта Монт-Виляра и так хватало сложностей, чтобы искать их еще и в общении с женщинами. Ни на что другое у него просто не было времени, лишь на плодотворное общение сроком в одну ночь. Спасибо, дорогая, и прощай. Не поминай лихом.
Однако Монт-Виляр радовался уже тому, что у него возникло стремление побыть с женщиной хотя бы одну ночь. За все четыре месяца пребывания в Англии у него так ни разу и не возникло подобного желания. Ни единого всплеска мужского интереса. Он начал было думать, что теперь волноваться его могут заставить лишь денежные проблемы и махинации дяди Леонарда. Каждый новый день открывал новый поворот, какую-то новую уловку, с тем чтобы разлучить Стюарта, который к этому времени должен был бы стать одним из самых богатых людей Англии, с его деньгами. Сегодняшний день должен был бы помочь в решении проблемы, но до полной и окончательной победы было еще очень далеко.
Впрочем, сегодняшний день был успешным хотя бы потому, что помог решению проблемы, мешающей в более точных сферах, чем бренный металл.
Он слегка вздрогнул, но при этом почувствовал сильный ток крови внизу живота. И ощущение было приятным, многообещающим. И все благодаря женщине в банке. Он даже не помнил, что в ней так уж ему понравилось, но факт оставался фактом — не так много англичанок могли бы его побудить сидеть на холоде и ждать. Он терпеливо ждал ее появления, ибо понимал, что рано или поздно она должна проголодаться, а в банке еды не было. Судя по ее комплекции, морить себя голодом эта дама не привыкла. На ее костях мяса было даже с избытком.
Мясо на костях. Да, ему это нравилось. Он сидел, согретый приятным предвкушением, стараясь вспомнить, что еще в ней ему понравилось. Он помнил ее довольно расплывчато. Она...
Что она собой представляла? Какое слово могло вместить общее о ней представление? Подумав, он остановился на «милашке». Вся из золотистых кудрей и незабудково-синих глаз. В платье, которое выглядело так (и ткань, и фасон, и размер), словно она купила его в возрасте четырнадцати лет. Ах, четырнадцатилетняя деревенская проститутка... Возможно, в этом все дело. Возможно, он становился извращенцем в большей степени, чем ожидал от себя. Но эта «проститутка» была старше четырнадцати — правда, он не мог сказать насколько. Она выглядела очень юной. И так услужлива, так очевидно впечатлена его внешностью, так женственна...
Стюарт мысленно улыбнулся и запахнул полы пальто. Ему нравилось производить впечатление, особенно на женщин. Он вновь прикрыл глаза, приговаривая: доступная. Он не ожидал от себя, мужчины богатого и красивого, способности и желания пойти на определенные жертвы ради никчемной секретарши, особенно если хотя бы половина того, что она наболтала о своем отце-инвалиде, правда.
Однако первая жертва была налицо — ему пришлось прождать целых сорок пять минут (еще немного — и его слуги подняли бы мятеж), прежде чем двери банка открылись и она выпорхнула наружу — маленькая торопливая толстушка. Не дав ей уйти далеко, кучер виконта остановил ее, направив к открытой дверце кареты. Она подошла, остановилась, озадаченно моргая. Ее миловидное бледное личико сияло. И само оно было крупное и сливочное, как луна; кожа гладкая, без единого изъяна. Голубоглазое пшенично-английское лицо. Эмма разглядывала салон кареты, но его, Стюарта, кажется, так и не заметила. «Очевидно, здесь слишком тесно», — подумал виконт.
Она подпрыгнула, когда он спросил:
— Не хотите ли перекусить?
Стюарт был уверен, что своим вопросом совершенно застал ее врасплох. Она вообще не знала, есть ли кто в карете или та пуста.
Вместо ответа она уставилась в тот угол, откуда-то донесся голос. Он успел насладиться ее растерянностью. Ему нравилось неравенство их положений: он видел ее совершенно ясно, она же лишь догадывалась о его присутствии. Он сразу ухватил момент, когда она заметила носок его сапога. Он тускло мерцал в темноте. Она прислонилась к дверце кареты, осмелилась даже чуть просунуть голову внутрь. На лице ее застыло смешанное выражение изумления, осторожности, некоторого испуга. Словно взгляд косули, подумал Стюарт.
— Так как насчет ленча? — еще раз спросил Стюарт и только сейчас вспомнил, что время даже английского ленча давно прошло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47