Она слышала, как он глубоко вдохнул, прижался к ней. Их одежда соприкоснулась. Нога его оказалась между ее ног. Сандаловое дерево, гвоздика, цитрус. Он тонул в этих ароматах, отдававших мистикой. Она решила, что так пахнет его мыло. От волос шел приятный чистый запах.
— Представьте, что вы пойдете в тюрьму, если мне не уступите, — предложил он.
— Вы не отправите меня в тюрьму только потому что я не буду с вами спать.
Он чуть-чуть отстранился, чтобы заглянуть ей в глаза.
— Ладно, скорее всего нет, — он таинственно улыбнулся, — если вы откажете мне тактично.
Она сжала губы, придав лицу обиженное выражение.
— Нет, благодарю вас.
— М-м-м... — Он нахмурился. — Нет, — сказал он, покачав головой. — Недостаточно тактично.
Эмма сделала то единственное, что позволяло ей оставленное пространство: она отвернулась. Его губы уткнулись ей в щеку. Он повернул ее лицо к себе. Всюду был он: с одной стороны его рот, с другой — его ладонь. Ощущение было странное, двойственное по меньшей мере. Лицо ее оказалась между его ртом и ладонью, тело прижато к деревянному корпусу часов в углу.
И в этот момент он прижался губами к ее губам и начал целовать.
Она откинула голову и ударилась затылком о резной корпус часов. В этот момент часы начали бить. Он целовал ее ровно в три часа ночи. Этот день, наверное, был самым длинным днем в ее жизни. И что самое странное, часть ее желала оставаться зажатой в этом углу и не хотела, чтобы ей предоставляли выбор.
Она позволила себе поцеловать его в ответ. Он застонал, чуть переменил позу. Те безумные две утренние минуты словно вернулись. Она положила руки ему на грудь. О счастье, на этот раз они были свободны. Она оттолкнулась от теплой шерсти куртки, от твердой груди, но губы ее тянулись к нему, вбирали его тепло. Настоящее раздвоение личности. Она хотела, чтобы ее забросили на плечо и понесли наверх, бегом, а там, наверху, он любил ее яростно и так долго, что она потом сутки не могла бы на ноги подняться.
Стюарт между тем нисколько не утратил пространственной ориентации. До тех пор, пока он стоял там, где стоял, и удерживал ее лицо, она давала ему целовать себя. Она даже не пыталась скрывать своего наслаждения. Поэтому он ограничивал свободу ее перемещений не только ради себя, но и ради нее. Она открыла рот, теплый, медовый, изысканно-вкусный, впустила его язык. Но в тот момент, когда он попробовал убрать руку, она шевельнулась. Он перехватил ее за талию и снова прижал к часам.
— Это будет работать против вас в Лондоне. В присутствии вашего дяди вы не сможете так себя вести, — быстро зашептала она.
Она дрожала. Он не мог решить, хорошо это или плохо. Он решил, что, наверное, хорошо. Он чувствовал, как быстро бьется ее сердце.
— Мы еще не в Лондоне, -сказал он и медленно опустил ее руку. Одной ладонью он оперся о корпус часов, другой взялся за дверную ручку. Таким образом руки его были с обеих сторон от нее на уровне ее плеч.
— Так что мне сделать? — спросил он. — Связать вас? -Он сухо засмеялся.
Зрачки ее расширились. Одно он понял точно: Эмма любила свою независимость так же сильно, как многие женщины стремятся к защищенности. Он уже тогда понимал, что держать ее в ловушке нехорошо. Но что ему оставалось? Если он отпустит ее, она убежит; если он будет давить на нее, то начнет драться. Стюарт всего лишь пытался найти равновесное состояние. Но при этом он понимал, что свое желание так утолить он не сможет.
Хотя он даже не мог бы точно сказать, в чем его желание состоит. Он хотел секса, это точно, но не только его. Он мог бы получить то, что хочет, — она едва ли могла бы оказать ему серьезное сопротивление. Он хотел, чтобы она сама изъявила желание. Больше, чем просто желание. Он хотел, чтобы она приняла его с той же безумной страстью, как это было утром. Тогда, казалось, она готова была умереть, если бы он не вошел в нее.
— Вы расчетливы, — процедила она сквозь зубы. — Вы уже раньше так поступали. Вы совращаете женщин. Искушаете. Соблазном вовлекаете во что-то очень развратное.
Он усмехнулся в ответ:
— Да, я сам дьявол.
Но Эмма видела, что ему весело. То ли он сам развеселился, она ли его развеселила, Эмма не знала.
— Но я не настолько испорчен, как вы думаете более серьезным тоном сказал он. — Но в одном вы правы — я знаю подход к женщине. Вначале я выясняю, чего вы хотите. И, используя это знание, соблазняю вас. Затем наступает второй этап, более трудный, состоящий в том, чтобы выяснить, в чем вы нуждаетесь. Очень часто хотение и потребность совсем не совпадают. Почти никогда не совпадают. Такова природа потребности. Острой, выжигающей нутро. Так что я могу вам дать, Эмма Хотчкис? Что вам по-настоящему надо от мужчины, который стоит перед вами?
Она поцеловала его, жадно, бесстыдно. Так она без слов ответила на его вопрос.
— Почему... почему вы вообще... Ах, то, чего вы добились... — несвязно пробормотала она.
— А, — с улыбкой сказал он, — значит, вас все-таки ко мне тянет. Но мы оба уже давно это поняли. Я смотрю на вас, и вы краснеете. Отсюда можно заключить, что если бы я ласкал вас более интимно, то у вас подкосились бы колени и... Не станем забегать вперед. И от этого я вознесся бы так высоко, о нет, я стал бы таким твердым... — Он издал нечто вроде смущенного смешка. Неужели что-то, им самим сказанное, могло настолько его смутить?
Ну и поделом ему.
— Это все секс, и ничего кроме секса, — сказала Эмма.
— Нет. При той степени интимности, о которой я говорю, должно быть доверие. — Он вновь засмеялся. Опять это слово! — То, о чем я говорю, включает множество эмоций. Игру эмоций. Мы уже связаны. Мы оба чувствуем это — глубокую, нежную интимную связь между нами, и, честно говоря, меня это удивляет и заставляет насторожиться — я не понимаю природу этого чувства.
Любовь. Вдруг это слово пришло на ум. Неужели они обсуждают это чувство? Отчего-то ему вдруг припомнилась чета Станнелов. И, вспомнив этих людей, он подумал, что та интимная связь, которую он только что описывал, не так Уж сродни чему-то грязному, развратному, она другая. Может, в эти мрачные цвета ее окрасили его собственные страхи и его застенчивость.
Любовь между двумя людьми. Интимность, которая включает двоих, и только двоих. Но каждый человек индивидуален, каждый инстинктивно стремится защитить свой мир, свои личные, интимные чувства. Эти чувства не выставляют напоказ, их открывают только с глазу на глаз. Принять и насладиться тем, что удовлетворяешь самую насущную потребность другого, — может, это любовь? Может, это союз и обмен в одном лице, союз, который дарит такую полноту чувств, такую сладость и нежность, что человек не может от него отказаться? Двое, которые касаются друг друга вот так, смыкают руки, тянутся друг к другу, затуманенные взгляды, искра, рожденная в слиянии двух тел... принятие другого, как самого себя, со всеми изъянами и недостатками.
«Что тебе надо, Эмма? И могу ли я дать тебе хотя бы часть того, в чем ты нуждаешься? В чем состоит твоя потребность — жгучая, не дающая покоя?»
Он наклонился и шепнул ей на ухо:
— Позволь мне целовать тебя, поднимая твои юбки, чтобы они заскользили вверх по ногам, пока я не дотронусь до твоей кожи... позволь положить ладонь на твою ягодицу. — Он вздохнул и закрыл затуманенные желанием глаза. — Только это. Пока я буду тебя целовать. — О, ее было так приятно касаться. Так приятно будет к ней прильнуть. Он помнил. Он все слишком хорошо помнил. Она пьянила вернее, чем порция крепкого виски. Он коснулся ее талии, обнял ее и через секунду уже был пьян.
У нее за спиной он сгреб в ладонь ткань ее юбок и чуть-чуть поднял вверх, не более чем на фут, никаких безумных, насильственных действий. Он просто хотел посмотреть, как она на это отреагирует. Его кулак с зажатой в нем тканью прижался к ее ягодицам — женственно-округлым, таким нежным.
Эмма вздрогнула. Она хотела было извернуться, но он подался вперед и начал целовать ее. Она старалась выхватить у него юбки, остановить движение его руки вверх, но, когда она потянулась за его рукой, он прижал ее, зажал в углу и руки ее оказались в ловушке.
На этот раз, когда губы его коснулись ее губ, она начала бороться. Стюарт не понимал, что происходит. Она выворачивалась, движения ее были такими, как если бы ее охватила паника.
То, что происходило потом, в течение следующих нескольких секунд, было безумием. Эмма была вне себя от страха. Она изворачивалась, металась, и Стюарт, чтобы она не ударила его сильно, удерживал ее на месте. Он не ожидал, что в такой маленькой женщине столько энергии. И вся эта энергия была направлена на то, чтобы причинить ему боль. Он прижал ее ногу, в противном случае она лягнула бы его.
— Полегче, — сказал он, стараясь успокоить ее. Наконец, тяжело дыша, она прекратила борьбу.
— Я не шевелюсь, я ничего не делаю, — сказал он. — Посмотри на меня.
Она подняла на него глаза. Лицо ее было бледным, зрачки расширены.
Он понял, что она страшно напугана. Она его боялась. Всерьез. Какого черта? И тут вдруг глаза ее подернулись влагой. Она всхлипнула и начала плакать. Боже мой!
Одна рука ее застряла за спиной. Нет, не одна — обе. Он прижал ее к часам. Он отступил на шаг, отпуская ее. И как только между ним и дверью появилось пространство, она метнулась туда, как испуганный кролик.
— Эмма! — Он ухватил ее за юбку и подтащил к себе.
Она застыла, стремительно обернувшись. Он подумал, что, если он не будет ничего делать, а просто поговорит с ней, спокойно, разумно, он мог бы преодолеть в ней этот страх, но, чтобы сделать это, он должен был держать ее за юбки...
Эмма дернулась так, что послышался звук рвущейся ткани. Она была похожа на кролика, попавшего в капкан. Что на нее нашло? В конце концов он показал ей свои руки — вот они, пустые, ничего в них нет. Поднял их вверх, показывая, что сдается.
— Что не так? — спросил он.
Она смотрела на него с осуждением, затем вдруг начала пятиться. Она дышала, как паровоз.
— Я не шевелюсь. Я стою где стою. Видишь? Я не подхожу к тебе. Что не так? Это из-за меня? Ты боишься меня. Почему? — Он опирался о косяк — ему действительно требовалась поддержка.
Степень ее страха пугала его.
— Ты думала, что я собираюсь... — Он не договорил до конца и засмеялся. — Что я собирался сделать? Ну-ка скажи. — Она не желала говорить. Он видел, как она облизнула губы. — Послушай, я действительно далеко зашел. Я использовал всю власть, что имею над тобой, и тебе это не нравится, но, Господи... — Все, что он говорил, было не важно.
О, сладкая, сладкая женщина. Ее сексуальная привлекательность была более чем ощутима. Он чувствовал ее — носом, ртом, его тянуло к ней с потрясающей силой. Притяжение было не менее явственным, чем те крепкие и солидные книжные шкафы, что стояли у него за спиной.
И она это чувствовала. И боялась. Взаимное влечение не радовало ее, а заставляло верить в то, чего не было.
Он сделал попытку вернуть ее на землю.
— Ты думаешь, я пытался заставить тебя сыграть со мной... как ты называешь эту игру? Пикл-тикл? Танец живота? Полька для взрослых? Как ты ее называешь?
Она покраснела и шмыгнула носом.
— Ты думала, что я стану любить тебя силой? — тише и нежнее спросил он. — У тебя, Эмма, у самой довольно странное воображение. — И добавил уже добрее: — Нет, я бы никогда не стал этого делать. Я не думал, что это было у тебя на уме. Если я зашел слишком далеко, извини. Но не надо плакать из-за моей ошибки.
Она заморгала, не принимая его извинений.
— Ты — мужчина, который может связать женщине ноги...
— Чтобы она меня не пинала.
— Там, в гостинице, ты сказал, что мог бы сделать что угодно...
— И действительно мог бы. Ты страшно рисковала. Хотя к тому времени, как ты стала отвечать на мои поцелуи, ты могла считать себя в этом смысле в полной безопасности. Господи, я никогда тебя не принуждал. Ну хорошо, не принуждал ни к чему большему, чем поцелуй. Но мне нравится, что это нравится тебе.
Она быстро затрясла головой.
— Ты думал об этом, ты этого хотел. Я думаю, ты мог бы...
Он начинал злиться.
Он состроил гримасу, но все же взял себя в руки.
— Эмма, тебе нужен мужчина, и ты сейчас смотришь на того мужчину, которого ты хочешь.
— Нет. — Она закрыла глаза и покачала головой. Но уже без прежней уверенности.
— Я могу в этом смысле о тебе позаботиться. Мне хочется этого. Позволь мне ласкать тебя так, как ты хочешь, чтобы тебя ласкали. Позволь мне показать тебе то, что я хочу сделать.
Она покачала головой, затем снова всхлипнула. Он был раздражен, разочарован и не собирался этого скрывать.
— Ты ненормальная. Ты сама себе все придумала. Но не надо плакать потому, что я неправильно тебя понял. Наверное, я слишком напирал. — Он покачал головой, все еще не вполне понимая, что произошло, в каком месте он оступил ся. — Просто мне показалось, что ты такая сильная...
— Я и есть сильная.
— Да. Хорошо. — Он кивнул. — Но непобедимых людей нет. — Он сложил руки на груди, спрятав пальцы под мышки. — Я собираюсь спать, — сказал он. — Хотел бы я, чтобы вы ко мне присоединились. Но нет — к вашему сведению, я ни к чему не склоняю женщин силой. Я люблю власть, и у меня неплохо получается ею пользоваться, но даже я, сын сумасшедшего, могу держать себя в руках.
Он поднял глаза и добавил:
— К вашему сведению, я люблю другую игру. Игру со стулом, когда теоретически я контролирую ситуацию, но вам чертовски этого хочется. — Он прищурился, смерив ее взглядом. — Так что следите за собой. Мне бы хотелось лежать с вами в постели и делать вам приятное, целовать вас, прикусывать кожу, очень нежно, оставляя маленькие следы там, где побывали мои губы, покуда я не возьму вас, беспомощную, изнемогающую от желания. Вот это я люблю. Ту власть, что помогает тебе притвориться богом. И я люблю другие игры, некоторые из которых, смею сказать, даже не я изобрел. Когда речь заходит о сексуальности, я предпочитаю взрослый подход. Нет, — тут же опроверг себя он, — не взрослый. Подход восьмилетнего ребенка. Я играю, и я не знаю стыда. Только воображение. — Он засмеялся, на этот раз неприятным, циничным смехом.
— Вы сумасшедший, — сквозь слезы бросила ему Эмма, но его относительное самообладание явно опровергало это обвинение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47