Харцыз – вор.

Скажи, куда сховал лошадь?!Тут пришёл черёд рассердиться казаку:– Я? Харцыз? Та я ж… Та краше на шибиницу Шибиница – виселица.

идти, чем слухать такое! Та я ж загнал его, сиротину. Все бачили. Скакал, скакал, а он так и повалился, несчастный.В тот же день в гетманской карете прикатила в Диканьку Матрёна.– Выгнал? – встретила её мать.– Да, выгнал! – не помня себя от этой новой обиды, крикнула девушка – И тебя с батькой выгонит за донос!Кочубеевна тут же спохватилась Но было поздно: перед ней уже стояли потрясённые отец и Искра.– Так он узнал?Раз проговорившись, девушка, уже не останавливаясь, выложила все что знала и даже то, о чём гетман не обмолвился и намёком.– Сам Иван Степанович клялся перед иконой: «Заарестую Василия Леонтьевича и Искру, буду держать их в Батурине под замком, покудова не пойдут на покуту к государю Петру Алексеевичу. Тогда и я им прощение дам». Так и сказал.– Как на ладони видно его прощение бисово, – исказив в мёртвой улыбке лицо, безнадёжно махнул рукой полковник. – Горяча будет гетьманьска ласка…Матрёну заперли в чулан и сторожить приставили того же Яценку.– Эге! – похвалялся он перед ключницей. – Ещё тот не родился, что у Яценки щось схарцызит. А найбильш того – живую дивчину. Та не сроду! – И, играя нацепленной ради этого случая турецкой саблей, он важно вышагивал по сумрачным сеням.Утром Кочубей и Искра выехали налегке, якобы прогуляться по округе, и больше в Диканьку не возвратились.Через два дня они прибыли в маетность Искры – Коломак. Здесь было около сотни казаков, верных полковнику и готовых честно постоять за него и за генерального судью.Едва передохнув, Искра приступил к возведению на своей пасеке крепости.– Нет, тут нам не удержаться, – покачал головой Василий Леонтьевич, осматривая игрушечные строения. – Одной пушкой всё снесут.Искра вынужден был согласиться с Кочубеем. Крепостца действительно казалась скорее каким-то сараем.Пока они рядили, как быть, к ним прискакал лазутчик:– Панове! Гетьманьски сердюки идут великим войском на Коломак.Судья и полковник, не теряя ни минуты, бросились к коням и ускакали в местечко Красный Кут, под защиту ахтырского полковника Федора Осипова.Слух о побеге Кочубея пронёсся по всей Украине и замутил казацкие умы. Только и разговоров было и в нищих хатах, и в панских хоромах, что о генеральном судье да о доносе его на Мазепу. Шли ожесточённые споры между сторонниками и врагами Василия Леонтьевича.Больше всех горячились запорожцы и разбойные ватаги. За измену царю они готовы были низко поклониться гетману. Они и не видели измены в том, что обращённая в вотчину московских бояр Украина отложится от России. Кто же виноват, что русские обманули казаков? Не Москва ли подписала с Богданом Хмельницким договор? Не московский ли царь Алексей Михайлович клялся, что кроме подмоги военной на случай войны он ничего иного от Украины не добивается? А на поверку вольных казаков холопами московскими сделали, дома разорили, наслали сюда володеть и править народом москальских сановников… Молодец гетман!Однако запорожцы и станичники пока что не переходили открыто на сторону Ивана Степановича. Их смущали слухи, будто гетман продал Украину ставленнику Речи Посполитой Станиславу Лещинскому и шведскому королю Карлу XII.Тут надо было крепко подумать! Долго ли попасть впросак, из огня да в полымя?А Мазепа тем временем не дремал. Диканьку окружили сердюки и царёвы солдаты. Почти все взрослые казаки в маетности Кочубея были переловлены и отправлены в город. Спаслась лишь малая горсть людей: то Яценко, каким-то образом пронюхав о близкой напасти, предупредил своих товарищей и бежал вместе с ними. Глава 6ТАК КУДА ЖЕ? КУДА? Князь Дмитрий Михайлович Голицын почти не разлучался с гетманом. Он никак не мог понять, почему Пётр строго-настрого приказал следить за каждым шагом Мазепы. «Наветам» Кочубея Голицын не верил и даже смеялся над ними.– Неужто же, – часто повторял он в кругу близких друзей, – не разумеет государь, что судья зуб точит на Ивана Степановича, за дочку мстя? Взять бы того Кочубея да казнить, чтоб другим неповадно было на добрых людей клеветать.Сам Мазепа избегал разговоров о Василии Леонтьевиче, а когда при нём поминали (про неблагодарного судью, забывшего о великих гетманских милостях), он только болезненно улыбался: «Что ж, дескать, поделаешь! Когда же это было, чтобы люди за добро добром воздавали? Бог с ним…»Однажды Дмитрий Михайлович встретил Мазепу развесёлейшей и победной улыбкой:– И Кочубей, и Искра, и поп Святайло сами бабочками на огонь летят.– Да ну?– Вот те и ну, коли в Смоленск отправились к государю.– Ну что ж, государь сразу все разберёт, – вздохнул гетман и, как бы желая покончить с неприятным разговором, деловито прибавил: – А нам, князь, не до того. Нам и на работу пора.Он до позднего вечера осматривал с Дмитрием Михайловичем возводимые в окрестностях Киева укрепления. От зоркого гетманского взгляда ничего не ускользало. Он всё замечал, придирался к каждой мелочи, распекал лентяев, просматривал отчёты инженеров. Голицын был в восторге от его ума и находчивости.– Откуда сие в тебе? Словно бы всю жизнь только и строил.– Служба у меня такая. Гетман должен быть и швец, и жнец, и в дуду игрец.– И то, – вздохнул князь. – Так и государь наш мыслит.Сказывались ли годы, или уже дело было такое хлопотливое, а только к вечеру устал гетман. И то сказать: легко ли день-деньской носить личину спокойствия, когда в сердце неустанно скребётся злое сомнение?Вернувшись домой, Иван Степанович до самой ночи просидел в глубокой думе. Несколько раз к нему входил сотник Орлик, пытался даже заговорить, но Иван Степанович продолжал отмалчиваться. Оживился он, лишь когда пришёл племянник его, Войнаровский.– Вы чего? Или шкода какая?– Шкода! – зло крякнул гетман. – Скаженный Кочубей к Смоленску пошёл, до государя…– Какая ж тут шкода?Иван Степанович с нескрываемым презрением посмотрел на племянника.– И когда ты поумнеешь немного? Как ты не можешь понять, что если Кочубей всё самолично перескажет царю, то Пётр ему и поверить может. Да. Смекаешь?– Теперь смекаю.– А так, то вот тебе работа: голову разбей, а не допусти Кочубея до государя. Никак не допусти.– Трудновато…– Если голове трудновато, на конях смекалку вези. Ну, ступай. Но чтоб было, как я говорю. Ступай.Утром Мазепу вызвали к Дмитрию Михайловичу.У подъезда гетмана встретили наказной атаман Чечел и генеральный есаул Фридрих Кенигсек. Сухо ответив на их поклон и стараясь держаться как можно уверенней, гетман направился в княжеские покои.– Швед наступает, – встретил его хозяин свежей новостью. – По всему видно, идёт на Украину. – И виновато обернулся к развалившемуся в кресле человеку: – Прошу прощения, за беспокойством и поздороваться не дал. Канцлер Головкин, – представил он гостя. – Он и весть сию недобрую привёз нам.Приветливо кивнув головой. Головкин нараспев пробасил:– Да-с, наступают.С плеч Мазепы свалилась огромная тяжесть. Страхи его оказались напрасными. Голицын пригласил не на горе, а на военный совет.Наступило длительное молчание. И гетман, и атаман, и есаул так жалко сгорбились, словно их жестоко и незаслуженно наказали. «Кат их ведает, лицедействуют они или воистину нашей тугою кручинятся», – подумал канцлер и взял Ивана Степановича за руку:– А вы что же воды в рот набрали?– Я погожу, – скромно ответил Мазепа. – Не всем же зараз.Только после того как высказались все, он приступил к спокойному изложению своего мнения. Головкин слушал его с нескрываемым восхищением, а Голицын взирал на канцлера самодовольно и чванно, будто всё, что говорил гетман, исходило от него самого.– Хо-хо! – беспрестанно повторял он своё излюбленное восклицание. – Хо-хо! Хлеб! Хлебушек в землю! Отменно надумал.– Так и содеем, – решил канцлер, когда Иван Степанович кончил.– А так, то и универсал Универсал – гетманский указ.

зараз составим, – расслабленно потянулся гетман и пощупал поясницу. – Старость не радость! Она не в седой голове, как люди балакают, не в седой голове, а во всём теле. Наипаче в пояснице сидит. Да. В пояснице.– Куда там в седой голове! – возмутился Голицын. – У тебя не седая голова, а алмазная.Как только универсал был готов, во все уголки Украины поскакали гонцы, предлагая населению скрыть в землю хлеб, деньги и иное добро, «дабы чертяке Карлу ХII ничего не досталось. Чтоб издох он с поганым войском своим на святой украинской земле».Казаки выслушивали указ и тотчас же безмолвно расходились по хатам. О чём было спорить? Кому были незнакомы гетманские «просьбы», скреплённые чёрной московской печатью? Попробуй откажись выполнить такую «просьбу»!Украину захлестнули торжественные неуёмные перезвоны Священники усердно молились о «покорении под нози всякого врага и супостата» и об «отвращении от пределы российские неприятеля, православия восточного гонителя и ненавистника».Но в этом Иван Степанович немного перехватил.– Православия ненавистник? – всполошились станичники и запорожцы. – А к чему же гетьманьски людины балакали, будто Карл в веру встревать не будет и над церковью не насмеётся?Встревожился и атаман Фома Памфильев, прослушавший молебен на пути от Каменки в Киев. Какое-то смутное подозрение овладело им: «Чего-то как бы неладно! Чего-то словно бы не того…»Фома был ещё человек не старый. Ему до сорока недоставало трёх годов, а голова уже давно поубралась серебром, лицо покрыла густая сетка морщин. Только по глазам и можно было ещё признать беглого стрельца, прославленного многими лихими подвигами в битвах с боярами и купчинами. Глаза у Памфильева синие, как в лунную ночь снежная степь, и живёт в них всегда задорная, бесстрашная молодость.Памфильев пробирался на тайный сход к Ивану Степановичу.Очень нелёгкое дело поручили ему товарищи! Атаман не боялся царёвых языков. На своём веку он немало видывал всяких видов. Ему хорошо были знакомы застенки, сырые острожные подвалы и даже жизнь подъяремного человека на соляных варницах Соловецкого монастыря. Страшило его другое: как ни напрягал он свой мозг, а не мог понять – правильно ли он сделал, что связался с Мазепой.На первый взгляд союз этот был как будто выгоден станичникам. Мазепа сулил им полную волю и обещал идти воевать у бояр Москву. Чего, кажется, лучше? А если пораскинуть умом, то всё это не так уж выходило просто. Ну, сдержит он слово, даст своё войско ватагам. И провиант, и пушки, и коней, всё даст. А потом что? Неужто же, одолев бояр, гетман придёт на казацкий круг и со всем казачеством станет равным? Не похоже что-то на правду… На словах гетман ох как горазд, а на деле – сам боярин. Пан и панскую руку тянет.– Да, – вполголоса рассуждал Фома, медленно подвигаясь по лесным неисхоженным тропам. – Начальным людям, да войсковой старшине, да полковникам – тем есть чего дожидаться от Ивана Степановича. У них и сейчас уже столько земли завелось, что иной московский вотчинник облизнётся…– Подайте на построение косушки, як москали балакают, добрые громодзяне! – прервал эти рассуждения чей-то неожиданный возглас.Памфильев вздрогнул и выхватил из-за пазухи кинжал. Перед ним, сняв изодранную в клочья баранью шапку, стоял косолапый верзила. На его широком лице, как вишня, алел небольшой носик, горячие, будто угли, глаза с пренебрежением глядели на кинжал.– Не трудись, кум, резать, – проговорил он с усмешкой. – Не бачишь, что я тутошний громодзянин и пан? Я да вивк Вивк – волк (укр.).

, оба мы тут паны.– Лицедей ты или таковским прикидываешься? – отступил от него Фома.– Мне и Параська говорит, что прикидываюсь…– Да ты куды путь держишь, весёлый ты человек?– Ясно куды! К запорожцам.– А откудова?– Бачь, який шустрый! Куда ты, оттуда я. В самый раз…Щербатый месяц занесло тёмными тучами, и в лесу сразу стало темно. Деревья, казалось, сошлись вплотную и притихли сплошною чёрной громадой.– Поздно. Не сбиться бы, – нерешительно огляделся Фома и опустился наземь, натруженно протянув гудящие от долгой ходьбы ноги.Вслед за ним, повторяя все его движения, устроился на траве и верзила.Над головами их едва слышно зашумели вершины деревьев. Ветер налетел и стих. Холодная тяжёлая капля упала на руку Фомы.– Дождь, – поёжился он.– А ты его горилкой суши. Чи нима?– Есть.– Та не брешешь? – обалдел от счастья верзила.Выпив залпом кружку горилки, он поблагодарил за угощение и доверчиво обнял Фому:– Теперь бачу, что ты свой чоловик. Так я кажу?– Вроде так.Памфильев умело, стараясь не спугнуть случайного товарища, принялся выпытывать у него, как отзываются о Мазепе убогие люди.– А ты сам за кого? – строго спросил косолапый.– Я ни за кого. Я за правду. А там всё едино – хоть Мазепа, хоть Кочубей.– Э, нет, – небольно стукнул верзила кулаком по колену Фомы. – Це не так! Мазепа изменник, а Кочубей – верой и правдой…Слишком уж много знал человек этот про судью и про гетмана! С виду – бродяжка, а говорит такое, что не всякому близкому к генеральному судье дворянину дано знать. «Уж не язык ли? – нахмурился атаман. – Бес его ведает, откудова взялся он».– Спишь? – окликнул он его после недолгого молчания.В ответ раздалось безмятежное похрапывание.«Прикидывается», – зло поджал губы Фома. Подозрение переходило в уверенность. Он привстал и осторожно нащупал кинжал.– Ха-ха-ха-ха! – расхохотался вдруг верзила. – Зачем кынджал? – Он откинулся за дерево и сам выхватил нож. – за що? А драться по-честному, так выходь!Бродяжка выпалил эти слова с такой горькой обидой, что у атамана опустились руки.– Да кто же ты такой будешь?– Теперечки могу. Бо бачу, ще раз мене злякался, языком посчитав, значит, свой чоловик… Яценко я! Вот кто.Заметив, что имя его ничего не говорит Фоме, казак вышел из засады и в коротких словах поведал о себе всё без утайки, Перед расставанием, оставив товарищу горилки, сала и хлеба, Фома крепко пожал ему руку.– А зря ты в царя поверил! Ты одно понимай: нам, убогим, что царь, что гетман – одна радость.– Куды же кинуться?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121