Белая одеревенелая фигура, призрак – вот все, что осталось от некогда молодой, цветущей, сияющей прелестницы, которая когда-то вызывала восхищение у Ренуара и Боннара.
…15 октября 1950 года во второй половине дня Габриель, извещенная о том, в каком состоянии ее подруга, помчалась на улицу Риволи в бывшую квартиру Серта. Мися, не встававшая с постели на протяжении целого месяца, была крайне слаба, на пороге смерти… Но по-прежнему не утратила ясности ума. Она только что приняла таинство соборования. Узнав о прибытии Шанель, Мися, слишком изнуренная, чтобы вынести все эти словесные соболезнования, вздохнула и, повернувшись лицом к стене, простонала: «Коко! Ах… Она меня убьет!»
Одновременно с Габриель съехались несколько друзей умирающей, в том числе Клодель и Кокто. Мися тихо угасла глубокой ночью.
Едва забрезжил новый день, Габриель, исполненная решительности и хладнокровия деревенской женщины перед лицом смерти, взяла дело в свои руки. Она велит перенести усопшую на большую кровать под балдахином, где некогда спал Жозе Мария… Затем, запершись в комнате с покойницей, принялась обряжать ее в последний раз. Когда час спустя она наконец открыла дверь и позволила друзьям взглянуть на новопреставленную, тем осталось только констатировать чудо: покоившаяся на убранном белыми цветами смертном одре, вся в белом, с бледной розой на груди, украшенной лентой того же оттенка, тщательно причесанная и нарумяненная, Мисия вернула себе прежний блеск.
Это была последняя дань, которую Коко принесла подруге. Мися обрела вечный покой на маленьком кладбище Вальвен, омываемом плавным течением Сены, неподалеку от могилы ее давнего поклонника – Стефана Малларме. Теперь земля соединила их…

* * *

Полтора года спустя Габриель, которую не покидала навязчивая мысль написать свою биографию, обратилась на сей раз к молодому журналисту Мишелю Деону, который к тому времени уже был автором романа «Я не хочу его забыть никогда». Деон принял предложение. Больше года Шанель и Деон пытались привести мемуары в надлежащий вид. Но поскольку Габриель по-прежнему цеплялась за легенду о самой себе, желая поведать читателям ее вместо правдивого рассказа о своей жизни, затея и на этот раз была обречена на провал. То, что в ее изустном рассказе могло сойти за правду, звучало фальшиво, будучи переложенным черным по белому на бумагу. И она прекрасно отдала себе в этом отчет, получив 300-страничную рукопись из рук Деона. Мемуаристка оказалась в той же ситуации, что и с Луизой де Вильморен. «В этих трехстах страницах, – скажет она одному из своих друзей, Эрве Миллю, который передаст ее слова Деону, – нет ни одной фразы, которая была бы не моей, но я думаю, что американцы ждали бы не этого».
Безусловно, Габриель всерьез мечтала о заокеанских читателях – ведь пыталась же она продать созданную совместно с Луизой де Вильморен рукопись нью-йоркским издателям. Но в словах, сказанных Эрве Миллю, таится болезненное для нее признание: она выбрала не тот путь, посчитав жизнеспособным литературный жанр, являющий собою нечто среднее между биографией и волшебной сказкой. Что нереально, то нереально. Да и французские читатели едва ли оценили бы фальшивые воспоминания Коко Шанель…
Но как бы все-таки заявить о себе? Нет ли других способов известить, что она по-прежнему существует?

12
ВОЗВРАЩЕНИЕ МАДЕМУАЗЕЛЬ

19 августа 1953 года Габриель вступила в свой семьдесят первый год. Четырнадцать лет назад она повесила замок на двери своего престижнейшего Дома мод. Жила в одиночестве, в разочаровании, потеряв многих своих друзей. Для нового поколения имя Шанель не значило ничего, кроме знаменитых духов. И вот на закате своего существования, в том возрасте, когда большинство людей уходит из активной жизни, она бросила миру дерзновенный вызов: решила вновь открыть свой Дом моделей… И не затем, чтобы он довольствовался маргинальной ролью, не с целью найти занятие своим старым годам, а затем, чтобы явить его во всем предвоенном блеске, вернуть международный престиж…
Что побудило Габриель пуститься в такую явно рискованную авантюру? Для этого существовала целая связка мотиваций, наслаивавшихся друг на друга, точно черепица. Во-первых, что бы она о себе ни говорила, она давно уже стала дальновидной деловой женщиной – братья Вертхаймер имели прекрасную возможность в этом убедиться. Кроме того, теперь источником ее доходов стали исключительно проценты с выручки от продажи духов. Сумма доходов могла вырасти лишь в случае роста объемов продаж. Но, несмотря даже на фантастическую рекламу, невольно созданную этим духам знаменитым признанием Мерилин Монро – которая, по ее собственным словам, «надевала на ночь лишь несколько капель „Шанели № 5“, и больше ничего» – и не говоря уже о том, что этот парфюм оставался самым знаменитым в мире, продажи, по мнению Габриель, росли не так быстро, как ей хотелось бы. Не то чтобы она боялась оказаться в нищете, но ведь известно – кто в делах не добивается существенного движения вперед, тот откатывается назад. «Вперед и только вперед!» – это правило абсолютно для всех.
Итак, что же предпринять? Габриель назначает Пьеру Вертхаймеру деловую встречу в Швейцарии. Встреча состоялась в Уши, на террасе отеля «Бо-Риваж». Разговор был дружеским и столь же умиротворенным, какою в это время была расстилавшаяся перед их глазами совершенно гладкая поверхность озера.
– Пьер, а не запустить ли нам на рынок новый парфюм? – ласково предложила Коко.
Она думала, что предлагает превосходное средство увеличить показатели деловой активности общества.
– Боюсь, что это не самая превосходная идея, – с улыбкой сказал Вертхаймер.
И объяснил: предложение рынку нового продукта потребует бешеных расходов на рекламу, которые, еще неизвестно, оправдают ли себя. Больше того, новый парфюм только повредит испытанной, хорошо продающейся «Шанели № 5» – американцы хотят только ее, и ничего больше.
Кстати, предложенные рынку после «Шанели» «Гардения» и «Cuir de Russie», Буквально: «Русская кожа» (юфть). (Примеч. пер.)

несмотря на все свои достоинства, никогда не достигли тех же результатов.
Габриель это убедило, и она вынуждена была согласиться. Ничего страшного, наверняка найдется чем заняться! – решила она и поклялась не выходить из игры.

* * *

К тому времени «новый взгляд» существовал уже пять-шесть лет и явил из праха почти все, что ей было так ненавистно в бель-эпок. Она на дух не принимала «нового взгляда» даже при том, что его первоначальные перегибы успели исчезнуть. Годы ни на йоту не убавили в ней остроумия – несладко приходилось всем этим любителям мучить женское тело корсетами, осиными талиями, китовыми усами, когда они попадались ей на язык! Как быть несчастным модницам, чтобы исхитриться нагнуться или сесть в авто и не поломать при этом конструкции своих нарядов? Гротеск, да и только! «Кутюрье забыли, что внутри их платьев находятся-таки женщины!» Или вот еще: «Как вам нравятся эти дамы, закутанные в парчу? Ведь стоит им только сесть, как они становятся похожими на старые кресла Людовика XIV!» Статьи журналистов, пишущих о моде, а еще в большей степени указы В оригинале: oukazes. (Примеч. пер.)

ее собратьев по ремеслу возбуждали в ней иронию. «В этом году в моде маленькая голова», – с насмешкой читает она, а потом, взбесясь, швыряет журнал на пол и вскрикивает: «А если у меня большая голова, что ж мне, кидаться в Сену, чтобы доставить удовольствие этим мосье?» Кстати, мало кто из них заслуживал симпатию в ее глазах, за исключением Кристобаля Баленсияги, который работал в стиле, в корне противоположном «новому взгляду», и за которым она признавала огромный талант. Остальные же собратья по ремеслу, по ее мнению, бесчестили французскую высокую моду. Шанель считала, что национальный стиль от кутюр находится в глубоком кризисе, движется ощупью и тщетно ищет свой стиль. По прихоти эпох и капризов кутюрье талия то опускается, то поднимается, то снова опускается. А юбка, порою тяготея к земле, удлиняется до безобразия, словно повинуясь некоему таинственному повелению…
Заметим, что Габриель скорбела по поводу вмешательства мужчин в профессию. В предвоенные годы в мире моды доминировали женщины – Мадлен Вионне, Эльза Скьяпарелли, мадам Гре, не говоря уже о ней самой… Теперь же, по мнению Коко, мужчины берут на себя смелость указывать женщинам, как им следует одеваться. И одевают их плохо, потому что презирают их или в лучшем случае не любят… Приглядитесь к нравам большинства из них, настаивает она, и вы все решительно поймете. Вместо того, чтобы одевать женщин, их расфуфыривают, им предлагают наряды, в которых нельзя ни ходить, ни бегать, зато можно отлично кривляться, как обезьяна. Вот почему американки, которым не откажешь в практическом смысле, бойкотируют французскую продукцию…

* * *

В том же 1953 году Габриель собралась на несколько недель в Нью-Йорк в гости к своей подруге Магги ван Зейлен. Ее дочь Мария Елена (которая позже выйдет замуж за Ги де Ротшильда) была приглашена на престижный бал дебютанток с участием самых богатых наследниц Америки и по этому случаю сшила себе великолепное платье. Исполненная гордости за свое приобретение, она кинулась к Шанель и, румяная от удовольствия, вертелась перед ней волчком: полюбуйтесь!
– Какой ужас! – воскликнула Коко и скорчила такую гримасу, которая не оставляла никаких сомнений в искренности ее реакции.
Мария Елена готова была разрыдаться. Что делать? Полная угрызений совести, Габриель тем не менее не могла обещать, что несколько стежков смогут превратить «ужас» в элегантное платье…
И тут Коко, увидев большую занавеску из красивой шелковой тафты, принялась ее щупать, гладить, растирать между пальцами, измерять и наконец велела отцепить:
– Вот этого будет достаточно, – сказала она двум остолбенелым женщинам.
…Через несколько часов Габриель сымпровизировала такое чудесное бальное платье, что все подруги Марии Елены стали наперебой выспрашивать у нее адрес портнихи…
Впоследствии баронесса де Ротшильд заявит о том, что именно этот эпизод и подтолкнул Габриель к принятию решения о том, чтобы вновь открыть свой Дом моделей. Мы не обязаны принимать ее слова на веру, но можно сказать с уверенностью, что этот случай сыграл в этом решении свою роль.
Нам представляется, что более важным оказалось другое обстоятельство: она прекрасно понимала, что триумфальное возвращение в от-кутюр будет эквивалентом вложения в рекламу «Шанели» миллиона долларов. Оно невероятным образом воздействует на рост продаж, а значит, возрастут и цифры отчислений в ее пользу.
Разумеется, не стоит забывать о том, что в послевоенную эпоху число клиентов, способных покупать одежду от кутюр, катастрофически упало. Многие Дома моделей рассчитывали как на источник процветания только на продажу духов со своим именем. Эти парфюмы благотворно влияли на престиж кутюрье и на успех их коллекций. И, наоборот, успех коллекций одежды подстегивал продажу духов. В этой перспективе расчеты Габриель были вполне разумны, что показала и последняя цепочка событий.
И, наконец, для Габриель вновь открыть свой Дом моделей означало воскреснуть. Это не слишком большое преувеличение: ведь Шанель постоянно утверждала, что в работе заключается вся ее жизнь. По большому счету она была никем после сентября 1939 года… Несколько лет спустя, начиная с 1946 года, ей снова захотелось существовать – об этом свидетельствуют ее неоднократные попытки публикации приукрашенного повествования о своей жизни. Убедившись к 1953 году в невозможности данного предприятия, она поняла: чтобы не сгинуть во тьме безвестности, ей остается только сражаться на почве, где ее компетенция более всего очевидна: на почве высокой моды. Что ж! Она – «старушка», как ее любовно, но бесцеремонно называли товарищи по ремеслу, – на семьдесят втором году жизни покажет им, что у нее есть еще порох в пороховницах!..
Приняв летом 1953 года решение, Габриель приступила к делу. Прежде всего ей требовались колоссальные капиталы, и она продает «Ла Паузу» литературному агенту Черчилля Эмери Ривсу. И то сказать, зачем ей был теперь этот дом для отдыха, когда она собиралась с головой погрузиться в работу? Далее, при посредничестве Кармел Сноу она заключает контракт с одним крупным американским предпринимателем, который изготовит десятками тысяч практичные и элегантные платья из ее будущих коллекций. И сама она не останется в обиде, получая условленные отчисления.
Новость об этом шаге Коко быстро распространилась.
Обратим также внимание на намерение Коко открыть свой Дом моделей при финансовой поддержке братьев Вертхаймер. Но нужно было еще спросить, согласны ли они. Да, конечно, они предпочли бы, чтобы операция проводилась с их участием – в противном случае бог знает что могло бы статься с этой непредсказуемой Коко! Но интересы двух объединенных общим делом сторон были слишком тесно взаимосвязаны, чтобы отказываться от поиска согласия в этой области. Триумф Шанель в области моды станет и триумфом ее партнеров, но и провал Шанель обернулся бы провалом и для них. Значит, дело связано с риском – что ж, Пьеру Вертхаймеру не впервой пускаться в авантюры в поисках удачи! Ему удалось убедить своих компаньонов.
В результате было подписано соглашение: Общество из Нейи оплачивает половину расходов на шитье. Эти суммы пойдут по графе «расходы на рекламу», способствующую продаже духов. Вполне логично.
Эту первую битву Коко выиграла.
Но решающей битвой станет демонстрация коллекции, которую она намеревалась показать в феврале 1954 года. Какой прием ее ждет?
Она решила представить сто тридцать моделей. Наняла около 70 человек: портных, закройщиц, продавщиц… Вполне естественно, отдала предпочтение тем, кто трудился с ней до войны. Так, она пригласила на работу Люсию Буте – бывшую модистку с улицы Камбон, которая с 1939 года открыла собственный Дом моделей на рю Руаяль, 13.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48