https://wodolei.ru/catalog/rakoviny/nakladnye/na-stoleshnicu/
Воистину, это была неординарная личность. Как и Габриель, которая отводила себе место среди ремесленников, а не среди художников, ему требовалось занятие для рук. Он обожал чинить что-нибудь, мастерить поделки… И наконец, вот главное: среди гостей Габриель образовалась общность людей с характером, одержимых абсолютом и бескомпромиссностью – никаких уступок! Но у Реверди эта тенденция столь ярко выражена, что сделалась почти патологической…
Нужно признать, что поведение поэта порою приводило в замешательство. Блестящий собеседник, он вдруг ни с того ни с сего умолкал на долгие часы, будто воды в рот набрал. Презирал деньги, но обожал роскошь. То он выглядит мизантропом, мечущим громы и молнии по адресу «всего этого бандитизма», как он называл жизнь в обществе, то вдруг выказывает почти наивное доверие к человечеству! То он по неделям торчит в особняке у Габриель, то вдруг срывается с места и мчится очертя голову на Монмартр, где его терпеливо дожидается верная Анриетт… Атеист, вольнодумец и гордец, он вдруг неожиданно чувствует себя осененным милостью божией и 2 мая 1921 года принимает крещение. Правда, его религиозный пыл не особенно отдаляет его от Коко, во всяком случае, тогда; но в нем замечается болезненная тенденция к самоизоляции и уходу в себя, которая с течением времени усиливается.
Кстати, он уже отошел от сюрреалистов. Их «автоматическое письмо», преклонение перед неконтролируемым литературным творчеством казались ему в высшей степени смехотворными… Плюс к тому его неприспособленность к жизни в обществе… Его жесткая непримиримость, безоговорочный отказ от всего, что навязывается «компромиссами», его помешательство на «правильности» приведут к тому, что в конце концов, несмотря на усилия обожаемой им Габриель, он все-таки покинет ее. Разве могло быть иначе? Ведь отсутствие любимого существа и есть для него главнейший источник поэтического вдохновения. Не он ли написал: «Неужели самый долговечный и прочный союз между существами – это преграда»? И он, движимый извращенной логикой, сознательно возводил эту преграду. 30 мая 1926 года он торжественно сжег на глазах друзей многие из своих рукописей. Затем он удалился в Солем, неподалеку от знаменитого аббатства, чтобы вести скромную жизнь в скромном домике со своей верной Анриетт. Но все же никогда Пьер и Габриель не позабудут друг друга, и, как мы увидим далее, их роман не закончился с их расставанием…
Не могло ли статься, что Реверди, покидая Париж и Габриель, усомнился в том, сколько она сделала для него? Она тайком приобрела у него рукописи. Она давала большие деньги издателям его стихов, чтобы те выплачивали их ему якобы как ежемесячные отчисления за авторское право (можно подумать, что почти безвестный поэт мог бы существовать на реальные авторские гонорары!).
В библиотеке Габриель имелись все сочинения Реверди в оригинальных и роскошно переплетенных изданиях, а также большая часть его рукописей. Читая посвящения, адресованные поэтом Габриель, осознаешь, что до самой своей смерти в 1960 году (а был ему 71 год) он не переставал испытывать к ней самые нежные чувства. Вот как он писал, например, в 1924 году: «Моей великой, дорогой Коко – от всего моего сердца, до его последнего биения». Но и 23 года спустя, в 1947 году, его отношение не меняется: «Милой и обожаемой Коко! Коль Вы дарите мне радость любить кое-что из этих стихов, вручаю Вам эту книгу! Пусть она дарит Вам нежный и спокойный свет, как лампочка у изголовья!» Его пыл усиливался памятью о том, чем он был обязан ей. Со своей стороны, Коко всегда считала Реверди величайшим поэтом своей эпохи. Она читала и перечитывала его стихи, подчеркивая карандашом строки и мысли, которые почитала особенно примечательными. Когда она обнаружила, что Жорж Помпиду в 1961 году вообще не включил его в «Антологию французской поэзии», ее охватил один из самых яростных в ее жизни приступов гнева. И часто в дальнейшем, когда в ее присутствии хвалили талант Кокто (который она, кстати, уважала), она грубо обрывала говорившего, считая любую похвалу любому поэту, кроме Реверди, выпадом против него. Ее бесило, что поэт оказался забытым.
* * *
10 января 1922 года. Одиннадцать часов вечера. На рю Буасси д'Англа открывается новый ночной бар, хозяин которого – Мойсе. Он дал ему название «Бык на крыше» по только что поставленному одноименному балету Кокто, и было очевидно, что этот последний – король торжества. Присутствовали многочисленные друзья поэта – Мися и Жозе Мария Серт, Поль Моран, граф и графиня де Бомон, новый приятель Кокто – двадцатилетний Реймон Радиге. (Этот молодой писатель, неподвижно застывший у стойки бара, скосив голову вправо и ввинтив монокль в глаз, уже приобрел тот упрямый и таинственный вид, который бывает от злоупотребления виски; он только что завершил «Дьявола во плоти».) Тут были Пикассо, княжна Мюрат, Макс Жакоб, Жан Гюго – правнук писателя, с супругой Валентиной, Серж Лифарь, карикатурист Сэм и музыканты – Сати, Орик, Пуленк, Онеггер и множество других.
В прокуренной атмосфере бара, увешанного произведениями живописи дадаистов, можно было услышать исполняемый на фортепиано Клеманом Дусе (который вскоре станет работать с Жаном Винером) модные в ту пору американские мелодии: «Мужчина, которого я люблю», «Черное дно» или же «Иногда я бываю счастлива…».
Здесь царил такой чарующий и волнительный для мысли климат, что Марсель Пруст, которому не суждено было провести здесь вечерок, не мог найти утешения: «О, как бы хотел я чувствовать себя достаточно хорошо, чтобы хоть разок сходить в кино да в бар „Бык на крыше“!
Обнаружилось, что почти все гости нового бара – те же, что бывают и у Коко в особняке на улице Фобур-Сент-Оноре. Хотя она терпеть не могла куда-то выезжать, ей невозможно было игнорировать эти встречи с друзьями, и ее «горячий и крестьянский» голос, как охарактеризовал его Морис Сакс, часто можно было услышать возле стойки бара. Этот же Сакс оставил нам поразительное воспоминание о Габриель двадцатых годов:
«Когда она появлялась, вызывал удивление ее маленький рост. Она была очень худощава. Ее черные жесткие волосы были посажены низко, брови срослись, губы улыбались, а глаза блестели, но взгляд был резок. Одежда ее почти вся была одного, очень простого фасона и главным образом черного цвета. Засунув руки в карманы, она начинала говорить. Начало ее разговора было удивительно быстрым и стремительным». Не менее интересен и живописанный Саксом интеллектуальный портрет Коко:
«Ее мысль следовала теме и развивалась до конца, ей не были присущи, как это часто бывает у женщин, склонность к резонерству, привычка брать свою долю в разговоре, останавливаться на всех сюжетах, о которых заходит речь, и ни одной темы не доводить до завершения. Нить мысли была ясна. В ней чувствовалось крестьянское упорство, которое было одной из черт ее характеpa.
Коко Шанель в возрасте 26 лет. 1909 год
Карикатура Сэма: Габриель в объятиях Боя, изображенного кентавром.
«Шуточная крестьянская свадьба» в Руалье. Костюмы сымпровизированы Габриель.
Слева направо:
Коко за шафера, Бальсан, Лери и Анро за новобрачных, Артур Кэпел за тёщу, граф де Лаборд – за младенца, а Габриель дорзиа – за подругу невесты.
Довилль, 1913 г. Габриель (справа) позирует перед входом в свой первый бутик вместе с Адриенн. Обе одеты в костюмы и шляпы, продающиеся в магазине.
Габриель у себя на рю Камбон.
Фото Хорста, 1936 г.
Поэт Пьер Рсверди, один из возлюбленных Коко.
Габриель на бегах, вместе с герцогом Вестминстерским.
• Забастовка в мастерских Шанель. 1936 г.
• Портрет Шанель «голливудского» периода. 1931 г.
Светская вечеринка в Монте-Карло, 1938 г. Слева направо: Александра Данилова. Сальвадор Дали, Габриель Шанель и Жорж Орик.
Два портрета Габриель (между 1936 и 1938 гг.).
• Портрет Коко Шанель работы Жала Кокто.
• Самые знаменитые и мире духи.
• Модель летнего наряда с рю Камбон.
• Неизменные аксессуары модницы, одетой
Габриель на знаменитой зеркальной лестнице в день открытия своего Дома моделей.
Фото Роберта Дуано, 1954 год.
Она была вполне уверена, решительно утвердительна в своих суждениях; ее рассудок был словно вытесан из камня и покоился на неизменных основах. Казалось, она никогда не ошибается. Весь инстинкт ее чуял истину. Она обладала высшей степенью чувства, позволявшего ей избирать лучшее, которое она распознавала даже в областях, ей незнакомых. Очень меткое замечание – стоит только взглянуть на перечень имен писателей и художников, которых она, не кончавшая коллежей, умела собирать вокруг себя и которым помогала и протежировала всякий раз, когда представлялась возможность. Редко случалось так, чтобы она не просила у хозяина «Быка» счета, которые Кокто с друзьями частенько оставляли неоплаченными, – она рассчитывалась по ним из собственного кармана, не затевая шума».
Помимо «Быка на крыше», знаковым символом тех безумных лет сделалась одна книга, символизировавшая дух и атмосферу эпохи и ставшая, как теперь говорят, бестселлером. В июле 1922 года в большинстве журналов можно было встретить такую рекламу:
«Прочтите книгу „Холостячка“ („La Garconne“) Виктора Маргерита, которая оставит свой след в текущей литературной эпохе. Автор не останавливается ни перед какой дерзостью сцены и экспрессии… Перевернув последнюю страницу страстного, захватывающего романа „Холостячка“, который, может быть, местами шокирует вас, вы обнаружите, что из множества низостей высвобождается чистая и возвышающая красота».
Героиня романа, 19-летняя Моника Лербье, происходит из добропорядочного общества. Оскорбленная предательством своего жениха, обманутая девушка устраивает всяческие дебоши, пристрастилась к наркотикам, пускается в многочисленные приключения – и обыкновенные, с мужчинами, и лесбийские связи, – предается бесконечным оргиям в веселых домах, но в конце концов встречает большую любовь в лице человека, который, веря в идею равенства полов, спасает ее и берет в жены. Потом он ходит с ней на собрания активисток женского движения…
Скандал, вызванный новинкой, был огромным. Гюстав Тери так писал о «Холостячке» в журнале «Эвр»: «Эта вещь претендует называться шедевром, а на деле не что иное, как помойка». Автор был вычеркнут из списка кандидатов на получение ордена Почетного легиона. Но дело сделано: книга разошлась тиражом, превышающим 750 тысяч экземпляров.
Какой же тип женщины выведен на страницах романа? Короткие волосы, плоская грудь, брюки-клеш, как у моряков, в устах – сигарета в полметра длиной… В общем, близкий тому, который завоевал популярность с подачи Коко. Добавим, что в той форме элегантности, которую она превозносит, наблюдается некое смешение полов… В итоге «Холостячка» принесла Коко несравненную бесплатную рекламу. Перелистывая модные журналы той эпохи, видишь, что по всему физическому аспекту женщина сближается с мужчиной, зато мужской идеал феминизируется. Отныне мужчина решительно сбривает усы, бывшие еще недавно символом его мужественности. Идеалом героя становится уже не воин-победитель, а прекрасноликий красавец, в котором мужское начало уже не являлось первостепенным качеством. Даже гомосексуализм, который был в ходу и в ту эпоху, перестал маскироваться, как в предвоенные годы. Напротив, благодаря некоему снобизму, присущему «извращенцам», они становились модными персонажами, как, например, Пруст, Жид или все тот же Кокто. Если первый предпочитал хранить сдержанность относительно своих вкусов, то последние двое афишировали их без всяких прикрас в «Коридоне» и «Белой книге». Словом, Коко Шанель умела раньше всех почувствовать дух времени и заранее согласовать свой стиль с эпохой. Стиль Шанель – это ярко выраженная женственность, соединенная с не менее ярким проявлением мужского начала. Двусмысленность торжествует – и в свете не стесняются судачить о взаимоотношениях между мадам Серт и Коко Шанель… не приводя тому ни малейших доказательств. Более ясен случай с Колетт, которая афиширует характер своих отношений с такой истой «гарсонной», как это тогда называлось, как маркиза де Бельбеф, не отказываясь в то же время и от амурных похождений с мужчинами; равно как и случай с признанной «амазонкой» Натали Барнэ и ее подругой Рене Вивьен, открыто ставшими под лесбийские знамена.
* * *
В это время профессиональный успех Габриель упрочивается как никогда прежде. С 1920 года самые престижные журналы парижской высокой моды «Минерва» и «Фемина» становятся поистине антологиями творчества Шанель. Перелистаем наугад: «Леди Икс… появилась в отеле „Ритц“ в муслиновом платье из шелка-сырца с подписью „Шанель“… Шанель предлагает покупателям платье из длинных полос черного шелка…
Для вечера она предложила платье из красной синели… Шанель конструирует из мехов, сочетая обезьяну с белой каракульчой. Вот еще вечерний туалет, предложенный Шанель: узкое прямое платье из белого атласа, поверх которого надета вышитая и украшенная жемчугом прямая блуза…»
Законодательница мод упрямо насаждает короткие волосы к радости куаферов, которые без устали и жалости кромсают женские кудри по всей Франции. Самые пышные шевелюры, самые мягкие локоны летят на пол под щелканье ножниц. Мужья протестуют. Любовники ропщут: они понапрасну теряют время! На все – одно-единственное объяснение: мода! Кстати сказать, на той же рю Камбон, в доме под номером 5 (совсем недалеко от номера 31, как удобно!) заводит парикмахерскую куафер Антуан, ставший на службу новому стилю и быстро сделавшийся знаменитым. Антуан (настоящее имя Антак, 1884–1977 гг.) – уроженец Польши, создатель прически a la garcon. Изобрел совместно с Эженом Шюллером красящие шампуни.
«Стрижемся в час по десять раз», – живописно съязвил один хроникер по поводу новой практики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Нужно признать, что поведение поэта порою приводило в замешательство. Блестящий собеседник, он вдруг ни с того ни с сего умолкал на долгие часы, будто воды в рот набрал. Презирал деньги, но обожал роскошь. То он выглядит мизантропом, мечущим громы и молнии по адресу «всего этого бандитизма», как он называл жизнь в обществе, то вдруг выказывает почти наивное доверие к человечеству! То он по неделям торчит в особняке у Габриель, то вдруг срывается с места и мчится очертя голову на Монмартр, где его терпеливо дожидается верная Анриетт… Атеист, вольнодумец и гордец, он вдруг неожиданно чувствует себя осененным милостью божией и 2 мая 1921 года принимает крещение. Правда, его религиозный пыл не особенно отдаляет его от Коко, во всяком случае, тогда; но в нем замечается болезненная тенденция к самоизоляции и уходу в себя, которая с течением времени усиливается.
Кстати, он уже отошел от сюрреалистов. Их «автоматическое письмо», преклонение перед неконтролируемым литературным творчеством казались ему в высшей степени смехотворными… Плюс к тому его неприспособленность к жизни в обществе… Его жесткая непримиримость, безоговорочный отказ от всего, что навязывается «компромиссами», его помешательство на «правильности» приведут к тому, что в конце концов, несмотря на усилия обожаемой им Габриель, он все-таки покинет ее. Разве могло быть иначе? Ведь отсутствие любимого существа и есть для него главнейший источник поэтического вдохновения. Не он ли написал: «Неужели самый долговечный и прочный союз между существами – это преграда»? И он, движимый извращенной логикой, сознательно возводил эту преграду. 30 мая 1926 года он торжественно сжег на глазах друзей многие из своих рукописей. Затем он удалился в Солем, неподалеку от знаменитого аббатства, чтобы вести скромную жизнь в скромном домике со своей верной Анриетт. Но все же никогда Пьер и Габриель не позабудут друг друга, и, как мы увидим далее, их роман не закончился с их расставанием…
Не могло ли статься, что Реверди, покидая Париж и Габриель, усомнился в том, сколько она сделала для него? Она тайком приобрела у него рукописи. Она давала большие деньги издателям его стихов, чтобы те выплачивали их ему якобы как ежемесячные отчисления за авторское право (можно подумать, что почти безвестный поэт мог бы существовать на реальные авторские гонорары!).
В библиотеке Габриель имелись все сочинения Реверди в оригинальных и роскошно переплетенных изданиях, а также большая часть его рукописей. Читая посвящения, адресованные поэтом Габриель, осознаешь, что до самой своей смерти в 1960 году (а был ему 71 год) он не переставал испытывать к ней самые нежные чувства. Вот как он писал, например, в 1924 году: «Моей великой, дорогой Коко – от всего моего сердца, до его последнего биения». Но и 23 года спустя, в 1947 году, его отношение не меняется: «Милой и обожаемой Коко! Коль Вы дарите мне радость любить кое-что из этих стихов, вручаю Вам эту книгу! Пусть она дарит Вам нежный и спокойный свет, как лампочка у изголовья!» Его пыл усиливался памятью о том, чем он был обязан ей. Со своей стороны, Коко всегда считала Реверди величайшим поэтом своей эпохи. Она читала и перечитывала его стихи, подчеркивая карандашом строки и мысли, которые почитала особенно примечательными. Когда она обнаружила, что Жорж Помпиду в 1961 году вообще не включил его в «Антологию французской поэзии», ее охватил один из самых яростных в ее жизни приступов гнева. И часто в дальнейшем, когда в ее присутствии хвалили талант Кокто (который она, кстати, уважала), она грубо обрывала говорившего, считая любую похвалу любому поэту, кроме Реверди, выпадом против него. Ее бесило, что поэт оказался забытым.
* * *
10 января 1922 года. Одиннадцать часов вечера. На рю Буасси д'Англа открывается новый ночной бар, хозяин которого – Мойсе. Он дал ему название «Бык на крыше» по только что поставленному одноименному балету Кокто, и было очевидно, что этот последний – король торжества. Присутствовали многочисленные друзья поэта – Мися и Жозе Мария Серт, Поль Моран, граф и графиня де Бомон, новый приятель Кокто – двадцатилетний Реймон Радиге. (Этот молодой писатель, неподвижно застывший у стойки бара, скосив голову вправо и ввинтив монокль в глаз, уже приобрел тот упрямый и таинственный вид, который бывает от злоупотребления виски; он только что завершил «Дьявола во плоти».) Тут были Пикассо, княжна Мюрат, Макс Жакоб, Жан Гюго – правнук писателя, с супругой Валентиной, Серж Лифарь, карикатурист Сэм и музыканты – Сати, Орик, Пуленк, Онеггер и множество других.
В прокуренной атмосфере бара, увешанного произведениями живописи дадаистов, можно было услышать исполняемый на фортепиано Клеманом Дусе (который вскоре станет работать с Жаном Винером) модные в ту пору американские мелодии: «Мужчина, которого я люблю», «Черное дно» или же «Иногда я бываю счастлива…».
Здесь царил такой чарующий и волнительный для мысли климат, что Марсель Пруст, которому не суждено было провести здесь вечерок, не мог найти утешения: «О, как бы хотел я чувствовать себя достаточно хорошо, чтобы хоть разок сходить в кино да в бар „Бык на крыше“!
Обнаружилось, что почти все гости нового бара – те же, что бывают и у Коко в особняке на улице Фобур-Сент-Оноре. Хотя она терпеть не могла куда-то выезжать, ей невозможно было игнорировать эти встречи с друзьями, и ее «горячий и крестьянский» голос, как охарактеризовал его Морис Сакс, часто можно было услышать возле стойки бара. Этот же Сакс оставил нам поразительное воспоминание о Габриель двадцатых годов:
«Когда она появлялась, вызывал удивление ее маленький рост. Она была очень худощава. Ее черные жесткие волосы были посажены низко, брови срослись, губы улыбались, а глаза блестели, но взгляд был резок. Одежда ее почти вся была одного, очень простого фасона и главным образом черного цвета. Засунув руки в карманы, она начинала говорить. Начало ее разговора было удивительно быстрым и стремительным». Не менее интересен и живописанный Саксом интеллектуальный портрет Коко:
«Ее мысль следовала теме и развивалась до конца, ей не были присущи, как это часто бывает у женщин, склонность к резонерству, привычка брать свою долю в разговоре, останавливаться на всех сюжетах, о которых заходит речь, и ни одной темы не доводить до завершения. Нить мысли была ясна. В ней чувствовалось крестьянское упорство, которое было одной из черт ее характеpa.
Коко Шанель в возрасте 26 лет. 1909 год
Карикатура Сэма: Габриель в объятиях Боя, изображенного кентавром.
«Шуточная крестьянская свадьба» в Руалье. Костюмы сымпровизированы Габриель.
Слева направо:
Коко за шафера, Бальсан, Лери и Анро за новобрачных, Артур Кэпел за тёщу, граф де Лаборд – за младенца, а Габриель дорзиа – за подругу невесты.
Довилль, 1913 г. Габриель (справа) позирует перед входом в свой первый бутик вместе с Адриенн. Обе одеты в костюмы и шляпы, продающиеся в магазине.
Габриель у себя на рю Камбон.
Фото Хорста, 1936 г.
Поэт Пьер Рсверди, один из возлюбленных Коко.
Габриель на бегах, вместе с герцогом Вестминстерским.
• Забастовка в мастерских Шанель. 1936 г.
• Портрет Шанель «голливудского» периода. 1931 г.
Светская вечеринка в Монте-Карло, 1938 г. Слева направо: Александра Данилова. Сальвадор Дали, Габриель Шанель и Жорж Орик.
Два портрета Габриель (между 1936 и 1938 гг.).
• Портрет Коко Шанель работы Жала Кокто.
• Самые знаменитые и мире духи.
• Модель летнего наряда с рю Камбон.
• Неизменные аксессуары модницы, одетой
Габриель на знаменитой зеркальной лестнице в день открытия своего Дома моделей.
Фото Роберта Дуано, 1954 год.
Она была вполне уверена, решительно утвердительна в своих суждениях; ее рассудок был словно вытесан из камня и покоился на неизменных основах. Казалось, она никогда не ошибается. Весь инстинкт ее чуял истину. Она обладала высшей степенью чувства, позволявшего ей избирать лучшее, которое она распознавала даже в областях, ей незнакомых. Очень меткое замечание – стоит только взглянуть на перечень имен писателей и художников, которых она, не кончавшая коллежей, умела собирать вокруг себя и которым помогала и протежировала всякий раз, когда представлялась возможность. Редко случалось так, чтобы она не просила у хозяина «Быка» счета, которые Кокто с друзьями частенько оставляли неоплаченными, – она рассчитывалась по ним из собственного кармана, не затевая шума».
Помимо «Быка на крыше», знаковым символом тех безумных лет сделалась одна книга, символизировавшая дух и атмосферу эпохи и ставшая, как теперь говорят, бестселлером. В июле 1922 года в большинстве журналов можно было встретить такую рекламу:
«Прочтите книгу „Холостячка“ („La Garconne“) Виктора Маргерита, которая оставит свой след в текущей литературной эпохе. Автор не останавливается ни перед какой дерзостью сцены и экспрессии… Перевернув последнюю страницу страстного, захватывающего романа „Холостячка“, который, может быть, местами шокирует вас, вы обнаружите, что из множества низостей высвобождается чистая и возвышающая красота».
Героиня романа, 19-летняя Моника Лербье, происходит из добропорядочного общества. Оскорбленная предательством своего жениха, обманутая девушка устраивает всяческие дебоши, пристрастилась к наркотикам, пускается в многочисленные приключения – и обыкновенные, с мужчинами, и лесбийские связи, – предается бесконечным оргиям в веселых домах, но в конце концов встречает большую любовь в лице человека, который, веря в идею равенства полов, спасает ее и берет в жены. Потом он ходит с ней на собрания активисток женского движения…
Скандал, вызванный новинкой, был огромным. Гюстав Тери так писал о «Холостячке» в журнале «Эвр»: «Эта вещь претендует называться шедевром, а на деле не что иное, как помойка». Автор был вычеркнут из списка кандидатов на получение ордена Почетного легиона. Но дело сделано: книга разошлась тиражом, превышающим 750 тысяч экземпляров.
Какой же тип женщины выведен на страницах романа? Короткие волосы, плоская грудь, брюки-клеш, как у моряков, в устах – сигарета в полметра длиной… В общем, близкий тому, который завоевал популярность с подачи Коко. Добавим, что в той форме элегантности, которую она превозносит, наблюдается некое смешение полов… В итоге «Холостячка» принесла Коко несравненную бесплатную рекламу. Перелистывая модные журналы той эпохи, видишь, что по всему физическому аспекту женщина сближается с мужчиной, зато мужской идеал феминизируется. Отныне мужчина решительно сбривает усы, бывшие еще недавно символом его мужественности. Идеалом героя становится уже не воин-победитель, а прекрасноликий красавец, в котором мужское начало уже не являлось первостепенным качеством. Даже гомосексуализм, который был в ходу и в ту эпоху, перестал маскироваться, как в предвоенные годы. Напротив, благодаря некоему снобизму, присущему «извращенцам», они становились модными персонажами, как, например, Пруст, Жид или все тот же Кокто. Если первый предпочитал хранить сдержанность относительно своих вкусов, то последние двое афишировали их без всяких прикрас в «Коридоне» и «Белой книге». Словом, Коко Шанель умела раньше всех почувствовать дух времени и заранее согласовать свой стиль с эпохой. Стиль Шанель – это ярко выраженная женственность, соединенная с не менее ярким проявлением мужского начала. Двусмысленность торжествует – и в свете не стесняются судачить о взаимоотношениях между мадам Серт и Коко Шанель… не приводя тому ни малейших доказательств. Более ясен случай с Колетт, которая афиширует характер своих отношений с такой истой «гарсонной», как это тогда называлось, как маркиза де Бельбеф, не отказываясь в то же время и от амурных похождений с мужчинами; равно как и случай с признанной «амазонкой» Натали Барнэ и ее подругой Рене Вивьен, открыто ставшими под лесбийские знамена.
* * *
В это время профессиональный успех Габриель упрочивается как никогда прежде. С 1920 года самые престижные журналы парижской высокой моды «Минерва» и «Фемина» становятся поистине антологиями творчества Шанель. Перелистаем наугад: «Леди Икс… появилась в отеле „Ритц“ в муслиновом платье из шелка-сырца с подписью „Шанель“… Шанель предлагает покупателям платье из длинных полос черного шелка…
Для вечера она предложила платье из красной синели… Шанель конструирует из мехов, сочетая обезьяну с белой каракульчой. Вот еще вечерний туалет, предложенный Шанель: узкое прямое платье из белого атласа, поверх которого надета вышитая и украшенная жемчугом прямая блуза…»
Законодательница мод упрямо насаждает короткие волосы к радости куаферов, которые без устали и жалости кромсают женские кудри по всей Франции. Самые пышные шевелюры, самые мягкие локоны летят на пол под щелканье ножниц. Мужья протестуют. Любовники ропщут: они понапрасну теряют время! На все – одно-единственное объяснение: мода! Кстати сказать, на той же рю Камбон, в доме под номером 5 (совсем недалеко от номера 31, как удобно!) заводит парикмахерскую куафер Антуан, ставший на службу новому стилю и быстро сделавшийся знаменитым. Антуан (настоящее имя Антак, 1884–1977 гг.) – уроженец Польши, создатель прически a la garcon. Изобрел совместно с Эженом Шюллером красящие шампуни.
«Стрижемся в час по десять раз», – живописно съязвил один хроникер по поводу новой практики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48