Однако это мало утешало Марека. Всю ночь даже и во сне он охал и ахал. Ему снилось, будто настаёт день последнего суда, по небу летают ангелы в униформе и трубят тревогу. Вот земля открывается, из гробов встают скелеты и собираются огромными толпами перед божьим престолом, и Бог говорит Мареку: «Эти вот, направо, умерли естественной смертью, рядом стоят убитые на фабриках во время работы; вон те умерли во время операций, а вон те, которых больше всего, – погибли во время войны. Да, а вот об этих что-то я ничего не знаю. Эй, вы, кто вас послал на этот свет?» – вскричал Бог. И Марек увидел, как из толпы выделился чудовищный скелет и голосом Швейка сказал: «Вольноопределяющийся девяносто первого полка Марек».После этих слов все скелеты подняли свои руки и, щёлкая зубами, стали приближаться к Мареку. Марек протянул руки, чтобы защититься, закричал, и в этот момент над ним раздался приятный голос Швейка:– Но-но, не опрокинь мне чай. Ну, так мы уже идём на работу. Выпей, пока он горячий; посмотри-ка, как ты вспотел!На дворе складов их ожидал генерал Гавриил Михайлович Чередников со своим штабом фельдфебелей, распоряжавшихся работами, и снова обратился к ним с речью. Он говорил, что от усердия пленных, от их совести и заботливости зависит победа русской армии, чем они должны гордиться; тот, кто бы отверг эту честь помогать русской армии, во-первых, прежде всего получит по двадцати пяти горячих, во-вторых, будет расстрелян, и, в-третьих, что даже и для пленного солдата позорно, – будет повешен.Под страшным впечатлением этой угрозы пленные вошли в склады, где хранилось богатство русской армии. КРАСТЬ И НЕ БОЯТЬСЯ Я думаю, что всеобщее нарушение правила о неприкосновенности военного имущества объясняется тем, что люди на войне видели, как это имущество уничтожается, не принося никому ни пользы, ни удовольствия. Все, что солдаты брали в руки, все предназначалось к уничтожению, при котором люди вдобавок ещё мучились и страдали. Отсюда появилось стремление уничтожать это богатство, извлекая при этом максимум личного удовольствия. Все знали, что государство относится к этому товару-материалу безразлично, что оно стремится к его уничтожению, поэтому было абсолютно безразлично, изорвёт ли солдат свои сапоги на позиции, или сожжёт их на костре в тылу; будет ли сахар брошен куда-нибудь в реку, или его польют керосином и зажгут, или кто-либо возьмёт его себе, продаст, напьётся, поспит с женщиной и таким образом испытает маленькое удовольствие.Способность красть – это врождённое свойство людей; люди крадут все, что возможно. В поле воруют хлеб, в лесу – лес, в банке – деньги. Ещё ни разу не случилось, чтобы кассир был пойман в поле ночью в тот момент, когда он уносит сноп, точно так же не уличали никогда дровосека в фальшивых записях в книгах. Большинство людей честны только потому, что им не представлялась возможность испытать свою честность и не было тех сумм, которые можно было бы безнаказанно украсть. Человек всегда зависит от различных условий, и ничто так быстро не меняется, как человеческая мораль, которая через каждый километр иная. В Младой Болеславе солдат считал бы бесчестным украсть коробку спичек; но через двадцать часов он же, когда поезд проходил мимо Пардубице, украл почтовую посылку с детским бельём, которую затем выбросил из окна.А поэтому я думаю: воровали во время войны и после войны. Кроме того, падение нравов объяснялось тем, что всегда приятнее вещь, предназначенную к уничтожению, украсть для себя, чем позволить украсть её другому.Работа на складе, которую должны были исполнять Швейк, Горжин и пискун, была не сложна: к складам подходил поезд, содержимое его складывали в отдельные пакгаузы, после чего вагоны нагружали вновь уже определённым количеством того или другого материала и поезд уходил на фронт.Таким образом, все, что привозилось на эти склады, предназначалось к уничтожению, и уже в первый день партия, грузившая сахар, не сочла за грех прорезать мешок и набить карманы сахаром. То же самое делала и партия, грузившая консервы, складывавшая бельё и т. п. Вечером в бараках начался настоящий торг, а те, кто был поотважнее, направились с наворованными рубашками в еврейский квартал.Аппетит разыгрывался. У евреев в погребах кроме скверного вина и ужасной водки было спрятано и пиво, крепкое, чёрное, хорошее пиво, Бог знает как сваренное. За рубашку давали бутылку такого пива. Поэтому те, кто хотел прожить хотя бы один день богато, должен был воровать рубашки и кальсоны целыми дюжинами. Вообще воровали взапуски.Патриотические речи генерала Чередникова способствовали этому, как пламя пожару. Подозрительный капитан Бойков завёл просмотры у дверей склада, при которых старый фельдфебель ощупывал каждого, и если он находил что-либо, то бил украденным по носу. Одно время казалось, что этот способ проверки честности освежит пленных и предупредит катастрофу.Но нашлось несколько предприимчивых ребят, которые приходили на работу совершенно голыми, только в одной шинели, а в полдень возвращались одетыми; после обеда они опять шли на работу в одних шинелях и к вечеру возвращались в новой паре белья и в мундире. Этот способ подвергся усовершенствованию, и многие, особенно люди небольшого роста, надевали в складах на себя по две, по три смены белья и по два мундира и благополучно проходили мимо ощупывающего их фельдфебеля.Эпидемия этого воровства захватила также и Швейка, который ходил на работу одетым налегке, чтобы в складах надеть на себя три-четыре пары белья, которое он впоследствии менял на пиво. Посещать публичные дома, как это делали многие, Швейк воздерживался.Старая пословица говорит: «Повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сломить». Голова витебского кувшина сломалась через несколько дней. Капитан Бойков заметил, что на складе не хватает гораздо больше, чем он сам украл, и, сейчас же заподозрив в этом пленных, он принял более строгие меры к их обыску. Так, однажды партию, складывавшую продукты, он пропустил не осматривая, а партию, складывавшую обмундировку, приказал ввести в коридор. Затем лаконически отдал распоряжение русским солдатам:– Дайте сюда три лавки!Принесли лавки. Капитан, улыбаясь, сказал фельдфебелю:– У тебя в канцелярии есть трости, принеси-ка их сюда.Фельдфебель побежал и воротился со связкой свежих прутьев. Капитан развязал связку, положил на лавку по пруту и затем, не переставая улыбаться, повернулся к недоумевающим пленным.– Ну-ка, голубчики, раздевайтесь. Порядочный солдат носит только один мундир и одну смену белья. Этого вполне достаточно, чтобы вшам было удобно его жрать. А тот, у кого на себе больше одной смены белья, тот, значит, её украл, и за это ему влетит пятьдесят горячих, чтобы лучше помнились приказы начальства.Люди раздевались неохотно, стягивая с себя рубашку за рубашкой; и только одному-двоим удалось стянуть с себя сразу три рубашки. Но капитан Бойков смотрел за всеми зорко; затем с большим удовольствием он скомандовал:– А ну-ка, теперь снимай сапоги, штаны вниз, снимайте кальсоны. – И, идя от одного к другому, он ощупывал, сколько на ком было надето нижнего белья.– Да ты снимай, холодно не будет! – понукал он.Через некоторое время тридцать Адамов тряслись от холода и страха. Капитан шепнул что-то фельдфебелю, тот выбежал и привёл с собою восемь здоровых солдат, которые принесли ещё одну лавку.– По два человека на одну лавку! Ну, скорее, дети, нужно спешить к обеду!– скомандовал капитан вновь.– Ну, идём, ребятушки, идём, – говорили русские солдаты пленным, перегибая их через лавку по одному на каждый конец.Затем им привязали под доскою руки к ногам, и капитан, раздав солдатам трости, скомандовал:– Хорошенько бить! Тот, кто будет плохо бить, потом получит сам. Раз, два, три!Трости засвистели в воздухе, защёлкали по задним частям пленных, и капитан, розовый и восторженный, командовал дальше:– Четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, ещё раз! Хватит!– Ну что, голубчики, будете в другой раз воровать?– Не будем, ваше высокоблагородие! – раздалось несколько голосов.– А, так стали лучше? А ну-ка, ещё немножко, чтобы помнили подольше! – улыбаясь, сказал капитан.Он снова отсчитал десять ударов, после чего приказал одеваться. Затем к лавкам была проведена вторая партия, в которой каждому тоже закатили по два десятка, с соответствующими наставлениями капитана. Когда они уже были одеты, капитан обратился к ним со следующей речью:– Расскажите вашим товарищам о том, как я наказываю. Покажите им ваши иссечённые задницы; расстреливать вас я не буду, верёвок для вас жалко, но если я ещё кого-нибудь поймаю, то буду уже пороть не так. Я каждого превращу в котлету! Говорите об этом или не говорите – ваша воля. На работу сегодня можете не ходить, посидите лучше в снегу!И как раз в этот день у Швейка было несчастье: в этот день он работал с одной партией по погрузке кожи. При этом ему удалось отрезать от одной кожи себе на подмётки, но его заметил фельдфебель и задержал; в результате Швейк попал на обед к русским солдатам, заговорился с ними и в барак не попал. После обеда, в то время как его партия работала на складах по разгрузке мундиров, Швейк работал до самого вечера с фельдфебелем один, помогая ему перекладывать ящики с бельём, и, таким образом, ни с кем из знакомых пленных он не разговаривал и ничего не знал о порке. Едва фельдфебель выбежал в уборную, как Швейк надел на себя три рубашки, а в голенища засунул по паре портянок. Затем он старательно продолжал работать дальше, с нетерпением ожидая звонка, который должен был возвестить ему об окончании работы. Звонок зазвонил, и партия работавших выбежала во двор и начала строиться. У входа стоял капитан Бойков и, когда они проходили мимо него, показывая рукой, говорил:– В коридор, раздевайтесь!Шинели и мундиры были моментально сняты.– А ну-ка, выверните рубашки! У каждого только одна? А кальсоны тоже одни?На всех оказалось по одной смене. Капитан с удовольствием проговорил:– Ага, подействовало! Ну, можете идти. И довольный собой, он пошёл было сказать что-то фельдфебелю, запиравшему склад, но в этот момент к нему в объятия влетел запоздавший Швейк.– Ты где был? Ты куда? – спросил капитан, кладя ему руку на плечо, и сразу прощупал на его плече несколько рубашек.– Работал, ваше благородие, – сказал спокойно Швейк.Капитан заскрипел зубами:– А почему ты не пошёл с остальными, и почему ты такой толстый? А? Ах ты морда австрийская!– Я такой в папашу, – ответил Швейк, стоя во фронт. – Наша семья вся такая толстая. Осмелюсь доложить, ваше высокоблагородие, что если бы я ел одну только картошку или колбасу, то был бы ещё толще. Это у нас уж так в семье Швейков завелось, такая натура. Мой дедушка был такой толстый, что на него должны были надеть три обруча, чтобы он не лопнул. А о моей бабушке рассказывали, что когда она влезла в одно озеро, так сразу три человека утонули – так высоко поднялась вода. А один мой дядюшка…– Замолчи! – заорал на него капитан. – Перестань, голубчик, я сам открою причину твоей полноты! Я собственными руками сдеру с тебя сало!Капитан шипел от злобы, толкая Швейка перед собою в свою канцелярию. Там он заорал на писаря, писавшего любовное письмо: «Вон!» – так яростно, что тот чуть не вышиб дверь. Капитан не закрыл за ним и, подбоченившись, закричал:– Скорей раздевайся! Скорей, пока я не вышел из себя!– Но лучше бы было раздеваться помаленьку, – заметил Швейк, расстёгивая рубашку, – а потом лучше было бы сперва позвать карету скорой помощи, чтобы вы, ваше высокоблагородие, не сделали чего-либо такого, что может кому-нибудь не поправиться.Но капитан посинел от злости, глаза его налились кровью. Он сам начал рвать рубашки с Швейка, крича:– Одна, две, три, четыре, на тебе четыре, австрийская собака! Три штуки украл, подожди, я тебя засолю! Я тебя изобью до смерти, скотина!И взбешённый Бойков одним движением сбросил с себя шинель, другим – мундир, сбросил с своей головы меновую шапку:– Спускай штаны! Нагнись на стул! Я тебя собственноручно высеку кнутом, плетью, я тебя упеку… мать!Капитан трясся, а Швейк, видя, как он засучивает рукава у рубашки, стал взглядом разыскивать плеть и заботливо спросил:– Вы хотите, ваше благородие, со мной в бокс или предпочитаете греко-римскую борьбу? Лучше было бы устроить вольную борьбу, вот только не свалить бы нам пишущую машинку!Капитан схватился за голенище, но плети там не было. Он вывернул все карманы шинели, но и там ничего не было. Затем яростно забегал по канцелярии, заглядывая под столы, поднимая книги, заглядывая под шапку. Но плети нигде не было.– Дать тебе кулаком по зубам? – заорал он снова. – Что из этого будет? Законом не разрешено бить по физиономии, мать-перемать!.. Подожди же ты, я принесу плеть, я забыл её на складе! О, голубчик, я, капитан, ручаюсь, что ты больше красть не будешь!Он размахнулся кулаком с такой силой, что когда Швейк посторонился, то кулак свистнул мимо лица, а капитан еле удержался на ногах. Тогда Швейк голосом, полным опасения и заботливости, предложил:– Может быть, ваше высокоблагородие, вам было бы лучше, если бы вы сели? Так расстраиваться очень вредно. Вас может разбить паралич. У вас было всегда здоровое сердце? Не было ли у вас сердечных припадков? Может быть, принести вам воды? Однажды вот так на Жижкове один домовладелец так расстроился из-за того, что квартиранты ему не заплатили аренды, что у него разорвалось сердце, и доктора не помогли! Умер без по…Капитан рванулся к дверям, открыл их и выбежал в коридор. Потом также бегом вернулся назад и ворвался в канцелярию, где его должен был ожидать преступник.Но в канцелярии было темно, лампа была погашена. Капитан, запирая двери, воскликнул победоносно:– Ты от меня не уйдёшь! Я тебя найду, я тебя выгоню из-под стола!Но в канцелярии никого не было. На столе лежала одна грязная рубашка, а пленный исчез.– Ну, подожди, я тебе покажу! Ну да охрана его не пропустит, я его поймаю во дворе! – шипел он, разыскивая свой мундир, шинель и шапку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48