Но когда в руинах столь же ровных, как Помпеи, столь же пустынных, как Тимг
ад среди африканских холмов, вы увидите остатки карточной колоды, лежащи
е возле того, что уцелело из запасов магазина драпировщика; и фасад магаз
ина и аккуратная комната в задней части оказались в равной нищете, как ес
ли бы никогда не было барьера перед прилавком с оборудованием и хорошего
стола красного дерева с графинами на нем; тогда в шелесте бумаг, которые л
етают вместе с пылью по опустевшим этажам, человек слышит шепот Беды, гов
орящей: «Смотри; я пришла». Ибо под стенами, разрушенными бедой, и красной
пылью, которая некогда была кирпичами, именно там остался наш собственны
й век; и мелочи, которые лежат на полу Ц реликвии двадцатого столетия. Поэ
тому на улицах Бетьюна задумчивая притягательность, которая таится во в
сех вещах, утраченных давно и безвозвратно, взывает к нам с настойчивост
ью, которая никогда не ощущалась в павших городах древности. Без сомнени
я, будущим эпохам тот век, который таится под руинами в Бетьюне, с тонкими,
призрачными контурами на поверхности, будет представляться веком слав
ы; и все же тем тысячам, которые некогда покинули улицы города, оставляя ми
ллионы мелочей, этот век представлялся иначе: полным совсем другими обещ
аниями, не менее очаровательными, даже не менее волшебными, хотя слишком
слабыми, чтобы История, занятая батареями и имперскими трагедиями, запеч
атлела их на своих скрижалях. Так что для них, что бы ни писали другие, двад
цатый век не был веком стратегии, но состоял только из тех четырнадцати у
траченных спокойных лет, вся память о которых погребена под завалами.
Тот слой камней и кирпичной пыли скрывает ушедший век столь же окончател
ьно, столь же фатально, как слой кремня скрывает меловую вершину и отмеча
ет конец эпохи и некой неведомой геологической катастрофы.
В Бетьюне только по мелочам, оставшимся на своих местах, можно определит
ь, что собой представлял дом, или приблизительно описать людей, которые в
нем обитали. Только по росткам картофеля, пробивающимся на месте тротуар
а и энергично цветущим под разбитым окном, можно определить, что разбиты
й дом рядом был некогда магазином зеленщика, откуда картофель выбрался,
когда пришли для человека трудные времена, и увидел, что улица Ц уже не тв
ердая и недружелюбная, а мягкая и плодородная, как первозданная пустошь;
и картофель пустил корни и расцвел там, как его предшественники цвели до
того, на другом континенте до прихода человека.
На другой стороне улицы, в пыли разрушенного дома, орудия труда показыва
ли, где обитал плотник, когда так внезапно пришла беда. Это были очень хоро
шие инструменты, некоторые все еще лежали на полках, другие Ц среди слом
анных вещей, разбросанных на полу. И далее по улице, на которой валялись вс
е эти вещи, кто-то поднял большой железный ставень, который должен был при
крывать магазин. Изящная гравировка из раскрашенных ирисов обвивала ег
о со всех сторон. Разве что у ювелира мог быть такой ставень. Ставень один
остался в вертикальном положении, а весь магазин исчез.
И прямо здесь исковерканная улица заканчивалась, и все прочие улицы зака
нчивались разом. Дальше была только насыпь из белых камней и кусков кирп
ичей, которую окружали низкие, наклонные стены, и каркасы полых зданий; и с
верху устремляла взор на посетителя одна старая башня собора, как будто
все еще пристально смотревшая на конгрегацию зданий Ц высокий печальн
ый наблюдатель. Среди кирпичей остались тропы, но больше не было улиц.
Над самым центром города парит ястреб, издавая свой клич, как будто он про
летает над пустошью и как будто эта пустошь принадлежит ему. Бриз, которы
й несет его, открывает старые ставни и снова раскачивает их.
Старые, бесполезные петли стонут; обои шепчутся. Три французских солдата
, пытающиеся отыскать свои дома, бродят по кирпичам и зарослям крестовни
ка.
Это Ц Ужас Опустошения, не предсказанный пророчеством в каком-то невер
оятном будущем, не сохраненный на много веков при помощи папируса и камн
я, но павший на наше собственное столетие, на дома народа, подобного нам са
мим: обычные вещи, которые нам знакомы, стали реликвиями прошлого. Именно
наш собственный век закончился в крови и разбитых кирпичах.

В старой гостиной

В Перонне остался один дом с крышей. И там в лучах лу
нного света стоял офицер, возвращавшийся из отпуска. Он искал свой батал
ьон, который сменил дислокацию и был теперь где-то среди руин возле Перон
на, или направлялся туда Ц никто в точности не знал. Кто-то сказал, что вид
ел батальон на марше через Тинкур; сержант сказал, что в Брие. Люди, которы
е не знали, всегда были готовы помочь, они выдвигали предположения и даже
доставали карты. Почему бы и нет? Они не выдавали никакой тайны, потому что
ее не знали, они просто следовали естественной склонности солдата оказа
ть всю возможную помощь другому солдату. Поэтому они предлагали свои вар
ианты как старые друзья. Они никогда не встречались прежде, они могли ник
огда не встретиться снова; но Ла Франс знакомит вас, а пятиминутное знако
мство дорогого стоит в месте, подобном Перонну, где все могло так сильно и
змениться за одну ночь и где все так напряженно на странном фоне руин. В та
ких местах ничтожные отрезки времени становятся очень ценными, пять мин
ут кажутся по-настоящему долгим сроком. Срок и впрямь долгий, поскольку в
сякое может случиться теперь во Франции за пять минут в любой день. Пять м
инут могут стать страницей истории, даже главой, возможно, целым томом.
Маленькие дети с измазанными в чернилах пальцами много лет спустя могут
просидеть целый час, пытаясь изучить и запомнить то, что случилось в тече
ние пяти минут во Франции совсем недавно. Это в точности похоже на отраже
ния, проскальзывающие в сознании в лунном свете среди обширных руин и то
тчас предаваемые забвению.
Тех, кто знал, где находится батальон, разыскиваемый заблудившимся офице
ром, было не так уж много; они были осторожны и говорили так, как будто на со
вести у них лежало не одно убийство, не допуская свободы и открытости: пос
кольку об одном никто не говорит во Франции, и это Ц точная позиция боево
й единицы. Можно неопределенно махнуть рукой в восточном направлении и с
казать: «Там»; но назвать деревню и людей, которые занимают ее, значит нару
шить тишину, которая в эти дни воцарилась над Францией, торжественную ти
шину, подобающую столь значительной трагедии.
И в конце концов, казалось, лучше бы тому офицеру послушаться сержанта и о
тправиться на поезде в Брие, который отходил утром, и этот вопрос был бы ул
ажен, остались бы только еда и сон.
Внизу в подвале большого дома с крышей была кухня, фактически там было вс
е, что следует иметь в доме; и чем дольше человек созерцал простые домашни
е вещи, столы, стулья, огонь в кухне, фрагменты ковров, полы, потолки и даже о
кна, тем сильнее он удивлялся; в Перонне все это не казалось естественным.

Представьте себе прекрасную гостиную с высокими декорированными стена
ми и парящим в воздухе ароматом достоинства, мира и непринужденности, ко
торые так недавно исчезли; только что, может быть, они вышли через двойной
дверной проем; в самом деле, шлейф платья леди секунду назад исчез снаруж
и; и затем обратитесь в воображении к тому большому городу, озаренному лу
нным светом, к городу, полному тайн, которые всегда приносит луна, но без е
е света; к городу черному, темному, как пещеры земли, куда ни один луч света
никогда не падал; к городу, кажущемуся еще более темным в лунном свете, тем
нее даже, чем в отсутствие луны; к городу мрачному, оплаканному и проклято
му, где каждый дом на больших улицах укрывает темноту среди стен, лишенны
х окон; как будто этот город лелеет беду, будто не осталось у него других д
етей, и не даст он луне коснуться его горестей и увидеть чудовищного пито
мца, которого он выкармливает.
В старой гостиной рядом с двадцатью другими людьми заблудший офицер при
лег вздремнуть на полу и задумался о старых войнах, которые шли в городах
Франции давным-давно. В такие же здания, как это, думал он, люди, должно быть
, приходили прежде и уходили на следующий день, чтобы сражаться в других в
еках; ему казалось, что тогда все это, должно быть, выглядело более романти
чно. Кто знает?
Он смог расположиться на клочке ковра. Еще несколько офицеров вошли в на
чале ночи, поговорили немного и тоже улеглись. Несколько свечей стояли н
а столах здесь и там. На башнях пробило бы полночь, если б в Перонне остали
сь еще какие-нибудь часы.
Тихие разговоры продолжались на пониженных тонах здесь и там. Свечи дого
рали, и огней становилось все меньше. Большие тени парили на старых высок
их стенах.
Потом разговор прекратился, и все затихло: ничто не двигалось, кроме тене
й. Офицер зашептал во сне о чем-то очень далеком, а потом умолк. Вдалеке сла
бо рвались снаряды. Тени, предоставленные самим себе, кружились и кружил
ись по комнате, отыскивая в каждом углу что-то, что было утрачено. Он броди
ли по стенам и потолку и не могли найти это. Последняя свеча гасла. Она всп
ыхивала и таяла. Тени носились по комнате из угла в угол. Но они не могли от
ыскать пропажи. Они отчаянно спешили в эти последние немногие мгновения
. Большие тени искали какую-то мелочь. Они разыскивали ее в самых маленьки
х укромных уголках. Потом последняя свеча потухла. Когда пламя исчезло с
дымом от упавшего фитиля, все огромные тени замерли и мрачно ушли.

Дома Арраса

Когда вы въезжаете в Аррас по западной дороге, мину
я красные валы и Испанские ворота, город выглядит царственно. Он цепляет
ся за древние ворота с таким достоинством, с каким правитель мог бы удерж
ивать корону; с такой чистотой унылого красного цвета, какую демонстриру
ют старые валы, он мог быть облачен в мантию; но это мертвый король с корон
ованным черепом. Ибо дороги Арраса пустынны, по ним бродят только солдат
ы, а здания голы, как кости.
Аррас спит глубоко, без крыш, без окон, без ковров; Аррас спит, как спят скел
еты, все достоинство прежних дней окружает город, но жизнь, которая видна
на улицах Ц это не жизнь старого города, старый город убит. Я прибыл в Арр
ас и спустился по улице, я видел, как сады во дворах вспыхивают за голыми р
ебрами зданий. Сад за садом сияли вокруг меня, насколько хватало глаз, хот
я стоял октябрь и уже миновали четыре года войны; но все, что осталось от т
ех садов, сиявших в солнечных лучах, было подобно грустным лицам, пробующ
им улыбнуться после многих перенесенных бедствий.
Я пришел к великой стене, которую не разрушили снаряды. Каскад алых побег
ов вился по ней, как если бы по другую сторону был некий безмятежный сад, к
оторого не коснулись никакие бедствия, в котором по заброшенным дорожка
м бродили девушки, никогда не слышавшие о войне. Но все было не так. Однако
воображение, утомленное разрухой, с готовностью обращается к таким сцен
ам везде, где факты скрыты хотя бы шаткой стеной, украшенной несколькими
яркими листьями или проблесками цветов.
Но по моей прихоти вы не должны представлять руины как нечто увенчанное
блеском, или как некий корабль, достигший наших берегов, сохранив груз ве
ликолепия и достоинства за пределами древности.
Руины сегодня не скрыты плющом, они не таят никакой любопытной архитекту
ры или странных тайн истории, они вовсе не красивы и не романтичны. Они не
могут поведать историй о древних цивилизациях, известных не иначе, как т
олько из рассказов немногих серых камней. Руины сегодня Ц разрушение, и
горе, и долг, и потери, неаккуратно обрушившиеся на современные дома и пре
рвавшие обычную смену поколений, разрушившие орудия знакомых промысло
в и сделавшие обычные профессии устаревшими. Это больше не хранители и х
роникеры эпох, которые мы в противном случае можем забыть: руины сегодня
Ц век, нагроможденный вокруг нас горами щебенки задолго до того, как он у
тратил зелень в нашей памяти. Самые обычные платяные шкафы в непристойны
х положениях выглядывают из спален, передние стены которых исчезли, в зд
аниях, самые укромные уголки которых открыты холодному пристальному вз
гляду улицы. Комнаты не сохранили ни тайн, ни украшений. Разорванные матр
ацы сброшены с потрепанных кроватей. Никто не приводил их в порядок мног
ие годы. И крыши склонились вниз до уровня первого этажа.
Я видел зеленую дверь, приоткрытую в верхней комнате; вся передняя стена
дома исчезла: дверь странным образом частично открывалась на небольшую
лестницу, ступени которой можно было различить, при этом задаваясь вопро
сом, куда же они ведут. Дверь, казалось бы, призывала и призывала некую утр
аченную комнату, но если бы кто-нибудь когда-нибудь смог пройти через тот
разрушенный дом, если бы он поднялся по ступеням этой маленькой лестниц
ы, если бы он оказался в комнате, скрытой далеко наверху, Ц все равно там о
н нашел бы только тишину, и пауков, и куски штукатурки, и пыль катастрофы. Э
то единственные воспоминания, которые пробуждает зеленая дверь; больше
ничего не осталось.
И когда-нибудь люди придут в Аррас, чтобы увидеть романтику войны, увидет
ь, куда ударили снаряды, и подобрать осколки железа. Это совсем не романти
чный Марс, а бедный, увечный Мир. То, что осталось, обращается к вам с пафосо
м и бесконечным обаянием; немного пустынных садов, за которыми никто не у
хаживал в течение долгих лет, обои, оставшиеся в несчастных комнатах, где
все прочее рассеяно, старые игрушки, зарытые в кучах мусора, старые ступе
ни, уцелевшие на недоступных пролетах; осталось то, что влечет вас, то, что
уцелело от старых мирных вещей. Огромные орудия, палящие вокруг, Ц это за
щита войны, если «защита» будет подходящим словом для этого обширного бе
дствия, которое известно Аррасу как неисчислимые отдельные горести.
1 2 3 4 5 6