9
Тем временем лорд Линдет, который, особенно не погоняя лошадей, правил в сторону дома мисс Чартли, естественно, поделился и с ней сообщением о том, что на балу в Колби Плейс будут танцевать вальс. Она была удивлена примерно так же, как и Теофания, однако в остальном ее реакция была иной и выразилась в печальной констатации:
– Я никогда не имела возможности научиться вальсу, но с удовольствием посмотрю.
– Господи, да вы можете выучить все па за несколько минут! – заверил ее лорд Линдет. – Я же знаю, насколько хорошо вы танцуете, мисс Чартли! Любой учитель танцев потратит на такую ученицу не больше одного урока! Да что там учитель!.. Ведь я сам могу вас научить! Я, конечно, не такой уж мастер, но движения показать могу. Прошу вас, разрешите мне!
Она благодарно ему улыбнулась, но ответила просто:
– Я не думаю, что это разрешит моя мама.
– Почему бы ей и не разрешить? Ведь даже миссис Миклби одобрила!
Она отрицательно покачала головой, но крепко сжала губы, чтоб не проговориться. Настоящая леди, как всегда говорила ее мама, никогда не станет кичиться своим положением, ибо так делают только выскочки. Мама никогда не хвасталась этим вслух, но Пейшенс прекрасно знала, что она воспитана гораздо лучше жены сквайра. Пейшенс также знала, что ее мама будет оскорблена, если обнаружится, что миссис Миклби для ее дочери является идеалом.
– Она, верно, полагает, что это какой-то неприличный танец? – спросил Линдет. – Точно такого же мнения придерживалась и моя мама до тех пор, пока собственными глазами не увидела, что это не так. Посмотрим, удастся ли мне уговорить миссис Чартли смягчить свое отношение. Мне было бы очень жаль, если бы вам пришлось только смотреть на то, как другие танцуют!
– Боюсь, у вас ничего не выйдет, – не очень-то веря в искренность намерений Линдета, проговорила Пейшенс.
Она ошиблась.
Когда они подъехали к ее дому, молодой лорд не попрощался с нею, а вошел в дом и сразу же приступил к делу. Он вошел в гостиную, где лежала, поправляясь от своего недомогания, миссис Чартли, и без церемоний принялся уговаривать ее переменить свое отношение к динамичному немецкому танцу, который стал предметом повального увлечения лондонской молодежи.
Нельзя сказать, что она оставалась совершенно нечувствительной к его обаянию, но у нее были очень строгие понятия о приличиях. И еще неизвестно, удалось ли молодому лорду доказать ей свою правоту, если бы он не получил поддержку с совершенно неожиданной стороны. Вошедший в гостиную приходской священник узнал, о чем разгорелся спор, и сказал, что со времен сотворения мира старшее поколение считает своим долгом заклеймить нравы молодого поколения. Если бы спросили его, то он бы сказал, что не рискует осуждать танец, которого никогда не видел. Мягко улыбнувшись Джулиану, он пригласил его показать несколько па.
– Господин Чартли! – полусерьезно стала возражать его супруга.
– Когда я сам был молодым, то очень любил танцевать, – ностальгически заметил священник. – Господи, какими дерзкими мы были! У нас все было по последнему писку, как говорят нынче молодые люди.
Все засмеялись. Потом священник прибавил, что хотя он надеется на то, что его дети никогда не переступят ту черту, которую он определил, он не хочет, чтобы его дочь в вопросах моды всегда плелась в хвосте своих сверстников.
Миссис Чартли, наконец, всплеснула руками в притворном испуге и согласилась отложить вынесение окончательного вердикта.
Закончилось все тем, что Джулиан предложил Пейшенс получить от него первый урок и привлек к этому делу мисс Джейн Чартли, которая изъявила желание помогать. Она не только подтолкнула робкую старшую сестру к молодому лорду, но и решила наиграть музыку. Последнее у нее получилось просто великолепно. Изумленная мама смотрела на свою младшую дочь, которая с важным видом аккомпанировала танцующим, безупречно выдерживая ритм и все паузы, и спрашивала себя: кто это научил ее играть вальсы? Гувернантка сразу отпадала: это была чопорная женщина очень строгих правил.
Пейшенс, как и ее отец, очень любила танцевать и, справившись наконец со своими нервами, показала себя очень способной и талантливой ученицей. Когда рука Линдета в первый раз обвилась вокруг ее талии, Пейшенс вся напряглась, но потом сосредоточила свое внимание на фигурах в ритме, и напряжение спало.
– Браво! – зааплодировал им священник. – Очень мило!
Право, очень мило!
– Ты правда так думаешь, папа? – спросила разгоряченная Пейшенс. – Я такая неуклюжая и постоянно пропускаю свое вступление! Но… Но если этот танец не кажется тебе неприличным, я… я бы хотела ему научиться, как следует! Он такой веселый!
Именно эта восторженная реплика дочери заставила позже ее мать, миссис Чартли, заявить мужу следующее:
– Мой дорогой Джон! Я изумляюсь тому, что ты одобряешь этот в высшей степени непристойный танец! Когда они движутся вместе по комнате и когда он левой рукой держит ее правую руку и выносит их вперед и вверх, его правая рука лежит у нее на талии!!!
– Это для того, чтобы вести партнершу! – сказал, улыбаясь, священник. – У Линдета не было никакого амурного намерения! Я лично не увидел в танце ничего непристойного! Более того, мне кажется, что все получилось бы лучше, если бы наша Пейшенс не была так скованна… Но, надеюсь, это объясняется тем, что она еще как следует не выучила этот танец.
– Сдается мне, – с подозрением в голосе проговорила миссис Чартли, – что ты и сам не прочь был бы повальсировать!
– Нет, что ты, я уже слишком стар для этого! – засмеялся священник, махая руками. – Но если бы вальс был модным во времена моей юности, разумеется, еще до посвящения в сан, я, пожалуй, пристрастился бы к нему… И танцевал бы с тобой, любовь моя! Неужели ты и тогда бы отказывалась?!
Тонкая тень улыбки пробежала по ее лицу, но она сказала:
– Моя мать никогда бы не позволила мне! И ты всерьез рассчитываешь на то, что я разрешу своей дочери… кружиться по залу в мужских объятиях?! По-другому я это назвать, извини, не могу!
– Ты лучше всего умеешь определять, что ей следует делать, а что нет, моя дорогая. Так что решать тебе. Правда, если ты спросишь меня, то мне бы очень не хотелось видеть нашу дочь сидящей в углу и лишь смотрящей на то, как все ее друзья… кружатся в вальсе.
– Да, – согласилась миссис Чартли, испуганная откровением мужа. – Да, ты прав!
– Мне вовсе не нужно, чтобы она затмевала всех своих подруг, – добавил священник, полагая, что еще не убедил супругу до конца. – Но порой мне кажется, что хотя она уступает хорошенькой Теофании в красоте… танцует наша Пейшенс гораздо более изящно!
Эти слова дали его жене обильную пищу для размышлений. Конечно, она еще окончательно не сдалась, но ее суровая решимость уже сильно пошатнулась. Намек на Теофанию, – хотя священник вряд ли знал об этом, – оказал на миссис Чартли наибольшее воздействие. Она надеялась, что ее нельзя назвать приземленной женщиной, но она не была также и святой, – что несвойственно родителям вообще, – чтобы ее не задевало, что ее родная дочь загнана в тень гадкой девчонкой-скороспелкой, известной своими буйствами и дикостями, столь же красивой, сколь и тщеславной и отличающейся острым недостатком благовоспитанности. Да, миссис Чартли недолюбливала Фанни Вилд, и если уж совсем начистоту, то одно время ей было очень грустно и непонятно видеть такого прелестного молодого человека, как лорд Линдет, у ее ног! Бог свидетель, она не хотела оказаться свахой! Более того, в отличие от большинства местных глав семейств она не предпринимала ни одной попытки приблизить своего ребенка к высокому гостю. Но когда она смотрела за тем, как они танцуют, ей пришла в голову мысль, что из них вышла бы прекрасная супружеская пара. Линдет был как раз тем молодым человеком, который бы устроил миссис Чартли в роли мужа ее дочери. Вопрос о вальсе таким образом приобретал очень важное значение. Не подталкивать настойчиво свою дочь к молодому лорду – это одно, создавать же препятствия на пути их естественного сближения – это уже совсем другое!
Она все еще не приняла окончательного решения, когда вопрос был поставлен ребром: миссис Андерхилл пригласила Пейшенс посетить один или два танцевальных утренника, которые должны были состояться в Степлзе, чтобы дочь священника могла там попрактиковаться в вальсе.
– Утренники?! – воскликнула миссис Чартли. – Танцевальные утренники?! Боже, что они еще придумают!
Пейшенс, у которой горели глаза и румянились щеки, сказала:
– Это было предложение Фанни, мама, а мисс Трент подтвердила, что танцевальные утренники уже давно стали модными в Лондоне. Они специально организуются для того, чтобы научить людей как следует вальсу и кадрили, ты же понимаешь. Мисс Трент возьмет на себя функции аккомпаниатора, а заодно скажет нам, как правильно вальсировать. Мама, там будут почти все мои друзья! Даже Кортни Андерхилл решил принять участие! И Баннингхэмы, и Артур Миклби! Все хотят научиться! А лорд Линдет и господин Эш были так любезны, что пообещали прийти тоже и показать все наглядно! И миссис Андерхилл будет присутствовать, и…
– Господи, ты мне даже слова вставить не даешь, дорогая!
– Прошу прощения, мама! Только… позволь мне пойти, а? Конечно, если вальс тебе не понравился… А если ты спросишь меня, то я скажу: это так весело и красиво!
Миссис Чартли не могла отказать дочери, которая так умоляла ее.
– Что ж, моя милая… Если папа не видит в этом танце ничего плохого и поскольку бал будет только для своих и не превратится в публичную ассамблею…
– О, спасибо тебе, мама! – вскричала Пейшенс, задыхаясь от восторга. – Теперь я буду с нетерпением ждать бала, а еще вчера я не придавала ему большого значения, так как думала, что буду весь вечер сидеть и только смотреть, как другие танцуют…
– Ну уж нет, этого не будет! – решительно сказала миссис Чартли. Перед ее мысленным взором появилась было такая картина, но она тут же отмела ее и только поморщилась.
– Это будет чудесный вечер! – доверительно сообщила ей Пейшенс. – В саду будут поставлены цветные фонари, а в полночь… Только это пока большой секрет, мама! Мне Лиззи на ухо сказала! В полночь будет фейерверк!
– Остается только надеяться, что не будет дождя, – заметила миссис Чартли.
– О, мама, даже не думай об этом, прошу тебя, – взмолилась Пейшенс. – Мама, тебе не покажется слишком экстравагантным, если я решу купить для бала новый ридикюль? Со своим старым я была на стольких вечерах, что у него уже очень потрепанный вид.
– Ничего экстравагантного в этом я не вижу, дорогая. И знаешь, что я подумала… Вот если бы тебе удалось привезти из Лидса в пятницу отрез атласа, мы бы очень быстро смогли бы сшить тебе нижнюю юбку под твое газовое бальное платье. Мне никогда не нравилась зеленая, которая у тебя сейчас. По-моему, тебе бы очень пошел мягкий розовый оттенок. И если тебе удастся найти еще вдобавок бархатную ленту к ней… Господи, как плохо, что я не могу поехать с тобой! Но доктор Висби пригрозил мне всеми самыми зловещими осложнениями, если я хоть раз встану с постели по крайней мере до конца недели. Так что, если я собираюсь лично поехать с тобой на бал, нужно выполнять его рекомендации. Но зато с тобой рядом будет мисс Трент! Вот прекрасная советчица! Слушайся ее, у нее великолепный вкус.
Все дождливое утро Пейшенс провела в Степлзе на танцевальном утреннике, где просто наслаждалась вальсом. Спать она легла в предвкушении завтрашнего дня, наполненного всеми радостями поездки за обновками в Лидс и обеда по приглашению лорда Линдета и сэра Уолдо. На следующее утро в пятницу она проснулась в праздничном настроении и с нетерпением принялась ждать коляски, которая должна была заехать за ней из Степлза. По такому случаю она облачилась в самое лучшее свое дорожное платье из узорчатого муслина с длинными рукавами и двойной оборкой по краям. На голове у нее красовалась миленькая соломенная шляпка без полей, украшенная цветами. На ногах были сандалии из желто-коричневой лайки. В одной руке Пейшенс держала маленький зонтик, а в другой – и очень крепко – чулочный кошелек, в котором лежала огромная сумма, выданная ей матерью. Тратить такие деньги на украшения к балу выглядело настоящим расточительством. Хотя священник обладал самостоятельным доходом, и это позволяло ему ни от чего не отказываться в жизни, детей своих он воспитал в духе экономии и научил их вере в то, что неправильно придавать внешности излишне большое значение.
– Собираешься тратить деньги на новые яркие перышки? – сказал он дочери с улыбкой, но и с ноткой неодобрения.
– Мой дорогой сэр, – ответила ему мама, – вы же не хотите, чтобы ваша дочь ходила в стоптанных туфлях и запачканных от времени перчатках? Я надеюсь, что нет!
О потребности в розовом атласе и бархатной ленте она не сказала мужу ни слова, а потом по большому секрету объяснила Пейшенс, – которая от этого вдруг почувствовала себя полностью взрослой, – что с мужчинами лучше вообще не обсуждать ленты и оборки, потому они не понимают в этом ничего и быстро устают от «женской болтовни».
Мисс Трент решила, что вряд ли когда еще видела Пейшенс такой красивой и что больше всего этой девушке к лицу было волнение от предвкушения чего-то приятного. Конечно, мисс Чартли выглядела не так ярко рядом с Теофанией, которая выглядела настоящей красавицей в своей дерзкой шляпке с очень высокой тульей и огромными полями козырьком, которые подчеркивали черты ее лица. Но в лице мисс Чартли было нечто более естественное, трогательное, а глаза ее – хоть им и недоставало блеска глаз Теофании – излучали какой-то особенный, мягкий свет.
Поездка в Лидс, начавшаяся горячим спором между Пейшенс и мисс Трент по поводу того, кому из них «удобнее» ехать на переднем сиденье, то есть спиной к упряжке, прошла в целом гладко и в обстановке дружелюбности. Спор по поводу сиденья выиграла Пейшенс. Фанни не участвовала в нем, так как полагала, что он не имеет лично к ней никакого отношения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46