https://wodolei.ru/catalog/mebel/zerkala/
Раздавишь сочную мутовку – ладонь остро и свежо пахнет хвоей. А теперь схватишься за еловую ветку и уколешь руку. Окрепли, возмужали мутовки, затвердели нежные весенние иголочки.
Хорошо утоптанная тропинка привела к живописному болоту, образовавшемуся из лесной заплывшей речки. Яркая зелень камыша перемежалась здесь с белыми облаками цветущего дягиля, распространяющего вокруг свой неповторимый, я бы сказал, речной аромат. Заросли кудрявого ивняка, сплотившегося по берегу болота, сдерживали напор елового леса. Над болотом – лава. Шириной в три доски, она убегает вдаль, суживаясь от расстояния и теряясь в кустарнике на противоположном берегу болота. С одной стороны к лаве приделаны перила, чтобы держаться при переходе. Длина лавы никак не меньше ста пятидесяти метров. Когда зайдешь на середину ее, направо и налево открываются живописные виды болота, окруженного лесом. Кое-где виднеются брошенные в яркую зелень черные зеркала воды. Там цветут желтые кувшинки и белые водяные лилии. Скорее всего – река еще сохраняет свою текучесть и пробирается сквозь плотную зелень незаметными струйками.
Как скоро кончилась лава, тропинка взбежала на безлесый пригорок и, устремившись по нему наискось влево, привела к крайнему дому неведомой нам деревни.
После Сергеихи, а особенно после Омутского, деревня эта произвела невыгодное впечатление. Дома старые, почерневшие, в большинстве покосились. Сквозь крыши домов местами проглядывает решетник. Стекла в окнах составлены из небольших кусков при помощи замазки.
Одиноко и звонко тюкал молоток, отбивающий косу.
Возле одного дома сидели на лавочке несколько женщин. Мы спросили их, почему так запущена деревня. Лесу вокруг полно, а новых срубов не видно.
– Село наше Гусево оченно обеднело мужиками, – несколько нараспев ответила одна женщина лет сорока. – Все мы, бабы, здесь вдовые. Где уж нам срубы рубить! Вот вырастим детей, поставим их на ноги, определим в города, тогда и дома обновлять возьмемся. На детей вся надежда.
На прогоне, когда мы выходили из Гусева, нас окликнула выбежавшая из избы молодая бойкая бабенка, невысокого росточка, полненькая:
– Эй, вы, карточки, что ли собираете?
– Разве они валяются?
– Не смейтесь, знаю, фотографы вы, карточки увеличиваете.
Три обстоятельства заставили ее принять нас за бродячих фотографов. Во-первых, таковые здесь, должно быть, иногда появляются. Во-вторых, кого же еще нелегкая принесет в их Гусево! В-третьих, вид Сереги с бородой и деревянным ящиком на боку.
– Нет, не снимаем мы и не увеличиваем.
– Не смейтесь, снимите меня с дочкой.
– Ну снимем, а потом что?
– Потом чай пить ко мне!
За время похода мы заметили, что лесные деревни вообще гораздо беднее полевых. Да оно и понятно: земля не та.
Значит, не только к двум, даже соседним, областям, не только к двум, даже соседним, районам, но и к двум колхозам нельзя подходить с одной меркой. Еще сегодня утром любовались мы высокими хлебами вокруг Суздаля, и вот к вечеру встретили среди леса распаханные поляны. На них растет редкая, низкая пшеничка с короткими колосками. На ветру колос до колоса не достает, колос о колос не стукается. Земля серая, как пепел, под тонким слоем подзола – чистый песок.
Солнце садилось за бугор, начиналась заря. На ее фоне силуэтно увиделись нами дома и сараи Полушина.
Речка, выбежав из леса, устремилась вдоль села. Низкий речной кустарник не захотел отставать от нее ни на шаг. А вместе с ними забежали не сельские улицы и копны свежего сена, спрыснутого недавним дождичком.
Заходя в бригадирову избу, я увидел в чулане, сквозь приоткрытую дверь, спящего в одежде и сапогах мужчину. Однако хозяйка сказала, что бригадира нет.
– Хорошо, мы его подождем, как бы поздно он ни вернулся.
Бригадирша обеспокоилась, заметалась.
– Спит он у меня.
– Пьяный?
– Пьяный, хорошие люди, как есть пьяный!
– Как же так, сенокос, горячая пора…
– Свадьба третьего дня была у соседей, с тех пор не опомнится.
– Ну пусть спит, помогите нам устроиться на ночлег.
– Сейчас, хорошие люди, почему не помочь! Это у нас – просто.
По улице шла женщина с жестяным ведерком. Подол ее был мокр, резиновые сапоги блестели. Шла она из лесу, где собирала чернику. Ее и остановила бригадирша. Нам слышно было, как женщина отказывала.
Мы вмешались сами, дали деньги вперед, и через полчаса тетя Шура угощала нас чаем с черникой.
В селе заиграла гармонь и прозвенела бойкая девичья частушка. Потом хором, так что все слилось в малоразборчивый рык, рявкнули парни. Тетя Шура испуганно прислушалась.
– И мой, наверно, там. Только тогда и сердце не болит, когда на глазах он у меня.
– Любите?
– Винища боюсь. Ох, и ненавижу я это винище! Двух сыновей через него потеряла. Один-то шофер был, в тюрьме сидит: человека задавил. Напьются так, что ничего уж не видят перед собой. Другой – под поезд попал по пьяному делу. Двое детишек осталось. Теперь вот младший подрос. Третьегось на свадьбе нахлестался, рассолом отпаивала. На последнем, на нем, сердце ни минуты покоя не знает, бьется, словно осиновый лист в безветрии.
Гармонь все играла, и нам захотелось пойти поглядеть на гулянье. Ведь оно было первое за весь поход.
Пока мы чаевничали, в деревню с речки наползло белого тумана. Тотчас вокруг нас заныли комары.
На краю вытоптанного в траве «пятачка» стоял чурбан. На чурбане сидел гармонист. Две девушки, как ангелы-хранители, стояли за его плечами, ветками отгоняли комаров от бесстрастного гармонистова лица. Вокруг толпились парни и девушки – человек тридцать или сорок. Две девушки плясали «Елецкого».
Недавно один известный писатель высмеял этот танец, назвав его маслобойкой. Он написал, будто девушки пляшут «Елецкого» с каменными лицами и безвольно опущенными руками. Он наталкивал читателя на вывод, что все это есть следствие низкой культуры сельской молодежи и что пляшут «Елецкого» только потому, что нечем больше заняться.
Во-первых, многие девушки пляшут «Елецкого» очень живо, с дробью. Здесь все зависит от выходки пляшущих и от их темперамента. Кроме того, не будь «Елецкого» – не сочинялись бы частушки, для чего же их сочинять! Девушки сочиняют частушки, чтобы спеть их на гулянье. Так и создается фольклор. А что многие частушки истинная поэзия – кто же этого не знает!
Когда мы пришли на гулянье, выходила новая пара. Сначала вышла одна девушка в легком летнем пальто в талию, простоволосая, она нехотя прошла по кругу, не вынимая рук из карманов, и спела, как бы ни к кому не обращаясь:
Ой, подруга, выходи,
Выходи на первую.
Залеточку критикуй
За любовь неверную.
Никто не вышел. Тогда девушка прошла еще круг и снова запела:
Ой, подруга, выходи,
Выходи и не гордись,
До чего же замечательно
Играет гармонист!
Не помогли и эти соблазны. Пришлось спеть в третий раз:
Ой, подруга, выходи,
Выходи на парочку,
Выходи, не подводи
Любимую товарочку.
После такой мольбы подруга вышла. Эта девушка была повыше ростом, волосы забраны в косынку. Светлое платье с плечиками, лица, конечно, было не разобрать.
Выхожу и запеваю,
А ты слушай, дорогой,
Любить буду, но ухаживать
Не буду за тобой.
Обе подруги ударили дробью, в темноте запахло теплой пылью.
Дорогая, запевай,
Только не с высокого.
Не придут сегодня наши
Из пути далекого.
Так начался песенный разговор. Сразу определились характеры. Первая девушка пела частушки веселые, бойкие, отчаянные, вторая – грустные, мягкие, лирические.
Одна:
Говорят, я боевая,
Ну и правда – я казак,
Указакала залеточку
Сама не знаю как.
Другая:
Было-было крыльцо мило,
Был уютный уголок,
А теперь я пройду мимо,
Только дует ветерок.
Одна:
Дайте, дайте познакомиться
Вон с этим пареньком,
Довести его до дела,
Чтоб качало ветерком.
Другая:
Распроклятая осина,
Ветра нет, а ты шумишь!
Мое бедное сердечко –
Горя нет, а ты болишь.
Одна:
Ходит парень, черны брови,
Хочет познакомиться,
Я недавно от любови,
Дайте успокоиться.
Другая:
Ой, какая я была,
Лед колола и плыла,
А теперь какая стала,
Вот пою и то устала.
Одна:
Черны брови, их не смоешь
И алмазом не сведешь;
Атаман, меня не скроешь
И со мной не пропадешь.
Другая:
То ли ты не так играешь,
То ли я не так иду, –
Все чего-кого-то нету,
Все чего-кого-то жду!
Таким образом подруги пели долго. Частушек за это время они перепели бездну. Конечно, многие частушки бесцветны и неинтересны, но ведь среди профессиональных стихов разве мало серятины!
Потом начались переговоры, кому благодарить гармониста.
Одна:
Ой, подруга дорогая,
Надо совесть поиметь:
Гармонист – хороший парень,
Его надо пожалеть.
Другая:
Ой, подруга дорогая,
Чаю не заваривай,
А спасибо говорить –
Меня не уговаривай!
Одна:
На столе стоит вино,
Вы его не пейте,
Я спасибо не скажу –
Хоть меня убейте!
Другая:
Из колодца вода льется,
Ее лить – не перелить,
Все равно тебе, товарочка,
Спасибо говорить!
Решается этот спор двояко: или одна из подруг все же говорит «спасибо», причем почти всегда в благодарственную частушку привносится и комплимент. Например:
Вот спасибо гармонисту
За игру отличную.
Сам он парень мировой
И любит симпатичную!
Или же подруги говорят «спасибо» вместе:
Ой, подруга дорогая,
Давай скажем вместе –
Не одно ему спасибо,
А спасибо двести.
Спев последнюю частушку, подруги отходят в сторону с сознанием выполненного долга. Часто им аплодируют. Так пляшется «Елецкий».
В этот вечер мы выслушали, по крайней мере, пять пар. Правда, одна состояла из парней.
Мы давно улеглись спать, но долго еще звенела ночь гармошкой и задорными девичьими голосами.
Хлопая крыльями, перекликались полушинские петухи.
День тридцать второй
Ночью опять пошел дождь. Может быть, он и смыл вечерние белые туманы. Утреннее Полушино, все из четких, явственных линий, купалось в прозрачном, легком после дождя воздухе.
Идти было почти невозможно. Ноги разъезжались на осклизлой дороге, и мы с трудом добрались до Ивановской – центра объединенного колхоза, в который входит и Полушино.
Деревня, казалось, спала, несмотря на поздний час – было около восьми утра. Кое-где, правда, курились на избах дымки.
Я забыл сказать, что, начиная с Сергеихи, мы оказались, если можно так выразиться, в краю деревянных кружев. Деревня Ивановская особенно поразила нас.
Вот стоит изба. Сама по себе она ничего особенного не представляет. Обыкновенный пятистенок, срубленный вкрест и обшитый тесом. Но хозяин, движимый признательностью и любовью к дому за то, что тот спасает его с семейством от стужи зимой, от дождливой сырости осенью, от посторонних глаз в любое время года, и уж за одно то, что дом этот его и перейдет от него к детям, а главным образом за то, что в дом вложено много труда и средств, – украсил свой дом, как иной жених не украшает любимой невесты.
Начнем с крыльца. Вы проходите по ступенькам между двумя деревянными столбами. Но это не простые столбы, они резные. Они сделаны так, как будто дерево скрутили в веревку. Винтообразность придает легкость. Кажется, столбам не тяжело поддерживать крышу крыльца, с которой спускается четверти на две кружевная оборка. Кружева сделаны из деревянной доски. На крыше крыльца, поднимающейся шатром, установлен деревянный шпиль. На острие шпиля сидит деревянный петух, он крутится по ветру, являясь и украшением и флюгером.
Кружевная оборка опоясала и весь дом по его карнизу. Но все это ничто по сравнению с наличниками. Главное украшение дома – наличники. Верхние наличники почти всегда напоминают то старинный женский кокошник, а то и королевскую корону. Так или иначе, каждому окну придана тем самым некая величественность и горделивость в выражении. Боковые наличники спускаются по сторонам окна, словно девичьи косы.
В деревянные кружева наличников и карнизов искусно вплетены и полевые цветы, и древесные листья, и певчие птицы.
Отдельное произведение искусства – слуховое окно. Обыкновенные украшения дома уменьшены там до изящной миниатюры. Резные столбики по бокам высотою в полметра. Крылечко или балкончик, на котором поместится лишь кукла. Резьба на всем мелкая, тонкая, кропотливая.
Не удовлетворившись украшениями деревянными, мастер работает по железу. Вдоль конька всего дома пущена стоячая железная полоска, пробитая насквозь орнаментальным рисунком. Может быть, и грубоватый вблизи, издали (а иначе и не посмотришь, не лезть же на крышу!) рисунок производит впечатление тонкой, ажурной работы. А так как небо сзади него голубое, то и рисунок кажется голубым по черному силуэтному железу.
Дом венчает труба. Побродив по одному только Камешковскому району, можно составить коллекцию оригинальных труб или, по крайней мере, фотографий с них. Железные колпаки то с шишаками по углам, то с одним шишаком на макушке, то с железными кистями, свисающими вниз, украшают их. Все это тоже резное, орнаментальное. Особо украшен верх каждой водосточной трубы. А так как их две и они спускаются по углам избы, то украшение их придает законченность, завершенность всему ансамблю. Нет двух одинаковых изб во всей деревне, как нет в ней двух одинаковых лиц. Так же как у человека, есть у каждого дома свое выражение, свой взгляд, свой характер. Один смотрит весело, другой угрюмо, третий равнодушно, четвертый подслеповато.
Наличники, оказывается, живут дольше, чем сами избы. И мы видели часто старые, почерневшие украшения, перенесенные на свежий, в смоляных капельках и потеках фасад.
Соблазн выпросить лошаденку был велик. Мы постучались в калитку председателевой избы.
Возле печи возилась женщина лет сорока. Руки ее были в тесте.
– Шут его знает, где он, пропал еще с вечера!
– Как так пропал?
– Сел на мотоциклет – и до свиданья! Может, в Тынцы поехал, мать у него там. А может, в Камешки, к жене. А может, и в Москву закатился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Хорошо утоптанная тропинка привела к живописному болоту, образовавшемуся из лесной заплывшей речки. Яркая зелень камыша перемежалась здесь с белыми облаками цветущего дягиля, распространяющего вокруг свой неповторимый, я бы сказал, речной аромат. Заросли кудрявого ивняка, сплотившегося по берегу болота, сдерживали напор елового леса. Над болотом – лава. Шириной в три доски, она убегает вдаль, суживаясь от расстояния и теряясь в кустарнике на противоположном берегу болота. С одной стороны к лаве приделаны перила, чтобы держаться при переходе. Длина лавы никак не меньше ста пятидесяти метров. Когда зайдешь на середину ее, направо и налево открываются живописные виды болота, окруженного лесом. Кое-где виднеются брошенные в яркую зелень черные зеркала воды. Там цветут желтые кувшинки и белые водяные лилии. Скорее всего – река еще сохраняет свою текучесть и пробирается сквозь плотную зелень незаметными струйками.
Как скоро кончилась лава, тропинка взбежала на безлесый пригорок и, устремившись по нему наискось влево, привела к крайнему дому неведомой нам деревни.
После Сергеихи, а особенно после Омутского, деревня эта произвела невыгодное впечатление. Дома старые, почерневшие, в большинстве покосились. Сквозь крыши домов местами проглядывает решетник. Стекла в окнах составлены из небольших кусков при помощи замазки.
Одиноко и звонко тюкал молоток, отбивающий косу.
Возле одного дома сидели на лавочке несколько женщин. Мы спросили их, почему так запущена деревня. Лесу вокруг полно, а новых срубов не видно.
– Село наше Гусево оченно обеднело мужиками, – несколько нараспев ответила одна женщина лет сорока. – Все мы, бабы, здесь вдовые. Где уж нам срубы рубить! Вот вырастим детей, поставим их на ноги, определим в города, тогда и дома обновлять возьмемся. На детей вся надежда.
На прогоне, когда мы выходили из Гусева, нас окликнула выбежавшая из избы молодая бойкая бабенка, невысокого росточка, полненькая:
– Эй, вы, карточки, что ли собираете?
– Разве они валяются?
– Не смейтесь, знаю, фотографы вы, карточки увеличиваете.
Три обстоятельства заставили ее принять нас за бродячих фотографов. Во-первых, таковые здесь, должно быть, иногда появляются. Во-вторых, кого же еще нелегкая принесет в их Гусево! В-третьих, вид Сереги с бородой и деревянным ящиком на боку.
– Нет, не снимаем мы и не увеличиваем.
– Не смейтесь, снимите меня с дочкой.
– Ну снимем, а потом что?
– Потом чай пить ко мне!
За время похода мы заметили, что лесные деревни вообще гораздо беднее полевых. Да оно и понятно: земля не та.
Значит, не только к двум, даже соседним, областям, не только к двум, даже соседним, районам, но и к двум колхозам нельзя подходить с одной меркой. Еще сегодня утром любовались мы высокими хлебами вокруг Суздаля, и вот к вечеру встретили среди леса распаханные поляны. На них растет редкая, низкая пшеничка с короткими колосками. На ветру колос до колоса не достает, колос о колос не стукается. Земля серая, как пепел, под тонким слоем подзола – чистый песок.
Солнце садилось за бугор, начиналась заря. На ее фоне силуэтно увиделись нами дома и сараи Полушина.
Речка, выбежав из леса, устремилась вдоль села. Низкий речной кустарник не захотел отставать от нее ни на шаг. А вместе с ними забежали не сельские улицы и копны свежего сена, спрыснутого недавним дождичком.
Заходя в бригадирову избу, я увидел в чулане, сквозь приоткрытую дверь, спящего в одежде и сапогах мужчину. Однако хозяйка сказала, что бригадира нет.
– Хорошо, мы его подождем, как бы поздно он ни вернулся.
Бригадирша обеспокоилась, заметалась.
– Спит он у меня.
– Пьяный?
– Пьяный, хорошие люди, как есть пьяный!
– Как же так, сенокос, горячая пора…
– Свадьба третьего дня была у соседей, с тех пор не опомнится.
– Ну пусть спит, помогите нам устроиться на ночлег.
– Сейчас, хорошие люди, почему не помочь! Это у нас – просто.
По улице шла женщина с жестяным ведерком. Подол ее был мокр, резиновые сапоги блестели. Шла она из лесу, где собирала чернику. Ее и остановила бригадирша. Нам слышно было, как женщина отказывала.
Мы вмешались сами, дали деньги вперед, и через полчаса тетя Шура угощала нас чаем с черникой.
В селе заиграла гармонь и прозвенела бойкая девичья частушка. Потом хором, так что все слилось в малоразборчивый рык, рявкнули парни. Тетя Шура испуганно прислушалась.
– И мой, наверно, там. Только тогда и сердце не болит, когда на глазах он у меня.
– Любите?
– Винища боюсь. Ох, и ненавижу я это винище! Двух сыновей через него потеряла. Один-то шофер был, в тюрьме сидит: человека задавил. Напьются так, что ничего уж не видят перед собой. Другой – под поезд попал по пьяному делу. Двое детишек осталось. Теперь вот младший подрос. Третьегось на свадьбе нахлестался, рассолом отпаивала. На последнем, на нем, сердце ни минуты покоя не знает, бьется, словно осиновый лист в безветрии.
Гармонь все играла, и нам захотелось пойти поглядеть на гулянье. Ведь оно было первое за весь поход.
Пока мы чаевничали, в деревню с речки наползло белого тумана. Тотчас вокруг нас заныли комары.
На краю вытоптанного в траве «пятачка» стоял чурбан. На чурбане сидел гармонист. Две девушки, как ангелы-хранители, стояли за его плечами, ветками отгоняли комаров от бесстрастного гармонистова лица. Вокруг толпились парни и девушки – человек тридцать или сорок. Две девушки плясали «Елецкого».
Недавно один известный писатель высмеял этот танец, назвав его маслобойкой. Он написал, будто девушки пляшут «Елецкого» с каменными лицами и безвольно опущенными руками. Он наталкивал читателя на вывод, что все это есть следствие низкой культуры сельской молодежи и что пляшут «Елецкого» только потому, что нечем больше заняться.
Во-первых, многие девушки пляшут «Елецкого» очень живо, с дробью. Здесь все зависит от выходки пляшущих и от их темперамента. Кроме того, не будь «Елецкого» – не сочинялись бы частушки, для чего же их сочинять! Девушки сочиняют частушки, чтобы спеть их на гулянье. Так и создается фольклор. А что многие частушки истинная поэзия – кто же этого не знает!
Когда мы пришли на гулянье, выходила новая пара. Сначала вышла одна девушка в легком летнем пальто в талию, простоволосая, она нехотя прошла по кругу, не вынимая рук из карманов, и спела, как бы ни к кому не обращаясь:
Ой, подруга, выходи,
Выходи на первую.
Залеточку критикуй
За любовь неверную.
Никто не вышел. Тогда девушка прошла еще круг и снова запела:
Ой, подруга, выходи,
Выходи и не гордись,
До чего же замечательно
Играет гармонист!
Не помогли и эти соблазны. Пришлось спеть в третий раз:
Ой, подруга, выходи,
Выходи на парочку,
Выходи, не подводи
Любимую товарочку.
После такой мольбы подруга вышла. Эта девушка была повыше ростом, волосы забраны в косынку. Светлое платье с плечиками, лица, конечно, было не разобрать.
Выхожу и запеваю,
А ты слушай, дорогой,
Любить буду, но ухаживать
Не буду за тобой.
Обе подруги ударили дробью, в темноте запахло теплой пылью.
Дорогая, запевай,
Только не с высокого.
Не придут сегодня наши
Из пути далекого.
Так начался песенный разговор. Сразу определились характеры. Первая девушка пела частушки веселые, бойкие, отчаянные, вторая – грустные, мягкие, лирические.
Одна:
Говорят, я боевая,
Ну и правда – я казак,
Указакала залеточку
Сама не знаю как.
Другая:
Было-было крыльцо мило,
Был уютный уголок,
А теперь я пройду мимо,
Только дует ветерок.
Одна:
Дайте, дайте познакомиться
Вон с этим пареньком,
Довести его до дела,
Чтоб качало ветерком.
Другая:
Распроклятая осина,
Ветра нет, а ты шумишь!
Мое бедное сердечко –
Горя нет, а ты болишь.
Одна:
Ходит парень, черны брови,
Хочет познакомиться,
Я недавно от любови,
Дайте успокоиться.
Другая:
Ой, какая я была,
Лед колола и плыла,
А теперь какая стала,
Вот пою и то устала.
Одна:
Черны брови, их не смоешь
И алмазом не сведешь;
Атаман, меня не скроешь
И со мной не пропадешь.
Другая:
То ли ты не так играешь,
То ли я не так иду, –
Все чего-кого-то нету,
Все чего-кого-то жду!
Таким образом подруги пели долго. Частушек за это время они перепели бездну. Конечно, многие частушки бесцветны и неинтересны, но ведь среди профессиональных стихов разве мало серятины!
Потом начались переговоры, кому благодарить гармониста.
Одна:
Ой, подруга дорогая,
Надо совесть поиметь:
Гармонист – хороший парень,
Его надо пожалеть.
Другая:
Ой, подруга дорогая,
Чаю не заваривай,
А спасибо говорить –
Меня не уговаривай!
Одна:
На столе стоит вино,
Вы его не пейте,
Я спасибо не скажу –
Хоть меня убейте!
Другая:
Из колодца вода льется,
Ее лить – не перелить,
Все равно тебе, товарочка,
Спасибо говорить!
Решается этот спор двояко: или одна из подруг все же говорит «спасибо», причем почти всегда в благодарственную частушку привносится и комплимент. Например:
Вот спасибо гармонисту
За игру отличную.
Сам он парень мировой
И любит симпатичную!
Или же подруги говорят «спасибо» вместе:
Ой, подруга дорогая,
Давай скажем вместе –
Не одно ему спасибо,
А спасибо двести.
Спев последнюю частушку, подруги отходят в сторону с сознанием выполненного долга. Часто им аплодируют. Так пляшется «Елецкий».
В этот вечер мы выслушали, по крайней мере, пять пар. Правда, одна состояла из парней.
Мы давно улеглись спать, но долго еще звенела ночь гармошкой и задорными девичьими голосами.
Хлопая крыльями, перекликались полушинские петухи.
День тридцать второй
Ночью опять пошел дождь. Может быть, он и смыл вечерние белые туманы. Утреннее Полушино, все из четких, явственных линий, купалось в прозрачном, легком после дождя воздухе.
Идти было почти невозможно. Ноги разъезжались на осклизлой дороге, и мы с трудом добрались до Ивановской – центра объединенного колхоза, в который входит и Полушино.
Деревня, казалось, спала, несмотря на поздний час – было около восьми утра. Кое-где, правда, курились на избах дымки.
Я забыл сказать, что, начиная с Сергеихи, мы оказались, если можно так выразиться, в краю деревянных кружев. Деревня Ивановская особенно поразила нас.
Вот стоит изба. Сама по себе она ничего особенного не представляет. Обыкновенный пятистенок, срубленный вкрест и обшитый тесом. Но хозяин, движимый признательностью и любовью к дому за то, что тот спасает его с семейством от стужи зимой, от дождливой сырости осенью, от посторонних глаз в любое время года, и уж за одно то, что дом этот его и перейдет от него к детям, а главным образом за то, что в дом вложено много труда и средств, – украсил свой дом, как иной жених не украшает любимой невесты.
Начнем с крыльца. Вы проходите по ступенькам между двумя деревянными столбами. Но это не простые столбы, они резные. Они сделаны так, как будто дерево скрутили в веревку. Винтообразность придает легкость. Кажется, столбам не тяжело поддерживать крышу крыльца, с которой спускается четверти на две кружевная оборка. Кружева сделаны из деревянной доски. На крыше крыльца, поднимающейся шатром, установлен деревянный шпиль. На острие шпиля сидит деревянный петух, он крутится по ветру, являясь и украшением и флюгером.
Кружевная оборка опоясала и весь дом по его карнизу. Но все это ничто по сравнению с наличниками. Главное украшение дома – наличники. Верхние наличники почти всегда напоминают то старинный женский кокошник, а то и королевскую корону. Так или иначе, каждому окну придана тем самым некая величественность и горделивость в выражении. Боковые наличники спускаются по сторонам окна, словно девичьи косы.
В деревянные кружева наличников и карнизов искусно вплетены и полевые цветы, и древесные листья, и певчие птицы.
Отдельное произведение искусства – слуховое окно. Обыкновенные украшения дома уменьшены там до изящной миниатюры. Резные столбики по бокам высотою в полметра. Крылечко или балкончик, на котором поместится лишь кукла. Резьба на всем мелкая, тонкая, кропотливая.
Не удовлетворившись украшениями деревянными, мастер работает по железу. Вдоль конька всего дома пущена стоячая железная полоска, пробитая насквозь орнаментальным рисунком. Может быть, и грубоватый вблизи, издали (а иначе и не посмотришь, не лезть же на крышу!) рисунок производит впечатление тонкой, ажурной работы. А так как небо сзади него голубое, то и рисунок кажется голубым по черному силуэтному железу.
Дом венчает труба. Побродив по одному только Камешковскому району, можно составить коллекцию оригинальных труб или, по крайней мере, фотографий с них. Железные колпаки то с шишаками по углам, то с одним шишаком на макушке, то с железными кистями, свисающими вниз, украшают их. Все это тоже резное, орнаментальное. Особо украшен верх каждой водосточной трубы. А так как их две и они спускаются по углам избы, то украшение их придает законченность, завершенность всему ансамблю. Нет двух одинаковых изб во всей деревне, как нет в ней двух одинаковых лиц. Так же как у человека, есть у каждого дома свое выражение, свой взгляд, свой характер. Один смотрит весело, другой угрюмо, третий равнодушно, четвертый подслеповато.
Наличники, оказывается, живут дольше, чем сами избы. И мы видели часто старые, почерневшие украшения, перенесенные на свежий, в смоляных капельках и потеках фасад.
Соблазн выпросить лошаденку был велик. Мы постучались в калитку председателевой избы.
Возле печи возилась женщина лет сорока. Руки ее были в тесте.
– Шут его знает, где он, пропал еще с вечера!
– Как так пропал?
– Сел на мотоциклет – и до свиданья! Может, в Тынцы поехал, мать у него там. А может, в Камешки, к жене. А может, и в Москву закатился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34