– К сожалению, – продолжал он, – в этом году мечте сбыться не суждено. Но следующий вот-вот наступит. Это внушает оптимизм. Так что будем взаимно вежливы – хотя бы сегодня.
Я покосился на него:
– Значит, у меня пока неприятностей нет?
– Как ни странно, – ответил детектив. – Можете освободиться за час, если ответите на все вопросы. На этот раз не вы нам нужны, а Такэси Исикава.
– Такэси? – вырвалось у меня. – Журналист Такэси?
Вместо ответа Арадзиро открыл папку, вытащил фотографию и перебросил ее через стол. Я подобрал снимок и всмотрелся. Точно, мой дружок. Он позировал бок о бок с Дональдом Даком у входа в замок Золушки в токийском Диснейленде. Улыбается широко, почти как Дональд, в том же самом черном костюме, что и два дня назад. На фото костюм выглядел лучше, почти совсем еще новый. С какой стати человек надевает новый костюм для посещения Диснейленда? Впрочем, у меня на языке вертелись вопросы поважнее.
Я вернул фотографию Арадзиро.
– Когда вы видели его в последний раз? – спросил он.
– Это было в «Последнем кличе», в Голден-Гай. Полагаю, человек, которого вы пригласили на опознание, вам это уже сказал.
– О чем вы говорили?
– Главным образом о Ёси. Такэси выяснил, что сообщение о передозировке поступило не из той гостиницы, где в итоге нашли тело. Было два срочных вызова, из двух отелей, с интервалом в полтора часа. Странная история.
Арадзиро с неудовольствием покачал головой:
– Бессмыслица какая-то.
– Что-то нечисто, если хотите знать мое мнение.
– Вашего мнения никто знать не хочет, – проворчал Арадзиро. – Вы, репортеры, всегда выискиваете свой подход, копаетесь в противоречиях. Жалкое занятие. Кстати сказать, дело Ёси расследовал я. Думаете, мы не разобрались с двумя телефонными звонками?
– И как вы их объяснили?
– Очень просто. Первый звонок – розыгрыш.
– Розыгрыш? – переспросил я.
Арадзиро ответил своим коронным меня-не-проймешь взглядом. Я еще раз попытался его разговорить. Многолетний опыт показывал: лучший способ – оскорбление.
– Отдаю вам должное, Арадзиро, – сказал я. – Большинство людей не сумело бы сморозить такое и не расхохотаться.
– Я не обязан отстаивать перед вами официальную версию, – отрезал он. Похоже, за много лет Арадзиро тоже чему-то научился. – Вернемся к вашему другу Такэси Исикава. Он хотел одолжить денег?
Я покачал головой и продолжал качать, пока Арадзиро сыпал вопросами. Намеревался ли Такэси куда-то уехать, давал ли мне адрес или телефон, по которому я мог бы его разыскать, упоминал ли родственников в деревне, начал ли отращивать усы или красить волосы, не сделал ли пластическую операцию? Голова моя болталась взад-вперед, будто я следил за матчем Открытого Пекинского турнира по пинг-понгу. К тому времени как Арадзиро наконец заткнулся, я себе чуть шею не свернул.
– Прекрасно, – подытожил он. – Благодарю за сотрудничество. Можете идти.
– Минуточку! – сказал я. – Я хотел бы знать, что случилось.
– Еще бы вам не хотеть! – усмехнулся он.
– А это что значит?
– Ничего, – сказал он. – Идите. Еще увидимся.
– Новую пытку освоили, так?
– Послушайте, Билли, – сказала Арадзиро. – Беда с вами, американцами: вы никого не видите, кроме себя. Носитесь со своей драгоценной личностью. Каждый раз, когда вас доставляют в участок, вы реагируете так, словно я делаю это для собственного удовольствия. Как будто мне нравится вас преследовать. В вашем подростковом сознании просто не укладывается, что я – реальный человек, который пытается делать реальное дело на благо общества – да-да, реального общества! Год за годом вы продолжаете со мной бороться. Сколько раз вы пытались утаить информацию от властей?
– На то были свои причины.
– Возможно. Однако ветер переменился. Теперь информацией владею я, а у вас – одни вопросы. И если вы не принесете извинения, я вам ничего не расскажу.
– Я должен принести извинения?
– Вот именно, – подтвердил он. – Принести извинения. Может быть, в английском языке таких слов нет. Но у вас не будет проблем со словами. Вот, я ваши извинения уже приготовил сам.
Арадзиро улыбнулся – должно быть, первая искренняя улыбка за всю его жизнь, – достал из ящика стола большой лист бумаги, смахивавший на официальные документы, и передал мне. Мелкий почерк, строки вылезают на поля, обе стороны листа исписаны сплошь.
– Прекрасно, – сказал я. – Где подписать?
– Не надо подписывать. Читайте. Вслух.
Улыбка расползлась еще шире, дабы я не подумал,
будто Арадзиро шутит. Такого грязного трюка он со мной еще не разыгрывал. Похуже китайской пытки мочой, страшнее, чем в тот раз, когда три дня подряд он дудел мне в камеру величайшие хиты Хибари Ми-сора.
Но я обязан был разузнать про Такэси, а потому проглотил гордость, глубоко вздохнул и начал читать.
То были подробнейшие мемуары. Я слышал собственный голос, извинявшийся за срыв рейда против держателей боевых петухов, за тот случай, когда я отключил на пляже Хамаяма громкоговоритель, неустанно уговаривавший пловцов «избегать утопления». Я извинялся за то, что подверг опасности жизни гражданских лиц, приняв участие в мотоциклетных гонках банды подростков–босодзуку в Харадзюку. За то, что замазал суперклеем рупоры правых фанатиков, выступавших перед храмом Ясукуни. За обесштанивание министра просвещения в ходе благотворительного футбольного матча, за незаконное использование фотокабинки, незаконное проникновение на лестницу, многократное нарушение Акта об Утреннем Этикете Мэгуро-ку и нападение на эстрадного комика в Роп-понги. Монолог длился бесконечно, подробно перечисляя мои якобы преступления, моля о прощении в самых цветистых и смиренных выражениях, какие только мог изобрести язык, славящийся склонностью к цветистому самоуничижению.
Закончив, я поднял взгляд и увидел, что Арадзиро откинулся на стуле. Глаза его были закрыты, черты лица смягчило блаженство. Я уронил текст с извинениями на стол. Еще мгновение Арадзиро наслаждался, потом испустил долгий вздох и открыл глаза.
– Замечательно, – сказал он. – Просто замечательно. Сигарету хотите?
– Не курю.
– Вот как? Ну тогда посидите, а я позову весь отдел. И когда вы будете читать это им, постарайтесь вложить побольше чувства…
Стоит токийским полисменам получить желаемое, и не найдешь ребят приятнее. Один из них, по имени Сибо-мо, подвез меня в «Фальшивую ноту» и хотел даже угостить горячим шоколадом. Я со всей вежливостью отклонил предложение, но Сибомо был слегка разочарован. Пустился объяснять, как мило в такой сумрачный денек выпить горячего шоколада. Он сказал даже, что любит холодные дни, потому что они наводят его на мысль о горячем шоколаде. Я посоветовал ему переехать в Кливленд – вот уж где холодных дней предостаточно.
Узнав, что я из Кливленда, он захотел выяснить все подробности о вышедшем в тираж питчере «Индейцев», который теперь состоял на жалованье у «Японских борцов-любителей». Я никак не мог ответить на его вопросы, но его это нисколько не огорчало – то был лишь предлог рассказать, как он в старших классах играл против Итиро Судзуки. Кто такой Итиро Судзуки, спросил я забавы ради, и наша поездка завершилась в молчании.
Наконец-то я смог поразмыслить над исчезновением Такэси.
Инспектор Арадзиро в итоге признался, что расследует дело об исчезновении Такэси. Бармен «Последнего клича» позвонил в полицию, когда Такэси не явился на традиционную вечернюю выпивку. На работе вчера тоже не показывался. С женой не говорил, соседи по лачужному кварталу в парке Синдзюку его не видели. Вскоре после нашей встречи он попросту растворился в воздухе.
По словам инспектора Арадзиро, Такэси одолели долги. В парке он жил главным образом потому, что прятался от якудза, работающих на ростовщиков. За квартиру жены в Эбису на самом деле платил богатый тесть, и она жила там под чужим именем вот уже три года, с тех пор как у Такэси начались финансовые проблемы.
Эти обстоятельства и момент исчезновения, по мнению Арадзиро, означали, что Такэси предпочел ёнигэ – бегство в ночи. С каждым годом все больше японцев спасаются от долгов таким способом – меняют имя и исчезают. Поскольку перед Новым годом полагается свести все счеты, декабрь – ник сезона для беглецов.
Когда Арадзиро сдержанно-профессиональным тоном излагал мне все это, у меня сжималось сердце. Жаль, что Такэси не поделился со мной проблемами, но на то он и Такэси. И он не принял бы от меня помощи. Так уж он устроен.
Но чем дольше я размышлял, тем меньше верил в добровольное бегство. Пусть у него было много долгов, не в характере Такэси внезапно подхватиться и удрать. А к тому же он почуял сенсацию. Когда я припомнил его взволнованный голос на автоответчике, во мне зашевелилось мрачное подозрение. Может быть, не по своей воле Такэси исчез.
Сперва Ольга, теперь Такэси. Я не знал, имеется ли связь между их исчезновениями. Если, конечно, такая связь – не я сам. Неуютная мысль.
Чем думать об этом, лучше заняться ключом, который оставила Ольга. Я достал его из кармана, выложил на ладонь, рассмотрел. При свете дня ключ отливал синевой – ясное дело, я этого не заметил в красном мерцании гримерки «Краденого котенка». Куда Ольга делась и почему? – гадал я, но еще больше меня занимал вопрос, какую дверь отпирает этот ключ. Ольга сказала Таби, что я сам догадаюсь, но где зацепка?
Когда надоело смотреть на ключ, я подобрал газету, забытую кем-то на заднем сиденье, и стал читать о парне из Гиндзы, который зарабатывал на жизнь, позволяя людям себя избивать. Он надевал шлем и толстый резиновый комбинезон и за тысячу йен предлагал любому валять его что есть силы. Женщинам пятидесятипроцентная скидка. Весьма успешный бизнес, говорил он.
Развернув газету, я увидел как раз то, чего опасался. Впрочем, рано или поздно это должно было случиться – странно еще, что не раньше. Наверное, газеты уже заготовили статьи и ждали только, чтобы события поспели за ними и можно было вставить в текст имена.
Ее имя было – Рино Хана. Четырнадцать лет, жила в районе Тюо, хорошо училась, играла в драмкружке. По словам друзей, тихая, но вполне жизнерадостная девушка и – поклонница «Святой стрелы», в особенности Ёси.
Мать нашла ее в кладовке. Девочка сделала петлю из удлинителя. Никакая «скорая» не могла поспеть вовремя. Записки не было. Родители говорили, что девочка всегда была счастливой и веселой, но подруги сказали, что Рино была потрясена смертью музыканта Есимуры Фукудзацу.
Во врезке какой-то достопочтенный профессор психологии подробно обсуждал феномен подражательного самоубийства. Он называл это «сочувственным суицидом» и отмечал, что подобное явление распространено среди молодежи, в особенности когда внезапно обрывается жизнь какого-то великого, харизматического человека. К такому выводу пришел проф после многих лет работы.
Другая врезка описывала превентивные меры, перечисляя признаки, по которым родители должны сообразить, не помышляет ли их чадо о «сочувственном суициде». Обратите внимание на перебои аппетита, апатию, угрюмость, равнодушие к окружающему миру. Половина ребятишек на планете подходит под это описание.
Опустив газету, я выглянул в окно. Внешний мир был занят своими делами, как всегда. Без Рино Хана, без Ёси, без Ночного Портье. Когда-нибудь – и без меня.
16
Несколько гомигяру в возрасте до и сразу после двадцати торчали перед «Фальшивой нотой», болтая по сотовым телефонам и ежась от холода, с посиневших губ свисали сигареты. «Помойные девчонки» усаживались на корточки неровными кружками посреди тротуара, преграждая путь пешеходам, откидывали свисавшие на глаза челки, поправляли туфли на высоких платформах. Многие отваживались на тяпацу, красили волосы в приглушенно-рыжий цвет, которого в самый раз хватало, чтобы нарушить правила школьного устава. Другие детали их наряда были не так тонко продуманы: подобно своим кумирам из «Свалки тел», гомигяру придавали себе вид жертв насильственной смерти: одни с помощью латекса изображали раны на шее и подрисовывали фонари под глазами, другие ходили в рванье, обклеенные пластмассовыми жуками и с обломками леденцов вместо стекла в волосах. Этот облик был не только данью «Свалке тел», но и реакцией как против насаждавшейся детсадовской миловидности когяру, так и против фанатиков черной расы – гангяру, которые вымазывали себе лицо коричневым фломастером и платили четыреста долларов за перманент под Анжелу Дэвис .
При первом же взгляде на этих детишек ясно, почему старшее поколение принимает их за «пришельцев из космоса». По всей Японии ученые мужи и простые люди твердили о гибели нравов и морали, указующим перстом тыча в современную молодежь. Возмущала каждая мелочь – выглядывавшие бретельки лифчиков, прилюдные поцелуи, болтовня по сотовому в переполненной электричке. Но в последнее время серия жестоких, извращенных преступлений накалила проблему юношеской преступности, и это уже не обычная поколенческая ворчня. Немотивированные убийства, омерзительные убийства родителей, насилие, царившее в школьном дворе, – все это заполняло новостные программы, пока до каждого не дошло: что-то с нашими детьми не в порядке.
Но истерика заслоняла от сознания простой факт: подавляющее большинство ребятишек вовсе не были уголовниками и нигилистами. Огромное большинство детей были в полном порядке, спасибо за заботу. Но теперь, когда общество заклеймило их аморальными чудовищами, а экономика не сулила никаких перспектив, подросткам в Японии стало невесело. Хотя, наверное, подросткам невесело в любой стране – до тех пор, пока не вырастешь.
Я миновал затянутых в кожу спекулянтов, которые открыто предлагали билеты чуть ли не у самого входа. Охрана клуба терпела дафу-я, поскольку борьба со спекулянтами могла обойтись чересчур дорого. Все они ссылались на связи с якудза, и некоторые действительно имели прикрытие. Ради пары контрабандных билетов не стоило рисковать.
Двое вышибал стояли прямо за дверью, оба в облегающих черных футболках «Фальшивой ноты», подчеркивавших накачанные мышцы, и в мешковатых черных джинсах – штанины складками собрались у щиколоток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35