Все мои друзья из «Нервной системы» (или, точнее, бывшие друзья, из-за того, что случилось с Минервой) закончили школу этой весной, и мне попадались лишь случайные знакомые или вообще незнакомцы. Примерно такое же ощущение возникало тогда, когда я только поступила в школу, а кругом было полно старшекурсников.
Я взяла в офисе свое расписание и проглядела его, выясняя, какие курсы и ансамбли отсутствуют из-за недостаточного к ним интереса. Никакого курса барочных инструментов в этом году. Никакой группы джазовой импровизации. Никакого камерного хора? Это было, типа, странно. Но все плановые курсы в расписании присутствовали. В конце концов, по понятиям наших преподавателей, мы должны все четыре года изучать теорию и композицию, а утро было полностью отдано обязательным дисциплинам: английский, тригонометрия и неизбежная современная биология.
Поэтому только ко времени ланча я начала замечать, как многое на самом деле изменилось.
Кафетерий располагался в самом большом помещении школы. Он использовался так же, как концертный зал, потому что даже самые необычные частные школы типа «Джульярда» не могут занимать безграничное пространство в центре Манхэттена. Класс, где проходил третий и последний перед ланчем урок биологии, находился дверь в дверь с кафетерием, что открывало возможность оказаться среди первых в очереди. Войдя туда спустя десять секунд после звонка на ланч, я с удовольствием увидела массу незанятых столов. Знакомый мучнистый запах макарон с сыром, а la «Джульярд», одного из вполне сносных здешних кушаний, заставил меня улыбнуться.
Даже если «Системы» больше нет, приятно было вернуться обратно.
Набрав полный поднос, я огляделась в поисках кого-нибудь, к кому можно подсесть, в особенности к кому-то с полезными музыкальными навыками. Может, мы с Мосом когда-нибудь захотим пополнить группу музыкантами нового профиля.
И почти сразу же я заметила сидящую в одиночестве за угловым столом Эллен Бромович. Она была моих лет и фотличная виолончелистка, первое место в оркестре. В ранние годы учебы мы временно были лучшими подругами — пока не познакомились с кем-то еще.
Я села напротив нее. Виолончель — это круто, даже если про саму Эллен этого не скажешь. Да и никого более подходящего тут не было.
Она подняла взгляд от своих макарон с легким недоумением.
— Перл?
— Привет, Эллен.
Она вскинула брови.
— Не ожидала увидеть тебя здесь.
— Ну… — Я не была уверена, что точно она имеет в виду. — Мы какое-то время не виделись, и я просто подумала, почему бы не сказать тебе «привет!».
Она не отвечала, продолжая разглядывать меня.
— Как поживаешь? — спросила я.
— Интересный вопрос. — На ее лице возникла кривая улыбка. — Ну, теперь у тебя нет друзей, с кем сидеть за столом?
Я сглотнула, почувствовав себя более-менее не в своей тарелке.
— Нет. Остальные из «Нервной системы» были выпускниками. И твои друзья тоже закончили школу?
— Закончили школу? — Она покачала головой. — Нет. Но никто пока не вернулся.
— Не вернулся откуда?
— После лета.
Она оглядела кафетерий.
Здесь все еще было пустовато. И тихо, совсем не похоже на обычный для ланча хаос, который я помнила. Интересно, здесь всегда было так мирно и тихо или это просто еще один из тех маленьких сдвигов в восприятии, которые происходят после каникул?
Но на самом деле это не имело значения. Все вокруг кажется мельче с каждым годом, это можно понять. Но чтобы казалось более пустым?
— Ну, это было беспокойное лето, — сказала я. — Кризис санитарии, крысы и все такое прочее. Может, не все вернулись из Швейцарии — или куда там еще они сбежали.
Эллен покончила со своей порцией макарон с сыром.
— Мои друзья в Швейцарию на лето не ездят.
— Ох, и правда. — Я вспомнила, что студенты-стипендиаты всегда держатся вместе. — Ну, в Вермонт или куда там еще.
Она испустила еле заметный вздох.
— И все же это здорово — вернуться, правда? — спросила я.
Она прищурилась.
— Ты в удивительно хорошем настроении, В чем дело? Новый бойфренд или еще что-нибудь?
Я засмеялась.
— Никаких бойфрендов. Но да, я действительно счастлива. Погода, в конце концов, стала прохладнее, подземка на этой неделе работает, и я собрала новую группу. Все идет замечательно. И…
— И что?
— Ну, может, появится мальчик. Правда, пока я не уверена, что это хорошая идея.
Я почувствовала, как лицо расплывается в глупой улыбке.
Поистине, я вовсе не была уверена, что это хорошая идея, но, по крайней мере, мутный осадок из наших взаимоотношений с Мосом, в конце концов, исчез.
С возникновением группы всякое чувство обиды покинуло его. Он никогда больше не выражал недовольства по поводу наших ранних воскресных репетиций, просто демонстрировал готовность играть. Такой Мос был изумителен — как бы выразилась мама, очарователен, — полностью сосредотачиваясь во время игры, напряженно слушая остальных.
Ну, я временами и воображала, что эту сосредоточенность можно свести только к нам двоим, что мне удастся воздействовать на нее в каких-то других направлениях. И когда я писала песни в спальне, мне приходилось напоминать себе, что это не круто — особые отношения между товарищами по группе.
Марк и Минерва продемонстрировали мне, сколько неприятностей это может причинить. Я слышала, что за лето он полностью сломался. Еще бы! Должно быть, это трудно — потерять в — один и тот же день и девушку, и группу.
Поэтому я прикусывала язык, когда Мос начинал выглядеть по-настоящему разогретым и напряженным, напоминая себе, как это хорошо для группы и что для меня это важнее, чем любой парень. Но это не означает, что я никогда не думала о нем в таком плане.
Группа изменила и Минерву. В эти дни она становилась совершенно нормальной. Пусть она все еще носила темные очки, но идея выйти на солнце больше не ужасала ее. Не пугало и собственное отражение — зеркала стали ее новыми лучшими друзьями. И самое главное, ей нравилось наряжаться и тайком ускользать на репетиции. Каждый раз, когда мы играли, ее песни эволюционировали, смутное воодушевление обретало форму, под воздействием структуры музыки складываясь в стихи.
Скоро, совсем скоро, рассуждала я, слова реально обретут смысл.
Удивительно, но, казалось, больше всего Мин помогала Алана Рей. Ее трепещущие узоры окутывали неистовство Минервы, придавая ему форму и логику. Я сильно подозревала, что Алана Рей каким-то образом направляет всех нас — этакий гуру, барабанящий по ведрам для краски.
Я несколько раз ходила в Сеть, пытаясь уточнить, каково в точности ее состояние. Она подергивалась и притопывала, словно при синдроме Туретта, но никогда неуправляемо не изрыгала ругательства. Синдром Аспергера, казалось, подходил больше, за исключением галлюцинаций. Может, Минерва была права во время первой репетиции и у Аланы Рей какая-то форма аутизма, но это слово может означать все, что угодно. Однако, каково бы ни было на самом деле ее заболевание, возникало впечатление, что оно позволяет ей особым образом проникать в суть вещей. Итак, теперь, когда у нас имелись мудрая барабанщица и безумная певица уровня Тадж-Махала, у группы оставалось всего две проблемы; 1) у нас не было басиста, но этот вопрос я знала, как утрясти; и 2) у нас все еще не было названия…
— Как, по-твоему, звучит «Безумие против здравомыслия»? — спросила я Эллен.
— Прошу прощения?
— В качестве названия группы.
— Ммм… Полагаю, это имеет смысл. Новый звук?
— Типа того, но лучше.
Она пожала плечами.
— Правда, вы немного перебарщиваете, на мой взгляд; я имею в виду слово «безумие». Типа, «Уловка 22». «Уловка 22» — взаимопротиворечащие друг другу условия. Выражение пришло из одноименного романа Дж. Хеллера. Согласно пункту 22 устава описываемой в романе американской базы в Италии, летчика можно отстранить от полетов, только если он сам подаст заявление об этом и если при этом его признают сумасшедшим. Однако любой, обращающийся с такой просьбой, уже не сумасшедший, а каждый, кто с готовностью продолжает летать, безумец по определению, но отстранить его нельзя — он не сделал заявления. Таким образом, пункт 22 — своеобразная уловка, навсегда привязывающая солдата к военной службе.

Тебе могут сказать, что невозможно определить, кто безумен, кто нет, что на самом деле это либо притворство, либо люди просто не осознают, что безумны.
— Ладно.
Я вспомнила, почему временами общение с Эллен может быть занудным. Она какая-то… лишенная энтузиазма.
Но потом она улыбнулась.
— Не волнуйся, Перл. Ты что-нибудь придумаешь. Ты там играешь на гитаре?
— Нет, на клавишах. У нас уже достаточно гитаристов.
— Жаль. — Она подняла с пола футляр акустической гитары и поставила его на соседнее кресло. — Не возражала бы играть в группе.
Я уставилась на гитару.
— Зачем она тебе?
— Решила отказаться от виолончели.
— Что? Но ты же в прошлом году заняла первое место!
— Да, но виолончели… — Долгий вздох. — Они требуют слишком сложной инфраструктуры.
— Они что?
Она вздохнула; говоря, она передвигала тарелки на своем подносе.
— Для них нужна инфраструктура. Большинство виолончельных произведений написаны для оркестра, А что такое оркестр? Почти сотня музыкантов плюс все эти мастера, которые создают инструменты, содержат их в исправности, и еще целая куча народу, чтобы построить концертный зал. И чтобы платить за все это, нужно, чтобы каждый год тысячи зрителей покупали билеты, нужно вести переговоры с богатыми жертвователями, добиваться правительственных грантов… Вот почему оркестры есть только в по-настоящему больших городах.
— Эй, Эллен? Ты живешь в по-настоящему большом городе. Ты же не собираешься уехать на Аляску или еще куда-нибудь?
Она покачала головой.
— Нет. Но что, если большие города больше не работают? Что, если невозможно собрать вместе столько людей без того, чтобы все развалилось? Что, если…
Голос Эллен сошел на нет, она снова оглядела кафетерий.
Я проследила за ее взглядом. Помещение было по-прежнему заполнено всего на две трети, многие столы стояли целиком незанятые, и никакой очереди на раздачу. Как будто ни у кого в расписании не значился А-ланч.
Это начало всерьез тревожить меня. Куда, черт побери, все подевались?
— Что, если время оркестров прошло, Перл?
Я фыркнула.
— Оркестры существуют на протяжении столетий. Они часть… ну, не знаю… цивилизации, наверно.
— Да, цивилизации. В этом вся проблема… — Она бережно прикоснулась к футляру гитары. — Меня так достало повсюду таскать эту большую виолончель — словно мертвое тело в гробу. Захотелось чего-нибудь попроще. Чего-нибудь такого, на чем можно играть у костра независимо от того, существует цивилизация или нет.
По спине пробежал озноб.
— Что произошло с тобой этим летом, Эллен?
Она посмотрела на меня и после долгой паузы сказала:
— Папа ушел от нас.
— Вот дерьмо! — Я вспомнила то время, когда развелись родители. — Мне правда очень жаль. Типа… он оставил твою маму?
Эллен покачала головой.
— Не просто оставил. Видишь ли, кто-то укусил его в метро, и он… стал другим.
— Укусил его?
В памяти всплыли доходившие до меня слухи, что крысы распространяют что-то вроде бешенства, что на улицах сейчас попадаются люди, похожие на Мин, всегда голодные и всегда в темных очках.
Она кивнула, по-прежнему поглаживая гитарный гриф.
— По крайней мере, я все еще стипендиат и могу переключиться на гитару до того, как…
— Но ты же замечательная виолончелистка. И пока не можешь махнуть рукой на цивилизацию. В смысле, Нью-Йорк по-прежнему никуда не делся.
Она кивнула.
— В основном. Еще есть концерты, и занятия, и бейсбол. Но это, типа, как на «Титанике»: спасательных шлюпок хватает лишь для пассажиров первого класса. — Она оглядела зал. — Поэтому, увидев, что кого-то нет, я невольно задаюсь вопросом: может, эти пассажиры уже покинули тонущий корабль? И потом пол начинает накреняться, палубные кресла скользят мимо.
— Ммм… Ты о чем?
Эллен устремила на меня взгляд прищуренных глаз.
— Здесь что-то происходит, Перл. Спорю, твои друзья уже в Швейцарии или другом месте вроде этого.
— Они в основном просто закончили школу.
— Ну и что? Спорю, они в Швейцарии. Большинство людей, которые могут себе это позволить, уехали. Но мои друзья… — Она покачала головой. — У них нет водителей и телохранителей, и в школу они ездят на метро. Так что они просто прячутся, типа того.
— Но ты-то здесь.
— Только потому, что мы живем за углом. Мне не нужно ездить на метро. Плюс… — Она улыбнулась и снова прикоснулась к футляру на соседнем сиденье. — Я действительно хочу научиться играть на гитаре.
Мы поговорили еще — о ее отце, обо всем, что видели этим летом. Но мысленно я все время возвращалась к группе.
Слушая Эллен, я внезапно поняла, что группа вроде нашей тоже нуждается в сложной инфраструктуре, почти как любой симфонический оркестр. Нам требуются электронные инструменты и микрофоны, микшерные пульты, эхорезонаторы и уйма усилителей. Нам требуются ночные клубы, студии и фирмы звукозаписи, кабельные каналы, которые показывают музыкальные видео, и фанаты с CD-плеерами и электрическими розетками на дому.
Черт, нам необходима цивилизация.
В конце концов, мне трудно представить себе Моса и Мин, исполняющих музыку у костра.
Что, если фантастические рассказы Лус — правда и действительно надвигается какая-то большая битва? И что, если Эллен Бромович права и время оркестров прошло? Что, если болезнь, разрушившая «Нервную систему», в недалеком будущем сломает всю инфраструктуру и, следовательно, сделает невозможным существование такой группы, как наша?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30