https://wodolei.ru/catalog/mebel/tumba-bez-rakoviny/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


Улыбка исчезла с его лица, словно ее и не было.
– Нет.
– Но вы пытались ее купить?
– Не имел такой возможности. Я ее не видел.
– А если бы увидели, как бы вы узнали, что она моя сестра?
– Если бы я ее увидел, то решил бы, что это вы.
– Когда вы впервые узнали о существовании мисс Гласс? – вмешался в допрос Кайсер.
– Мое внимание привлекла фотография, опубликованная в «Интернэшнл геральд трибюн» в начале восьмидесятых. – Он хмыкнул. – Честно говоря, я даже подпрыгнул тогда в кресле, увидев подпись: «Дж. Гласс».
– Я так подписываюсь в память об отце.
– Весьма похвально. Но, боюсь, в тот день испытал шок не только я, а многие, кто был с ним знаком.
– Да, мне это известно. Через несколько лет я стала подписываться уже полным именем. – Я на несколько секунд задумалась, а потом задала де Беку вопрос, который не могла не задать: – Каким он был человеком?
– Разным. В начале нашего знакомства он мало чем отличался от прочих американцев – всех этих взрослых детей с выпученными глазами. Но потом изменился. У него был зоркий глаз, который подмечал то, что в упор не видели его соотечественники, да и не только. Ему не надо было повторять дважды. Он мало что знал об Азии, но впитывал знания и впечатления как губка. Он был открыт всему новому. И вьетнамцы, кстати, любили его.
– Женщины тоже?
Еще один красноречивый жест, означавший скорее всего: «Мужчина всегда остается мужчиной».
– Может быть, у него была какая-то конкретная женщина, которую вы знали?
– У всех американцев на той войне были конкретные женщины. Впрочем, когда я говорю обо «всех американцах», к Джонатану это не относится.
– Месье де Бек, постарайтесь все-таки вспомнить. У него была во Вьетнаме другая семья? Местная?
– А если бы была? Что бы вы на это сказали?
Я быстро опустила глаза.
– Не знаю. Просто хочу услышать правду.
– Вы видели Ли?
– Да, а что?
– Она наполовину вьетнамка, наполовину француженка. Таких много. И это самые красивые женщины на земле.
– У моего отца была такая же?
– По крайней мере он имел возможность встречаться с такими женщинами.
– У вас на плантации?
– А где же еще?
Де Бек почти никогда не отвечал на вопрос прямо. Его можно было понимать и так и эдак. Обычно я умею общаться с подобными людьми, докапываясь до истины. Но сейчас растерялась. Если у моего отца была другая семья, неужели так трудно сказать это?
– А кстати, – вдруг воскликнул де Бек, – вы знали, что в семьдесят втором, помимо исчезновения вашего отца, случилось еще одно любопытное событие? Закрылся журнал «Лук энд лайф», с которым он активно сотрудничал.
– И что? Какая связь?
– О, это был хороший журнал. И таких было немало в те времена. Но те времена закончились. Ушла эпоха. Мне кажется, Джонатан не смог бы вынести засилья «желтой прессы» и телевидения, ему было бы больно наблюдать за скоропостижной кончиной индустрии, в которой он сделал себе имя.
– И что это значит? Вы хотите сказать, что ему некуда было возвращаться?
– Я лишь хотел сказать, что те годы стали концом эпохи великих фотожурналистов. Джонатан входил в их число. Он был лауреатом всех известных премий. Он и его друзья много раз смотрели смерти в лицо и делали свою работу. Они скрупулезно увековечивали все ужасы двадцатого столетия, разъезжая для этого по всему свету. О, эти славные труженики! У них не было ни нормальной семейной жизни, ни больших денег, но им принадлежал весь мир! Я бы даже так сказал: Джонатан и его коллеги являлись переходным звеном от поколения молодых Хемингуэев к поколению звезд рок-н-ролла.
– Но вы сказали, что их время ушло. И ушло еще тогда – в семидесятых. Я вас правильно поняла?
– Да, после вьетнамской войны мир изменился. Америка в первую очередь. Да и Франция, если уж на то пошло.
Кайсер кашлянул в кулак и заметил:
– Если можно, давайте вернемся к разговору о сестре мисс Гласс.
– Не возражаю, – отозвался де Бек, даже не посмотрев в его сторону и продолжая буравить меня пристальным взглядом. – Скажите, Джордан, с какой целью вы подключились к этому расследованию? Чего вы лично хотите добиться? Или вы мечтаете о правосудии?
– О правосудии не мечтают, его вершат.
– А что вы понимаете под правосудием применительно к вашему делу? Хотите наказать человека, создавшего все эти картины? Человека, который выкрал тех женщин из их домов ради того, чтобы обессмертить их образы?
– Мы говорим сейчас об одном человеке или о двух? – спросила я. – Мы имеем дело в первую очередь с похищениями – значит, речь идет о похитителе. Мы также имеем дело с живописными полотнами, и, стало быть, речь идет о художнике. Это один человек?
– Вопрос не по адресу. Но все-таки признайтесь, вы жаждете отмщения, наказания?
– Скорее хочу остановить его, чтобы больше никто не пострадал от его рук.
Де Бек задумчиво уставился на свой бокал.
– Понимаю. А скажите, у вас еще осталась надежда относительно судьбы вашей сестры?
– Мне трудно сказать...
– Как по-вашему, она еще может быть жива?
– Я была почти убеждена в обратном. Пока не увидела в Гонконге ту картину. А теперь не знаю, что и думать. – Я рассчитывала, что де Бек задаст еще вопросы, но тот молчал, поэтому пришлось продолжить опять мне: – А вы сами как думаете? Эти женщины еще могут быть живы?
Француз вздохнул:
– Думаю, что нет.
В первую секунду мне показалось, что я его не расслышала. Настолько чудовищно выглядел этот приговор в устах человека, который наверняка располагал большим объемом информации, чем все мы, вместе взятые. Когда о гибели похищенных женщин рассуждал Ленц, я воспринимала это спокойно. Как одну из версий. Де Бек – другое дело.
– Но ведь мы же можем допустить, что не все жертвы разделили печальную участь, – упрямо прошептала я.
– С чего вдруг? – удивился Кайсер.
– Всякое бывает. Даже конвейер ломается. Не существует плана, застрахованного от осечек. Я вот пытаюсь себе представить, что одна или, может быть, две из тех девятнадцати женщин выжили, и эта мысль не кажется мне такой уж абсурдной.
– А мы все-таки говорим о девятнадцати женщинах? – спросил Кайсер. – В настоящий момент мы прилагаем все силы, чтобы опознать по картинам жертв. Но у нас серьезная нестыковка. Из Нового Орлеана было похищено только одиннадцать женщин. Если представить, что художник рисовал каждую лишь однажды, то в воздухе повисают восемь «неодушевленных» полотен.
– Может быть, на этих картинах художнику позировали обычные натурщицы? – предположил де Бек. – Получали стандартное вознаграждение и уходили с миром. По-моему, выглядит логично.
– Хотелось бы в это верить. Но у нас еще одна проблема. Некоторые полотна настолько абстрактны, что по ним не удается провести опознание. Мы даже известных нам одиннадцать женщин пока не смогли «распределить» по картинам.
– Ранние полотна вовсе не абстрактны, – возразил де Бек. – Они написаны в импрессионистской и постимпрессионистской манере. Это разные вещи. Изображения на картинах импрессионистов узнаваемы, но не реалистичны. Эффект достигается тем, что художник не смешивает цвета, пытаясь добиться фотографического правдоподобия. Импрессионизм – прямой взгляд на вещи, не обремененный ничем. Я бы предположил, что эти картины художник писал быстро, пытаясь схватить самую суть.
– А может, он стремился избежать последующего опознания? – заметил Кайсер.
– Ваша профессия – допускать все мыслимые версии.
– Если все же представить, что кто-то из жертв еще жив, – вступила я. – Где она или они могут находиться? Почему им до сих пор не удалось дать о себе знать?
– Мир велик, ma cherie, и затеряться в нем очень легко. Подумайте лучше о себе. Мне кажется, этот художник переживает сейчас сложный, возможно, переломный момент. Он неспокоен. И факт вашего активного сотрудничества с ФБР может стать ему известным и привлечь его внимание. Я бы не хотел, чтобы с вами что-то случилось.
– Мы сумеем позаботиться о мисс Гласс, – холодно произнес Кайсер.
– ФБР всегда так говорит, но эти слова не мешают ему время от времени допускать промашки, – возразил де Бек. – Вы знаете, у меня есть предложение для мисс Гласс. Остаться здесь. Со мной. До тех пор, пока все не разрешится.
– Что?! – поразилась я.
– Вы будете абсолютно свободны и вольны располагать собой по собственному усмотрению. Но здесь я смогу вас защитить и гарантирую это. Уж простите старика, но я не доверяю ФБР.
– Благодарю за участие, месье де Бек, но я хотела бы и дальше принимать участие в расследовании.
– Если так, послушайте моего совета. Будьте осторожны. Серия «Спящие женщины» красноречиво свидетельствует о том, что художник находится в поисках главного смысла. Его ранние работы совсем не похожи на последние. В них проскальзывает неуверенность, непонимание собственных желаний. Они представляют интерес лишь как наброски ко всему последующему. Зато последние работы буквально дышат смыслом. Смыслом смерти. К чему стремится этот человек в конечном итоге? Не знаю. Но я бы не хотел, чтобы ваши пути пересеклись.
– Если вдруг пересекутся... купите картину, где буду я. Лучше уж висеть здесь, чем в Гонконге.
Француз усмехнулся:
– Клянусь, я дам за нее любую цену.
Де Бек поднялся, отошел к стеклянной стене и стал смотреть вдаль, на бухту. Мне доводилось фотографировать известных преступников, и что-то в позе хозяина дома напомнило о тех работах. Здесь, в обстановке изысканного комфорта, в окружении драгоценных предметов искусства, он удивительным образом походил на какого-нибудь зэка в камере смертников «Анголы» или Парчмен-фарм «Ангола», Парчмен-фарм – главные тюрьмы штатов Луизиана и Миссисипи в США.

.
– Пожалуй, нам пора, – подал голос Кайсер.
Я все ждала, что де Бек обернется, но этого не произошло. И лишь в дверях я услышала его меланхолический голос:
– Несмотря на измышления вашего друга, запомните одно, Джордан. Французы умеют быть верными.
– Я запомню.
– Ли проводит вас.
– Merci.
Все-таки он обернулся и махнул на прощание рукой. Я вдруг поняла, что он мне действительно симпатизирует. А еще я поняла, что он знал моего отца гораздо ближе, чем пожелал нам рассказать.
– А как же номер телефона? Вы обещали.
– Вы получите его в самолете.

* * *

«Рейнджровер» неспешно катил в аэропорт. В салон вливались лучи яркого солнца. Посмотрев в окно, я увидела синюю ящерицу, притаившуюся в придорожных кустах. Словно перехватив мой взгляд, она мгновенно исчезла из виду. А перед моим мысленным взором тут же встали картины из домашней галереи де Бека. В голове мелькнула поразительная догадка.
– Я только сейчас поняла одну важную вещь...
Но Кайсер не дал мне продолжить, положив свою сильную ладонь на мое колено. После этого мы молчали вплоть до аэропорта. И лишь когда шофер выгрузил фотоснаряжение из кузова и уехал, Кайсер как ни в чем не бывало спросил:
– Что вы поняли?
– Я знаю, где художник писал свои картины.
– Где?
– Я неправильно выразилась. Конкретное место, конечно, не назову. Просто знаю, в каких условиях они создавались.
– Ну и в каких?
– Художник писал их при естественном освещении. Это настолько очевидно, что мне даже в голову не пришло увидеть в этом улику. Только вот сейчас вспомнила, по дороге сюда.
– Хорошо, но чем вы мотивируете свою догадку?
– Это не догадка, а утверждение. У меня за плечами двадцать пять лет похожей работы. Значение правильного освещения для передачи определенных оттенков цвета трудно переоценить. Весь наш профессиональный свет, который мы устанавливаем перед съемкой, вся эта сложная аппаратура не более чем имитация натурального освещения. И каждый фотограф видит эту имитацию. Я думаю, что художники относятся к таким вещам еще более чутко. Не знаю, насколько это поможет в нашем деле, но уверена в своих словах на сто процентов.
– Тогда это, пожалуй, облегчит нам поиски. Скажите, а если свет вливается в комнату через окно, он тоже считается естественным?
– Смотря какое окно и какое стекло.
– Но если предположить, что он рисовал этих женщин не в помещении, а на открытом воздухе, то это должно быть весьма уединенное место. Вокруг Нового Орлеана есть леса и болота, но каждый раз таскаться туда с мольбертом, красками и жертвой за пазухой – как-то сложно.
– А если это задний дворик городского дома? – предположила я. – В Новом Орлеане до черта таких двориков и садиков. Мне кажется, надо поискать там.
Кайсер похлопал меня по плечу.
– Я бы рекомендовал вам поступать в Академию ФБР, мисс Гласс. Ну, полетели.
Я не двинулась с места.
– А знаете, агент Кайсер, вы едва все не испортили! Какого черта вы затеяли этот идиотский спор со стариком о Франции и французах?
Он хмыкнул.
– Когда мало времени, а нужно получить как можно больше информации о человеке, дружеские посиделки не подходят. Необходимо его спровоцировать, задеть за живое, тогда он раскроется.
– Вот он и раскрылся, вы едва не подрались там, и все.
– Нет, не все.
– А что еще?
– Может быть, мы все-таки поднимемся на борт?
Он буквально впихнул меня в салон самолета, а сам ушел совещаться с пилотами. Через пару минут вернулся и опустился на кресло рядом со мной.
– Надо позвонить Бакстеру, поболтать кое о чем.
– Сначала скажите про де Бека.
– Он ругал американцев, а в то же самое время принимал некое решение в отношении вас.
– Какое решение?! – опешила я.
– Не знаю. Он весьма вами заинтересовался.
– Это неудивительно, ведь он хорошо знал моего отца.
– Не в этом дело. Де Бек замешан в этом деле, погряз в нем по самую макушку. Я это чувствую!
– Может быть, тех женщин на самом деле не убивают? А переправляют куда-то? В ту же Азию?
– На самолете де Бека?
– Хотя бы и так. Вы уже отследили все его рейсы за последний год?
– Это не так просто. Самолет частный. Впрочем, Бакстер что-нибудь придумает. Он мастер разгадывать такие ребусы.
Кайсер ушел в голову салона, примостился на другом кресле и стал звонить. Я не могла со своего места понять, о чем они говорили с Бакстером, но видела, что Кайсер все больше напрягается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64


А-П

П-Я