Норма на удочку пять килограмм? Пять. А у тебя, слушай, сколько?
– Не знаю.
– Опять не знаю. Вот составим акт, узнаешь.
– Взвесить надо сперва.
– Взвесим, слушай, взвесим, не беспокойся. – Он достал из нагрудного кармана куртки пружинные весы чуть больше авторучки, посмотрел на них, потом на улыбнувшегося невольно Парфеньку. – Тебе весело, да? Я тебе посмеюсь, слушай! Где рыба?
– В воде, Тигран… эта… Тиграныч Вартан…
– Вартан Тигранович, сколько раз говорить! Начальника своего не знаешь, старая мормышка! В какой воде, слушай? Смеяться, да?
– В этой, в машинной, – Парфенька ткнул вздрагивающей рукой в цистерну, – ив той, в заливе которая.
– В той, в этой, слушай… – Сидоров-Нерсесян, довольный, что напугал Парфеньку, смягчился: – А шланг зачем? Да цветной еще, широкий. Никогда не видал таких толстых.
– Это не шланг, это рыба. Неизвестная. Голубок думал, что Лукерья, а это не Лукерья и совсем не щука.
– Не Лукерья, не щука… Ты мне ваньку, понимаешь, не гоняй, ты… Хм… – Сидоров-Нерсесян озадаченно умолк, потрогал толстенный шланг рукой, заметил его ответную дрожь, плотную чешую, заглянул под машину на берег и, разогнувшись, уставился на Парфеньку: – Хочешь уйти от наказанья, да? Ты что наделал, слушай! Мне говорили, Шатунов, что ты особенный, но чтобы до таких мер…
– Да я это… Ватран Тиграныч…
– Вартан, а не Ватран, русским языком говорю! Ну?
– Никогда не нарушал… это… ей-богу, хоть кого спроси, а взвесить, как ее взвесишь, когда она не кончается.
– Подождем, когда кончится, слушай. И оденься, скоро милиция приедет. Давно поймал?
– Нне-да-аввно. – Парфенька уже прыгал на одной ноге, целясь другой в штанину и оступаясь.
Он стыдился сегодня своей привычной послушности, чувствовал сперва слабое, а потом все нарастающее внутреннее сопротивление могучему Тиграну Вартану… в общем, кавказскому Сидорову и боялся этого своего желания возражать начальству, не понимал себя. И не мог понять, потому что сегодня первым из людей дотянулся до вечно убегающего, как линия горизонта, идеала, смело вцепился в эту живую, неровную, безразмерную линию, не дал ей отодвинуться, удержал ее, усмирил, добился полного или почти полного подчинения, и при этом чувствовал себя необычайно сильным, смелым, ловким, умным, терпеливым, мужественным. Как всегда на рыбалке. Будь он другим, не видать бы людям такого чуда, а теперь – вот оно, глядите кому сколько влезет, не жалко. Грозный Тигран Нерсесян, кавказский Сидоров, уже нагляделся, сел вон под ветлу и размышляет, как наказать Парфеньку. Будто он простой браконьер, а не герой, который только что испытал звездные свои минуты, узнал о могуществе и величии рода Шатуновых, ощутил мощный разряд его наследственного тока – от тех волжских рыбаков, охотников, крестьян, солдат, бурлаков, опять крестьян и солдат, которые растили и передавали друг'другу семя нынешнего Парфеньки, копили ту электродвижущую силу, которая дала на конце родовой цепочки ослепительный разряд подвига. Впрочем, все это Парфенька лишь смутно чувствовал и сильно колебался в правоте своих чувств, потому что робость свою перед инспектором рыбнадзора до конца не преодолел.
– Цел, батяня? – заорал Витяй, свалив велосипед у ног вздрогнувшего отца. – О-о, да к нам Сидор Нерсесянович явились, привет начальству!
– Сидоров-Нерсесян, дурак! – Инспектор, сидевший в тени ветлы, презрительно повернулся к ним спиной. – Какие бестолковые отец с сыном! Яблочко от яблоньки недалеко растет.
Парфенька приложил палец к губам, – не связывайся, сынок, – спросил тихонько:
– Не ругали тебя доярки-то, обойдутся?
– О чем разговор! Такой народ не сломить никакими лишениями. Из деревни пожарную машину вызвали, она слила им свою цистерну – бидоны помыть, то-се. С рыбой как думаешь? Живой ее не довезти – разорвем надвое или обдерем, если волоком.
– Не знаю, сынок. Тут надо Сеню Хромкина, без него и без техники не.получится.
– Съездить? – Витяй оглянулся на враждебную спину инспектора у ветлы, успокоил отца разудалой улыбкой. – Не поддавайся, батяня, я – мигом! – Сграбастал за рога сверкающий мопед, оседлал его, лягнул ногой по педали и, обдав дымным ревом, покатил.
Никого не боится, разбойник.
Грузный Сидоров-Нерсесян на диво быстро вскочил и проворно наладился вслед, но бежать в гору такому солидному человеку было тяжело, и он, задохнувшись, остановился, потряс кулаком длинноволосой уменьшающейся фигуре.
Потом вернулся к Парфеньке.
– Куда двинул своего отростка, речная коряга? Вину хочешь усугублять, да? Па-ачему молчишь, слушай? Разбой па-ащряешь, да?
Парфенька стоял перед надвинувшимся на него инспектором, глядел в его страшные черно-лакированные глаза и не пятился, не отступал, не отводил взгляда. Впервые в жизни. Родовая шатуновская цепочка натянулась струной вслед за Витяем и уже вибрировала-пела от предельного напряжения, и мчались по ней другие сигналы – протеста, неповиновения, бунта, решимости стоять до конца.
И Парфенька не отступил, не отвел взгляда. Он вспомнил разудалую улыбку Витяя, не очень путевого, но смелого, бестрепетного, готового на все, и сам облегченно улыбнулся. Уверенное продолжение Парфеньки в этом мире, продолжение всего рода Шатуновых, а значит, и всей жизни сулилось сбыться. Да и эту чудо-рыбину, сказочно-пригожую Лукерью-наяду, поймал в конце концов не Сидоров-Нерсесян, а Парфенька, и он запросто может назвать ее в честь своей супруги Пелагеей, хотя больно уж большая, как-то не подходит к настоящей Пелагее, особенно к нынешней, старой. А вот когда была молодая…
– Черт с тобой, старая мормышка, – отступил инспектор. – Приедет милиция, за все, слушай, подведем расчет. Не думай, что твой косматый сыночек уйдет от меня. Примем меры, не думай.
Он опять пошел под ветлу, сел в ее тень на траву и привалился спиной к стволу. С этим народом никогда покоя нет. Никогда и нигде, слушай. Самый беспокойный и безграничный народ – это наш великий, слушай, русский, так называемый старший брат, аксакал советских народов. И нигде у него порядка нет, ни на учреждениях, ни в предприятиях. В областной конторе работал – совещания да бумаги, сюда, к самой Волге перешел – браконьеры и нарушения. Там заседают, тут воруют. Как это так, слушай? Где смысл и правильность жизни? Или старшему брату все можно, да? А ты подумал, дорогой, что младшие братья у тебя учатся?…
– Вроде дрожит, – сказал Парфенька. Кинулся к водовозке, притронулся рукой к напряженно свисающему телу рыбы и ощутил едва заметное мерцание. Встав на колесо, он ухватился за скобу и влез на цистерну. Вода в ней сверху вроде бы покрывалась пузырьками. – Задыхается, – крикнул тревожно он, спрыгивая на траву. – Задыхается она, Тигран Вартаныч!
– Ва-артан Тигранович, а не Тигран Вартанович, – устало поправил инспектор. Однако поднялся, подошел к Парфеньке и лично убедился, что рыба вздрагивает, а над горловиной цистерны белеют пузырьки пены. Что тут делать? Ничего примерного не сделаешь. А вслух приказал строго: – Сейчас же принимай экстренные меры, слушай.
– Ага, меры, – заторопился Парфенька. – Воду надо другую. Я пока ведром зачну таскать, ладно? Крантик откручу, спущу малость, а сверху стану доливать свежей.
– Чем ты, слушай, дольешь, умная твоя голова?
– Ведрами. У Витяя есть, он запасливый. А вы поезжайте скорее в Ивановку, пожарную машину возьмите.
– Па-ачему, слушай, я в Ивановку, а ты здесь?
– Так ведь, это… не дадут мне, а вы начальник… товарищ этот…
– Браконьер – товарищ? Нашел товарища. Друг еще скажешь, да?
– Нет, гражданин… этот… Сидоров-Нерсесянов.
– Нерсесян! Все перепутал, пенсионная книжка. На чем я поеду? Смеешься, да?
– На велике, тут же близко. А взад – на машине. Вот нате, берите. Да скорее поезжайте, не думайте лишнего – задохнется же! – Сунул ему свой велосипед, подтолкнул в плечо и кинулся к машине за ведрами.
Сидоров-Нерсесян не привык к такой бесцеремонности, помотал головой, осуждая бестолкового браконьера, однако послушался и вывел велосипед на взгорок. Прежде чем сесть, оглянулся сверху и увидел Парфеньку уже бегущим от залива с двумя полными ведрами в руках, жестяным и резиновым. Быстрый человек, хоть и нарушитель. Почему-то жалость к рыбе проявил, хотя не должен проявлять: браконьер же!
Кривоносый ивановский пожарник сперва отказал в машине, не понимая со сна, зачем для пойманной рыбы, к тому же одной-единственной, целая цистерна воды, но когда узнал, что рыба пока без конца и поймана лишь частично, вскочил за руль, хлопнул дверцей и покатил к заливу, позабыв про инспектора. Будто его совсем не было и кривоносый пожарник сам догадался спасти рыбу. Такой негодник, слушай. Никакого уважения к начальнику. Ну подожди же!
Сидоров-Нерсесян оседлал велосипед, приподнялся и всем шестипудовым весом нажал на педали. Не уйдешь, сукин сынок!
За деревней, на ухабистой полевой дороге он нагнал ковыляющую по-утиному красную машину, погрозил кабине кулаком и вырвался вперед..Чтобы какой-то лежебокий пожарник, слушай, обгонял советский рыбнадзор – не будет такого происшествия, понимаешь!
Парфенька встретил его с ликованием.
– Ну молодец, начальник! Спасибо! На велике машину обогнал, а! Ближе, ближе подъезжай! – закричал он пожарнику, показывая рукой на водовозку и забегая вперед, чтобы заслонить лежащее на траве тело рыбы: наедет ненароком, бестолочь.
Пожарник ловко поставил свою машину рядом с водовозкой и выскочил смотреть чудо, но Парфенька погнал его работать:
– Потом наглядишься, потом. Живо скачивай воду в нашу цистерну. А вы, гражданин начальник, берите шланг водовозки. Как я кран отверну, так поливайте рыбину на берегу. Чего зря воде пропадать. Ну, с богом!…
В несколько минут они слили «старую» воду из водовозки на заблестевшее в траве тело рыбы, закачали ей из пожарной машины, свежей, и пожарник отправился на экскурсию, охая и качая головой в форменном картузе, а Сидоров-Нерсесян сел на подножку водовозки покурить. Задымив «казбечину», он протянул коробку Парфеньке. Тот помотал заячьим малахаем:
– Не привержен.
Сидоров-Нерсесян сдвинул на затылок мотоциклетный шлем:
– Ты, может, и не пьешь?
– Не пью. Я только чай люблю, гражданин начальник. И еще квас. Хотел сюда захватить холодненького, с вечера в термоске припас, да забыл в торопливости. Лучше кваса напитка нету.
– Какой же ты, слушай, браконьер, если не куришь, не пьешь, ничего другого не делаешь? И рыбу жалеешь?
– Завсегда жалею.
– А ловишь?
– Всю жизнь ловлю. Судьба такая, чтобы ловить. А вы меня ловите, по своей должности…
– Му-удрец! Все вместе поставил: меня, себя, рыбу… Я не тебя ловлю, слушай, я – рыбнадзор, обязанности выполняю, долг. Высокий гражданский, понимаешь, долг. Я – персонал, слушай!
– Это мы понимаем. А только зачем нас гонять, когда все одно ей жизни нет? Вон «Химмаш» недавно свою гадость в Волгу спустил, директора сняли. Эх, гражданин начальник!…
– Чего «эх», чего «эх», слушай! Если завод нарушает, и ты должен нарушать, да?
– Не нарушал я. Мне же много не надо, я же для народу…
– Все мы, слушай, для народа, а разберешься в последовательности – против. И ты первый.
V
К шести часам в утреннюю перекличку ивановских петухов ввязались весело собаки, деревянно застукали калитки и двери, чаще зазвучали людские голоса, потом затрещали мотоциклы и мопеды, заурчали грузовики и тракторы – деревня собиралась на колхозную работу.
Парфенька, любивший эту трудовую музыку, лежал на траве у водовозки и блаженствовал, пока не уловил на самом распевном месте сбой и короткое замешательство. Он насторожился: слишком уж резко выделилась железная трель мотоциклов. Но вот оглашенно завизжали и мопеды, взревели, давя голоса людей, тракторы, завыла сирена второй пожарной машины, и весь этот гремучий базар угрожающе-стремительно стал нарастать. Парфенька вскочил:
– К нам грянули!
– Ну и что? – Сидоров-Нерсесян нехотя встал с подножки машины. – Экскурсия, может быть? Может. И если граждане хотят…
– Они же напугают ее; растопчут!
– Не бойся, слушай. Она сама любого гражданина напугает. Вот увидят ее и назад побегут. – Но все же поманил пальцем кривоносого пожарника, собравшегося уезжать: – Подожди, слушай. Вода у тебя осталась?… Тогда приготовь шланг. Если будет нарушение, пустишь струю.
– На людей? Не имею права.
– Я отвечаю, слушай. Ты включи, я сам направлю. Нельзя, слушай, губить народное добро. Так, Шатунов?
– Истинная правда, начальник. Спасибо вам, век не забуду! Вот, вот они, вороны!
На бугор выскочили два пламенных сверкающих мотоцикла «Ява» и один шустрый, тоже красный и хромированный мопед. Их всадники на миг застопорились, и один из-под ладони, как богатырь с известной картины, поглядел на люцерновую луговину и машины перед заливом.
– Здесь! – крикнул он, и все трое с треском покатились вниз, к рыбе.
Сидоров-Нерсесян с Парфенькой встали у водовозки, прикрывая рыбу, но с бугра вылетело еще несколько мотоциклов и мопедов, потом покатились велосипедисты, затем взгромоздились четыре трактора «Беларусь» с навесными культиваторами и сеноуборочными орудиями, вторая пожарная машина и два бортовых «газона» с народом, бежал, обливаясь потом, пеший люд. В несколько минут берег залива был затоплен техникой и людьми, которые сразу же бросились к чудо-рыбине.
– Не трогать, ироды!… Не бери, слушай! – кричали Сидоров-Нерсесян с Парфенькой, расталкивая народ.
Но вдоль рыбины, с обоих ее боков, уже толпилась от водовозки до самого залива двухрядная шумная очередь.
– Где же полторы сажени, когда без конца? Сплетники.
– Да не Лукерья это, говорил же Бугор!
– Везет человеку!
– Парфеньке? Ага, он такой…
– Я тоже его знаю. Про него даже в газете писали.
– Бабы, бабоньки, дайте хоть одним глазком!
– Кто писал-то? Мухин и Комаровский?
– Убери лопату, не трожь.
– А что? И они, и сам Коптилкин. В областной теперь служит, «спецкор» подписывается. Спец, понял?
– А наш Парфенька не спец? Он покажет, где у рыбы титьки.
Парфенька взял пожарный шланг и направил наконечник ствола на толпу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48