"Научный коммунизм -- это стройная система
знаний". Собственно, это и все, что я знаю о научном коммунизме. Но знаю основательно. В мое время Митюков был замполитом и бессменным секретарем партбюро, а как его должность теперь называется, я не знал. И знать не хотел. Но как раз он-то заметил меня, узнал и окликнул:
-- Пастухов! А ты почему не в форме?
Я вообще-то не гордый, меня все в деревне зовут на "ты". Но все же есть какие-то границы, которые, по-моему, переступать не следует. Полковнику Митюкову, в частности. Поэтому я приветливо улыбнулся и ответил:
-- Здравствуйте, полковник. Извините, не узнал вас. Я был уверен, что вы давно уже генерал.
Вот так. Умылся?
Ольга укоризненно на меня посмотрела. Я сокрушенно развел руками. Ну, неблагородный я человек. Сам знаю. Борюсь с собой. Упорно. Но пока безуспешно.
-- А в штатском я по очень простой причине, -- продолжал я тем же светским тоном. -- Видите ли, меня -- как бы это получше сказать? - вышибли из армии без права на ношение формы. И на получение пенсии. Даже не знаю, что обиднее.
-- Вышибли? -- удивился он. -- Ты же был капитаном! Уже через три года после выпуска!
-- Через два.
-- Надо же, -- равнодушно посочувствовал он. -- А чем теперь занимаешься?
-- Да так, кручусь по мелочам. Разрешите, полковник, представить вам мою жену. Познакомься, Ольга. Это полковник Митюков, я тебе о нем много рассказывал. Доктор исторических наук. Он читал нам научный коммунизм. Это был мой самый любимый предмет. После строевой подготовки.
-- Кандидат, -- поправил Митюков и переключил внимание на Ольгу. --Очень приятно познакомиться. Мне знакомо ваше лицо. Я мог вас где-нибудь видеть?
-- Запросто, -- сказал я. -- В Большом зале консерватории.
-- Вы певица?
-- Да ну, что вы, -- снова вмешался я. -- Обыкновенная деревенская домохозяйка. Хотя по профессии музыковед.
-- А ты обыкновенный деревенский плотник, -- парировала Ольга.
Я решительно возразил:
-- Ничего подобного. Столяр.
-- Это, наверное, большая разница? -- не без иронии предположил Митюков.
-- Принципиальная, -- подтвердил я. -- Как между полковником и генералом.
И снова виновато глянул на Ольгу. Ну вот такая я сука. Нужно было смотреть, за кого выходила замуж. Я и тогда не притворялся выпускником дипломатической академии.
-- Не обращайте на него внимания, его шутки далеко не всегда удачны, --проговорила Ольга и с улыбкой прикоснулась рукой к локтю Митюкова. Эдак доверительно. Как бы умоляя о снисхождении. Рукой в белой лайковой перчатке по локоть. Выпростанной из-под небрежно наброшенного на плечи норкового полупердяйчика. Когда этот шнурок из бутика хотел мне сообщить, сколько это стоит, я не стал слушать. Дал ему кредитную карточку "Виза" и сказал: "Сунь ее куда следует, а мне ничего не говори. Вообще ничего. Понял? Может, мне повезет и я так до конца жизни этого не узнаю. Потому что покупать такие вещи -- грех. Как чревоугодие. А оно, между прочим, в православии считается самым тяжким грехом. Вторым после уныния".
Он понял. И Митюков, судя по его физиономии, понял. Он взглянул вниз, на Настену, которая деловито посыпала песочком его сверкающие штиблеты, и не слишком естественно улыбнулся.
-- Какое прелестное дитя! Вся в маму! И как нас зовут?
Прелестное дитя посмотрело на него снизу и спросило:
-- А у вас автомат есть?
-- Нет, -- честно признался Митюков.
-- А у папы был, -- сказала Настена и потеряла к нему всяческий интерес.
Полковник повернулся к начальнику училища и отрекомендовал ему Ольгу. А затем небрежно представил меня:
-- Ее супруг. Пастухов, наш выпускник.
При этих словах какой-то довольно молодой штатский в коротком светлом плаще, стоявший рядом с генерал-лейтенантом, быстро взглянул на меня и тут же отвернулся, продолжая созерцать праздничную толпу, вливавшуюся через ворота на территорию училища.
Нестеров суховато-любезно поклонился Ольге и протянул мне руку:
-- Здравствуйте, Сергей Сергеевич. Спасибо, что приехали.
-- Спасибо, что пригласили, -- ответил я. -- Вы что, всем выпускникам разослали приглашения? Не боитесь, что места не хватит?
-- Нет, только тем, кто закончил училище с отличием.
-- Тогда хватит, -- сказал я.
Он хмуро покивал:
-- Что делать! Такова жизнь.
-- Да, -- согласился я. -- Такова.
Тут в ворота училища вкатились три черные "Волги", утыканные антеннами, младшие офицеры кинулись к ним открывать дверцы, а начальствующий состав с приличной неспешностью двинулся встречать высоких гостей.
Только штатский, который стоял рядом с начальником училища, остался на месте. Будто это его не касалось. И может быть, действительно не касалось. А что, интересно, его касалось?
Мы снова влились в праздничную толпу. Ольга внимательно посмотрела на меня:
-- Ну? В чем дело?
-- Что про что?
-- Про то. "Такова жизнь". Какова?
-- Ты же сама слышала. Такова. Боюсь, не удастся мне встретиться с однокашниками. Из нашего выпуска красные дипломы получили шестеро. Трое в Чечне остались. Один в Абхазии. И один в Таджикистане.
-- Как - остались?
-- Ну как. Насовсем.
Она помолчала и предложила:
-- Хочешь уехать?
-- Почему? Раз приехали на праздник, давай праздновать. Ты же хочешь посмотреть, как я жил?
-- Очень, -- сказала она. -- Да, очень.
Пока готовилась торжественная часть, я показал Ольге казарму, в которой прошли лучшие годы моей молодой жизни, кухню, на которой тоннами чистил картошку по нарядам вне очереди. Правда, сортир, который драил по тем же нарядам, показывать не стал. Зато с особенным удовольствием показал "губу", обитель размышлений.
-- Ты сидел на "губе"? -- поразилась Ольга.
-- Здравствуйте. Какой же нормальный человек не сидел на "губе"?
-- И часто?
-- Сейчас точно скажу. Сколько у Бетховена симфоний?
-- Девять.
-- Правильно, девять. На все девять у нас был абонемент в Зал Чайковского. И еще одна симфония Малера. Очень длинная.
-- Пятая.
-- Возможно. Хорошая симфония. Но явно затянута. Я опоздал из увольнения ровно на два с половиной часа. Десять "губарей" получается, так? И еще была симфония Гайдна. Где музыканты свечи гасят. Закончил свою партию, погасил свечу и тихонько ушел.
-- "Прощальная".
-- Она самая. Очень красивая симфония. Я вспоминал ее ровно семь суток.
-- Семь суток?!
-- А как ты хотела? Это была четвертая самоволка за месяц. Мог и под трибунал загреметь.
-- В ту ночь ты первый раз остался у меня.
-- Об этом я тоже вспоминал. Семь суток и всю остальную жизнь. И сейчас вспоминаю, -- добавил я.
В общем, удалось мне ее отвлечь. Мы посмотрели торжественную часть, поаплодировали приветствию президента, которое огласил какой-то сановный штатский валуй, из тех, что прикатили на черных "Волгах", посмотрели присягу и парад салабонов. Потом объявили перерыв, и на курсантиков набросились мамаши, впихивая в их желудки содержимое сумок. Папаши наверняка пытались зарядить чад и другим припасом, покрепче. И если кто дрогнул, то я тому не завидую. Прапоры, они народ терпеливый. Как крокодилы. Своего часа дождутся.
Потом действие переместилось на стадион, где старшекурсники показывали свое мастерство. Пока они выкладывались на штурмовой полосе, а потом под ахи, охи, визги и аплодисменты зрителей крушили ребрами ладоней кирпичи, ломали доски и швыряли друг друга оземь, как цыган шапку, я попытался собраться с мыслями.
В самом факте персонального приглашения меня на этот праздник молодости, силы и красоты не было ничего необычного. Среди публики я заметил нескольких знакомых ребят с младших и старших курсов -- одного майора, трех или четырех капитанов, пару старлеев. Наверное, и они закончили училище с
красными дипломами.
То, что меня сразу узнал Митюков, тоже было нормально. Уж ему-то я крови попортил. А сколько он мне -- об этом и не говорю. И даже то, что меня узнал Нестеров, было, в общем, вполне объяснимо. Тем более что Митюков меня представил, хоть и через губу. Другое было необъяснимо. Каким образом
Нестеров мог вспомнить, что мое имя Сергей? Да не просто Сергей, а Сергей Сергеевич. Училище ВДВ -- не то место, где к курсантам обращаются по имени или по имени-отчеству. "Курсант Пастухов, три наряда вне очереди!" "Есть, товарищ сержант!" "Курсант Пастухов, в следующий раз я не смогу спасти вас
от трибунала. И вряд ли захочу. Вы все поняли?" "Так точно, товарищ генерал-лейтенант!"
Сергей Сергеевич. Это просто узнать. Нужно всего лишь затребовать из архива училища мое личное дело. Не проблема. Но чтобы его затребовать, нужно иметь для этого какую-то причину.
Какую? С каких фигов начальнику училища интересоваться личным делом давно выпущенного курсанта, да к тому же уволенного из армии вчистую? Об этом он, кстати, не знал. Или знал?
Поднакапливалось вопросов.
А главное -- этот штатский.
Лет тридцати пяти. Вряд ли больше. Среднего роста. Плотный. Но не тяжелый. Не накачанный, как бычок. Черные, с ранней проседью волосы. Короткая стрижка. Жестковатое лицо. Давний белый шрамик на лбу, над левым глазом. Хорошо, видно, кто-то ему врезал. Левая бровь чуть изломана этим же шрамиком. От этого на лице постоянное словно бы слегка насмешливое выражение. Светло-серый приличный костюмчик. Голубоватая рубашка, аккуратный галстук в тон. И что важно -- несуетность. Человек, который знает себе цену. И цена эта, видно, немаленькая. Все нормально, в общем-то.
Кроме одного. Не нравятся мне такие штатские, которые смотрят не на Ольгу, а на меня. И при этом скрывают, что смотрят. И очень даже умело скрывают. Он смотрел на меня затылком.
Ладно. Как любит говорить один мой знакомый хирург, экс-капитан медицинской службы Иван Перегудов по прозвищу Док: понаблюдаем.
Ольга повернула ко мне раскрасневшееся от свежего ветерка и азарта лицо:
-- А ты тоже умеешь кирпичи разбивать?
-- Конечно, умею.
-- Рукой?!
-- Зачем рукой? Кирочкой. Такой молоток с плоским концом. Ну, видела, когда я фундамент выкладывал.
-- А рукой? Как они?
-- Когда-то умел. А сейчас вряд ли.
-- А доски ломать умеешь? Тоже рукой?
-- Доски я предпочитаю пилить. Пилой. И лучше электрической.
-- Да ну тебя! -- засмеялась она и снова уставилась на современных гладиаторов.
И даже Настена повизгивала от восторга.
О, женщины!
Я присмотрелся к тому, что происходило на стадионе. Ну, неплохо ребята работали. Старательно. И двигались грамотно. Только один был на порядок выше. И с ходу даже не скажешь чем. Очень хорошо уходил. Просто чуть смещался, и эти бычки свистели мимо него. Ему оставалось только слегка подкорректировать их свободный полет. Он явно всех переигрывал и уверенно набирал очки. И главное -- не работал на публику. Просто работал. А публика ревела от восторга при каждой яростной атаке бычков. Правильно, наверное, говорит один мой знакомый актер, в прошлом старший лейтенант спецназа Семен Злотников по прозвищу Артист: публика дура.
-- А теперь -- гвоздь нашей программы! -- объявил судья-капитан тоном циркового шталмейстера. -- Бои на звание "рейнджер года"! Прошу всех перейти вон туда, к кирпичной стене, там я вам все объясню! Такие бои можно увидеть только в двух местах: у нас и в Техасе!
Надо же. А я-то думал, что этот аттракцион давно прикрыли. Нет, оказывается.
-- Что такое рейнджер? -- поинтересовалась Ольга, пока мы вместе с публикой переходили с трибун стадиона к развалинам на заднем дворе гарнизона.
-- Так в Америке раньше называли конных полицейских, а теперь называют коммандос. Ну, Чак Норрис, кто-то там еще. Раз в год в училище устраивают соревнования на звание лучшего рейнджера. Как в Техасе. А чем мы хуже?
-- Какие соревнования? -- встряла Настена. -- Вроде как форт Байярд?
Юное телевизионное поколение.
-- Сейчас вам все подробно расскажут, -- пообещал я.
Пока капитан довольно толково объяснял почтеннейшей публике правила игры, я отыскал пролом в кирпичной стене и заглянул внутрь.
Когда-то давно здесь была свиноферма подсобного хозяйства училища. Блок из рыхлого от времени силикатного кирпича длиной метров в сто и шириной метров в двадцать. Когда я поступил, ферма уже несколько лет не функционировала. Почему-то свиньи дохли, как осенние мухи, все разом. Уж кого только не вызывали: ветеринаров из московской "тимирязевки", знатных свиноводов с ВДНХ. Без толку. В конце концов ферму построили в другом месте, а эта понемногу разваливалась, портя вид военного городка и вызывая
неудовольствие инспектирующего начальства. Вышел приказ: снести это безобразие к чертовой матери. Стропила и деревянные переборки попросту выжгли, приступили уже к стенам, но тут кого-то осенило. Ну, если говорить без ложной скромности, -- меня. На этот раз скромность можно отбросить,
потому что за свою догадливость я едва не оказался в дисбате.
В те годы видаки были даже на гражданке большой редкостью, но училищу повезло: какие-то шефы премировали нас японским "Фунаем" за наши подвиги на ихней картошке. Видак приставили к телевизору в клубе, и пошла такая ночная жизнь, что за первый месяц пьянство среди курсантов снизилось в четыре раза.
Среди кассет попался и фильм про это дело, про соревнования рейнджеров. Смысл их был в том, что рейнджер с кольтом на изготовку должен пройти какое-то расстояние, при этом перестрелять всех гангстеров на пути и самому не подставиться. И не подстрелить какого-нибудь случайного прохожего,
почтальона или домохозяйку. Причем все фигуранты возникали неожиданно: они были нарисованы на фанерных силуэтах и выскакивали, как чертики. То ли на пружинах, то ли их кто-то за веревки дергал. Выигрывал тот, кто доберется до цели быстрей других без условных дырок в собственном организме и без случайных жертв.
И пошло-поехало. На фанерках изобразили вероятных противников. Кто в те романтические восьмидесятые был вероятным противником? Ну, "зеленые береты" США. "Краповые береты" Ее Королевского Величества. Десантники фээргэшного
абвера. Французские легионеры. А, вот кто еще -- израильские коммандос. Еще двух япошек изобразили в виде ниндзя. И штук пять-шесть случайных прохожих, в том числе двух полицейских непонятной национальной принадлежности, но со звездами американских шерифов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46