II — Здравствуйте, Маргарита Васильевна! Не пугайтесь, я не задержу вас… Вы собирались куда-то уходить… Только взгляну на вас и исчезну!Голос Невзгодина звучал весело и радостно, и в этом голосе было что-то располагающее и искреннее.Он крепко, по-товарищески, пожал Маргарите Васильевне руку и, улыбаясь, прибавил:— Я объевропеился и совлек с себя московский халат. Не буду мешать вам… В самом деле, уезжайте… Я как-нибудь в другой раз заверну. Скажите только, как поживаете? Надеюсь, хорошо?— Садитесь, Василий Васильич… Я так рада вас видеть, что с большим удовольствием останусь дома, — говорила Маргарита Васильевна, ласково оглядывая Невзгодина. — А в самом деле, вы объевропеились, как говорите… Стали франтом… В вас и не узнать прежнего богему на московский лад.— Отрицавшего приличный костюм и носившего русские рубашки? — прибавил Невзгодин. — У нас, в Париже, нельзя, как вы знаете, отрицать такое видимое отличие цивилизованного человека от мизерабля… низшего (от фр. miserable)

Никуда не пустят… Ну, я и приучился иметь про всякий случай новый редингот и стричь волосы, чтобы не пугать парижских гаменов… уличных мальчишек (от фр. gamin)

Хоть к самой генеральше Дергачевой с визитом. Помните, как она делила людей по костюму на приличных и «мовежанрных» невоспитанный, дурного тона (от фр. mauvais genre, буквально: дурного сорта)

, как она выражалась?Действительно, модный редингот с бархатным воротником и шелковыми отворотами сидел отлично на Невзгодине. Широкий галстух, стоячие воротники белоснежной белизны, модный цилиндр, ботинки с широкими носками — одним словом, все как следует, чтобы иметь вид вполне приличного джентльмена.И сам он, невысокий, сухощавый и стройный, с тонкими чертами живого, неспокойного лица, бледного и болезненного, с карими, острыми и смеющимися глазами, глядел изящным интеллигентом, в котором чувствуется и ум, и тонкость деликатной натуры, и темперамент. Каштановые волосы стояли «ежиком» на кругловатой голове с большим открытым лбом, рыжеватого оттенка бородка подстрижена, маленькие усики прикрывали тонкие, несколько искривленные губы, придававшие физиономии Невзгодина саркастический вид. В общем что-то мефистофелевское и в то же время располагающее.— Вас не только к генеральше Дергачевой, а в самый первый салон можно повести, Василий Васильевич. Какая разница с тем невозможным, который был на холере.Они познакомились во время холеры в Саратовской губернии. Маргарита Васильевна приехала туда из Парижа, а Невзгодин из Москвы.— В костюме разве… А я все такой же, каким был и тогда… Подучился только за два года да больше опыта понабрался.— Еще бы… Ну, рассказывайте о себе. Давно приехали?— Сегодня…— И надолго?— А не знаю… Как поживется. Подыщется ли подходящая… работа. Ведь я, как знаете, из бродяг… Люблю новые впечатления.— Что же вы делали в Париже?— Учился, получил диплом, гулял по бульварам, давал уроки русского языка взрослым французам и французского маленьким соотечественникам. Много читал, ну и…— И что?— Случалось, покучивал…— В веселой компании, конечно?— Хуже: один… в минуты хандры, знаете ли, русской хандры, нападающей на человека, желающего поймать луну и сомневающегося в такой возможности…— Говорят, вы и повесть написали?— И в этом грешен, Маргарита Васильевна. Написал, и даже целых три. Решился послать только одну… Кроме того, два мемуара по химии напечатал во французском журнале.— Вот вы какой усердный стали… А как называется ваша повесть?— «Тоска»…— «Тоска»?.. Какое странное название… Тоска по ком-нибудь?— Об этаких пустяках не стоит писать! — усмехнулся Невзгодин. — Я люблю, ты любишь, он любит… Вариации на тему об Адаме и Еве… Скучно!Маргарите Васильевне почему-то неприятен был этот шутливый тон.«Как он скоро излечился от своей любви. А как тогда говорил!» — пронеслось у нее в голове.— Так, значит, в вашей повести тоска по чем-нибудь?— Да… Вот скоро прочтете… Обещали в январе напечатать.— А раньше… У вас нет разве копии с оригинала?— Есть. Я несколько раз переписывал рукопись.— Так прочитайте, пожалуйста. Мне очень интересно будет прослушать.— Извольте… Только, надеюсь, вы не устроите литературного вечера?— Я буду единственной слушательницей. Ну, а еще что было за эти два года?— Я женился.— Вы? — удивленно спросила Маргарита Васильевна и, казалось, не была довольна этим известием.— Родить детей ума кому недоставало? — засмеялся Невзгодин. — Впрочем, у меня нет их.— Когда же вы женились?— Год тому назад…— И жена с вами приехала?— Нет, осталась за границей. Мы через шесть месяцев после свадьбы разошлись с ней!— И вы так спокойно об этом говорите?— Недостаточно радуюсь, вы думаете, Маргарита Васильевна, что впредь не так-то легко могу повторить эту глупость?..— Зачем же вы тогда женились?— Зачем люди, и в особенности русские, иногда совершают необъяснимые никакой логикой поступки?.. Мне думается, что я женился по той же причине, по которой покучивал… Хотел переменить положение… посмотреть, что из этого выйдет… Ну, и не вышло ничего, кроме отчаянной и еще большей скуки жить с человеком, с которым у вас так же мало общего, как с китайцем…— Вы разве раньше этого не видели? Или настолько влюбились, что были ослеплены? Она, верно, француженка? — допрашивала Маргарита Васильевна с жадным любопытством человека, положение которого отчасти напоминает положение другого.— Чистейшая русская и даже москвичка. По правде говоря, я даже не был настолько влюблен, чтобы быть в ошалелом состоянии. И не скрывал этого. Да и она, кажется, была в таком же точно положении и вышла за меня больше для удобства иметь мужа и не жить одной в меблированных комнатах… Ну, и притом вдова, тридцать лет… Учится медицине, оканчивает курс и скоро приедет сюда. Очень дельная и по-своему неглупая женщина… Наверное, сделает карьеру и будет иметь хорошую практику.— И хороша?— Очень… Знаете ли, тип римской матроны, строгой и несколько величественной, гордой своими добродетелями, с предрассудками, прямолинейностью и некоторой скаредностью дамы купеческой закваски и горячим темпераментом долго вдовевшей здоровой особы. Неспокойная богема по натуре, как я, и такая непреклонная, строгая поклонница умеренности, аккуратности и накопления богатств по сантимам. Что получилось в результате от такого соединения? Месяц-другой скотоподобного счастья, и затем взаимная неприязнь друг к другу… ряд раздраженных колкостей и насмешек — с одной стороны, и строгих, принципиальных и методичных нотаций — с другой, с прибавкой подчас обвинений ревнивого характера, если я не был в нашей квартирке в одиннадцать часов вечера… А я, признаться, редко приходил к сроку… Ну, и в один прекрасный день за утренним кофе мы откровенно сознались, что оба сделали глупость и только мешаем друг другу готовиться к экзаменам, и порешили разойтись в ближайшее воскресенье, когда жена могла не идти в клинику. Разошлись мы по-хорошему, без сцен и без упреков, — словом, без всяких драматических осложнений… Напротив. Она простерла свою внимательность до того, что сама уложила мое белье и платье, предоставив моему попечению одни только книги и взяв с меня слово принять вину на себя, если она захочет повторить глупость, то есть выйти опять замуж, «но, конечно, за более основательного человека», — любезным тоном прибавила она. С тех пор мы и не видались. Ну, вот я и кончил свою одиссею, стараясь не особенно злоупотреблять вашим вниманием. Позволите закурить?— Пожалуйста…— Ну, а теперь мой черед, Маргарита Васильевна, допросить вас. Позволите?— Позволю.— Вам как живется? Я слышал, недурно?..— И не особенно хорошо! — произнесла молодая женщина.Невзгодин взглянул на Маргариту Васильевну и заметил что-то сурово-страдальческое в ее лице.«Видно, раскусила своего благоверного», — подумал он и, осведомившись из любезности об его здоровье, продолжал:— Только сытым коровам нынче хорошо живется, Маргарита Васильевна, а людям, да еще таким требовательным, как вы, трудно угодить… Ищете по-прежнему оригинальных людей? Много работаете? — деликатно перешел он на другую тему.— Бросила искать. Их так мало среди моих знакомых. Кое-что перевожу… Читаю.— Бываете в обществе?— Бываю, но редко… Мало интересного… Дома спокойнее, хоть и в одиночестве.— А Николай Сергеич?— Он редко по вечерам дома. Заседания, комиссии… Я более одна.— Значит, набили вам оскомину московские фиксы, Маргарита Васильевна?— И как еще.— Видно, они такие же, что и прежде! Чай с печеньем, невозможная толпа приглашенных в маленьких комнатах, какой-нибудь приезжий «гость» в качестве гвоздя, изредка певец или певица для разнообразия, сплетни и самые оптимистические административные слухи и, наконец, объединяющий ужин и за ним обязательно речи, и иногда длинные, черт возьми, речи, и всегда с гражданским подходом… Сперва тост за «гостя», который… и так далее, потом за «честного представителя науки», который… и так далее, за «мастера слова», за «жреца искусства» — одним словом, кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку. Иван Петрович великий человек и Петр Иваныч тоже великий человек, и, чтоб никому не было обидно, всем по тосту и по «великому человеку» белым или крымским вином… Знаю я эти фиксы… Узнаю свою милую Москву… Любит она таки поболтать и покушать…— Эта болтовня с цивической гражданской, общественной (от лат. civilis)

окраской и противна…— Отчего?.. Мне так она прежде нравилась. По крайней мере, люди приучаются говорить.Невзгодин стал прощаться.— И то вместо минутки час просидел, а мне еще надо в одно место.— Ну, не удерживаю… Приезжайте опять, да поскорей… вечером как-нибудь. Мне еще надо обо многом с вами переговорить… Я тут одно дело затеваю… И вообще, надеюсь, мы, как старые друзья, будем часто видеться.— Я бы не прочь, да боюсь, Маргарита Васильевна.— Чего?— Как бы старое не вернулось. Рецидивы, знаете ли, бывают при лихорадках! — шутливо промолвил Невзгодин.— И как вам не надоест всегда шутить, Василий Васильич… Зачем вы этот вздор говорите?.. Кокетничаете?.. Так вы и без кокетства милый старый приятель, которого я всегда рада видеть… Что было, то не повторится… Так навещайте… С вами как-то приятно говорить.— За то, что речей не говорю?— И за это, а главное — за то, что вы не топорщитесь… не играете роли. Такой, как есть.— Один из беспутнейших россиян, как вы прежде меня называли. Помните?— Мало ли, что я прежде говорила… Вот вы беспутный, а работали-таки много… в Париже.— И женился даже. Ну, до свиданья… Когда к вам можно?— Да хоть завтра вечером.— Не могу, я на юбилее Косицкого. Хочу всю Москву видеть. Да и юбиляра стоит почтить — премилый человек! А вы разве не собираетесь? Поедемте, Маргарита Васильевна. Я заеду за вами. Идет?Она согласилась, но просила не заезжать. Она приедет с мужем.— А за обедом сидеть будем рядом, Василий Васильевич. Займите места.Невзгодин еще раз пожал руку хозяйке и откланялся.Дорогой, плетясь на санях, Невзгодин думал о Маргарите Васильевне.Он находил, что она очень похорошела с тех пор, как вышла замуж, и стала еще обворожительнее, как женщина. Но думал он об этом совсем объективно. Красота Маргариты Васильевны уж не влекла к себе, как прежде, когда он безумствовал от любви. Теперь он может быть с ней таким же приятелем, каким был на холере, оставаясь совсем равнодушным к ее женским чарам. Она славный человек, и с ней нескучно и без ухаживания, что большая редкость. Он непременно будет ее навещать, и часто.«Да, видно, любовь в самом деле не повторяется!» — думал Невзгодин. А как он ее тогда любил! Целых два года не мог отделаться от этой любви, и вот теперь совсем не жалеет, что она ему отказала. Жаль только бедняжку, она несчастлива, конечно, с Заречным.И Невзгодин удивлялся тому, что Маргарита Васильевна живет с человеком, которого, очевидно, не любит и не уважает и все-таки остается его женой. Видно, в самом деле, даже и в самых порядочных женщинах животное дает-таки себя знать, и они прощают такому красавцу, как Заречный, то, что не простили бы самому гениальному человеку, будь он дурным мужем.Это возмущало Невзгодина, и он обвинял Маргариту Васильевну за то, что она не бросает мужа.— Это свинство! — проговорил вдруг вслух, охваченный негодованием, Невзгодин. — Свинство! — повторил он.— Что, барин? — спросил его извозчик.— Поезжай, ради бога, скорей! — отвечал Невзгодин. III — Аглая Петровна дома?— Дома, пожалуйте.И молодой, пригожий и приветливый лакей в опрятном синем полуфраке с золочеными пуговицами, открывший широкие двери подъезда небольшого двухэтажного особняка, стоявшего в глубине двора, отделенного от улицы бронзированною решеткой, — пропустил зазябшую на морозе Заречную в большие теплые сени, где в камине ярким пламенем горели, потрескивая, дрова.Он снял с ее плеч ротонду на длинношерстных черных тибетских барашках и нагнулся снять калоши, но его попросили не беспокоиться.— У Аглаи Петровны никого нет? — спросила Заречная, останавливаясь перед зеркалом, чтобы оправиться.— Никого-с. Извольте подняться наверх. Барыня у себя в кабинете. Как прикажете доложить?Маргарита Васильевна дала свою карточку и поднялась вслед за лакеем по широкой, устланной ковром лестнице. Большие кадки с тропическими растениями стояли на площадке по бокам громадного простеночного зеркала.Лакей распахнул двери в зал, провел гостью в соседнюю гостиную и скрылся за портьерой.Заречная присела на маленький диванчик и любопытно оглядывала эту большую, застланную сплошь ковром, комнату с роскошной, обитой зеленым шелком мебелью, с изящными столами, столиками и уютными уголками за трельяжами, и с несколькими картинами, в которых сразу признала художественные произведения большого достоинства. Каждая вещь в гостиной, начиная от лампы и кончая крошечной севрской вазочкой на столике, отличалась изяществом и тонким вкусом. Все ценное, но ничего грубого, крикливого у этой внучки ярославского крестьянина, миллионерши Аглаи Петровны Аносовой, купеческой вдовы, известной своей щедрой благотворительностью, умом, красотой и строгими нравами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32