– Ладно, ладно, джентльмены не мелочатся. Принимаю ваш ультиматум.
Вскоре Босс вышел на балкон, вызвал охранников и объявил о своем решении. Они встретили известие молча, без энтузиазма: уже знали или догадывались, что песенка Босса спета и с ним будет покончено, едва минуют установленные сутки. И не в том был просчет, что Босс сажал под суточный арест и команду вертолета, над которой был не властен, а в том, что допустил всю заварушку, рассекретил то, что ни в коем случае не предназначалось для посторонних глаз.

ПОСЛЕДНИЙ СОВЕТ

Ночью еще раз совещались. Антонио и Алеша категорически воспротивились участию в совещании Сальваторе, ссылаясь на то, что он человек совершенно другой социальной среды и не испытан в деле.
Против этого мнения выступили дядюшка Хосе и – после некоторых колебаний – Педро.
– Если мы его не позовем, он никогда не поймет правды, никогда не почувствует доверия к трудовому человеку. Пусть увидит и услышит, как рассуждают граждане, преданные социализму, как ценят справедливость и отвергают дискриминацию.
– Я бы воздержался, – сказал Агостино. – Демонстрировать свое благородство перед неблагородными – наивная затея. Все знают, что мы не претендуем на чужое, даже те, которые громче всех обвиняют нас. Эксплуататор никогда не поймет эксплуатируемого. Чтобы понять, ему пришлось бы отказаться от своих претензий жить за чужой счет, но на такое отваживаются только единицы. И только под влиянием собственного опыта жизни.
– Ну и что? – возразил дядюшка Хосе. – Даже в революциях участвует немало умных и проницательных людей из привилегированного класса. Так было в России, так было на Кубе. Так повсюду.
– Это люди совсем другого сорта, – не уступал Агостино. – Интеллигенты – может быть. Но и тогда некоторые из них тянули не в ту сторону. Не все из них понимали задачи революции так, как понимал простой народ. Это доказано громадным опытом.
– Нет-нет, – горячился дядюшка Хосе. – Мы должны показать, что правду можно отстаивать широким фронтом, для этого вовсе не обязательно быть пролетарием, достаточно быть честным человеком!
Никто не пожелал оспорить категорическое суждение дядюшки, хотя Антонио явно недовольно морщился и качал головой.
– Честный человек – еще не справедливый человек, – пробормотал он.
– Надо спросить, хочет ли сам Сальваторе участвовать в наших делах и как к ним относится? – предложил Алеша.
Мануэль привел Сальваторе.
– Как себя чувствуешь, Сальваторе? – начал дядюшка Хосе. – Как твое здоровье? Все наши люди беспокоятся о тебе.
– Чувствую себя, как новорожденный, – сказал Сальваторе. – Полон благодарности к каждому из вас и хотел бы подтвердить это делом.
– Спасибо, – сказал дядюшка. – Я верю в твою искренность… Ты уже слыхал, верно, что через день мы отплываем на Кубу? К сожалению, нас вынудили отстаивать свое элементарное право с оружием в руках. Есть жертвы. Очень сожалеем о них.
– Не сожалейте, – сказал Сальваторе. – Все, что сделано или не сделано, ушло в вечность, а вечность никого не интересует. Право всегда за силой.
Алеша переглянулся с Педро и выразительно кашлянул, но не решился возразить: собрались ведь не для споров да и время было ночное…
Начали совещание. Довольно быстро обговорили все проблемы, но вдруг споткнулись на той, которой вначале не придали ни малейшего значения: кто останется на острове контролировать выполнение Боссом своих обязательств в течение суток после отплытия?
– Давайте я, – предложил Антонио. – Всем вам хочется домой, а я еще не совсем определился.
– Тебе никак нельзя, Антонио, – сказал Алеша. – Они никогда не выпустят тебя отсюда живым. Точно так же, как и Агостино.
– Можно было бы взять заложников, – сказал дядюшка Хосе и посмотрел вопросительно.
– Нет, – твердо сказал Педро. – Они бы и сейчас дали троих за одного Антонио. Антонио – живой свидетель. Так же, как и Агостино.
– Послушайте, – сказал Сальваторе. – Зачем усложнять простой вопрос? Всем вам нужно попасть на Кубу. Мне на Кубу не нужно. Эти господа, которые препятствовали вашему отъезду, не имеют никаких оснований отнестись ко мне как к своему противнику. В общем, я скорее из их лагеря, чем из вашего. Я заставлю их немедленно связаться с банком отца в Мадриде или с филиалом этого банка в Чикаго, и те люди обеспечат мой отъезд туда, куда я укажу. Если мой папенька действительно приказал долго жить, я становлюсь наследником весьма крупного состояния… И весьма скоро могу появиться на Кубе с какими-либо деловыми предложениями. Теперь это становится частью борьбы за прочность Западного мира – развитие коммерции с коммунистическими странами… Вот тогда и встретимся, и, клянусь, я угощу всех товарищей так, как они никогда не угощались в своей жизни… Правда, Мария?
Мария не подняла головы.
– Такая щедрость вовсе ни к чему, – сказал Педро.
– Да, это слишком большая жертва, – прибавил Антонио. – Встретиться всем на Кубе – прекрасная идея, но ради нее не следует задерживать человека, который ничего не знает об участи своих родственников и, естественно, очень переживает.
– Я, конечно, переживаю, – спохватился Сальваторе. – Но не настолько, чтобы предпочесть свои интересы вашим. Как видите, и во мне пробудился дух этой самой пролетарской солидарности.
– Самое удобное, если на острове останусь я, – сказал Алеша. – Все сделаю как надо. А домой – мне дальше всех, так что потерплю…
И опять дядюшка Хосе все испортил своим авторитетом: он высказался за то, чтобы оставить Сальваторе, и это было принято большинством. Против были только трое: Антонио, Агостино и Алеша. Три «А», как выразился Педро.
Жаркие споры вызвала судьба заключенных тюрьмы.
– Это наша ошибка, что мы сразу не потребовали их освобождения, – сказал Агостино. – Давайте попытаемся сделать это хоть напоследок.
– Не уверен, что Босс уступит, – сказал Алеша. – Но Агостино совершенно прав: надо потребовать освобождения несчастных.
Дядюшка Хосе тяжело вздохнул и развел руками:
– Не будет ли это вмешательством в чужие дела? Все правильно: мы сочувствуем узникам, мы хотим освободить их, но имеем ли мы на то право?
– Вы все убедились, что права не подают на подносе, – хмуро заметил Антонио.
– Мы никогда не простим себе, – воскликнул Мануэль. – Это эгоизм: спасаться самим, не думая о спасении страждущих. Вот это и есть, по моему мнению, настоящая справедливость: справедливость – каждому.
– Мне безразлично, – Сальваторе пожал плечами. – Я не знаю тех людей, никогда их не видел. Жертвы они или преступники, я не знаю. Зато знаю другое: выставив требование о немедленном освобождении заключенных, вы поставите под сомнение собственный отъезд. Стало быть, мир никогда не узнает ни о том насилии, что было учинено над вами, ни о том, что чинится над другими. Вместо помощи получится совсем другое… Я изучал право и скажу так: у вас нет никаких юридических оснований вмешиваться в чужие дела.
– Странно получается, – сказал Агостино, – у тех, кого грабят и мучают, никогда нет никаких юридических оснований защититься…
Против требования освободить заключенных тюрьмы в качестве последнего условия отъезда высказались дядюшка Хосе и Сальваторе. Воспротивился этому решению один Агостино. Все остальные воздержались.
– Разумеется, Босс никогда не пойдет на освобождение заключенных, – заключил Антонио.
– Пожалуй, – согласился Алеша, – и все же я, наверно, изменил сам себе: ум твердит, что наше освобождение лучше всего продвинет дело освобождения узников, а сердце восстает. Босс должен знать, что нам дороже всего не собственная шкура, а правда.
– Не переживай, – сказал дядюшка Хосе. – Наше решение вынужденное. Это реализм.
– Да, конечно. Но иногда реализм ранит правду жизни и убивает поэзию…

СБОРЫ В ДОРОГУ

Утром следующего дня начались спешные сборы.
Люди Босса подвели яхту к причалу. Антонио тщательно обшарил судно, говоря, что негодяи всегда найдут способ упрятать взрывчатку, чтобы потом вызвать пожар и гибель людей.
Научили Сальваторе держать связь с кораблем, предупредили Босса, что любая диверсия не останется без последствий.
После этого начали пополнять запасы продовольствия и воды.
После полудня, оставив на корабле Мануэля и Педро, принимали «капитуляцию» охранников: все они входили в здание тюрьмы с оружием и боеприпасами, лица их не выражали ни страха, ни любопытства.
Отдельной группой проследовала в тюрьму команда вертолета. Эти люди были самоуверенны и тихо переговаривались между собой.
Последним в тюрьму вошел Босс. Он пытался шутить, но шутки плохо удавались ему.
– Все сложности жизни от того, что одна сторона добивается справедливости и равенства, а другая препятствует этому, – сказал Боссу дядюшка Хосе. – Мы были бы уже давно дома, если бы не ваше стремление к диктату и подавлению. Прощайте, но помните: сон тяжел до тех пор, пока черна совесть. Не забывайте, что на острове еще остаются несвободные люди.
– Это не ваш вопрос, сэр, – с усмешкой ответил Босс. – Каждый живет по своим законам и не хочет, чтобы ему навязывали другие законы… Помните и вы, что мы договорились о самом строгом и самом неукоснительном соблюдении договора. Горе вам, если вы попытаетесь хоть в чем-то перехитрить нас и ущемить наши интересы. Мы отомстим на Кубе, в России, где угодно. Повсюду есть друзья моих высших друзей.
– Еще раз даю честное слово, что мы точно выполним условия соглашения. Но мы рассчитываем и на вашу честность. В противном случае и у нас будут развязаны руки.
Дядюшка Хосе и Босс взглянули на часы, засекая время, кивнули друг другу, и Сальваторе, у которого за спиной висел автомат, закрыл железные двери и повернул ключ: время действия соглашения вступило в силу, нельзя было терять ни единой минуты.
– До свиданья, товарищи, – Сальваторе пожал каждому руку. – До встречи в Гаване, а быть может, и в Москве!
– Я живу не в Москве, а в Гродно, – сказал Алеша.
– Сарагоса и Малага начинаются с Мадрида, – подмигнул Сальваторе, и все заторопились к пристани.
– Все тревожит меня, – сказал Антонио, обращаясь к дядюшке Хосе. – Покладистость Босса вызывает подозрение. Он что-то замышляет.
– Да-да, – согласился дядюшка. – И я не могу успокоиться: какое-то странное волнение. Все так необычно – этот договор.
– И особенно этот Сальваторе, – добавил Антонио.
– При чем здесь Сальваторе?
Антонио пожал плечами.
– Будь я на месте людей Босса, я бы не вошел так спокойно в тюрьму. Ведь это, согласитесь, ловушка.
– Ну, нет, они нам верят. И явились все до единого.
– Кажется, все.
– Нет-нет, именно все: мы пересчитали трижды, никаких сомнений…
По команде дядюшки Хосе механик запустил двигатель.
В полном молчании судно отвалило от причала. Дождь, хлеставший все утро, прекратился, в небе проглянуло солнце.
Какие мысли обуревали людей?
Самые разные. Одни думали о предстоящей встрече с родной землей, другие о трудностях плавания по бурному в эту пору морю. Да мало ли о чем думали люди, глядя на отдалявшийся остров, где провели немало горьких и тревожных дней?
Прошло не более четверти часа, а остров уменьшился и превратился в крошечный островок, едва возвышавшийся над серыми водами.
И вот, когда из глаз пропали даже скалы и просторы моря кругом обступили яхту, к дядюшке Хосе, все еще в задумчивости стоявшему на палубе, приблизились штурман и механик.
– Извините, сэр, – откашлявшись, сказал механик. – По соглашению мы обязаны доставить вас в кубинские территориальные воды или высадить на какое-либо проходящее кубинское судно?
– Совершенно верно.
– Так вот, сэр, мы не хотели бы пойти на корм рыбам. Просим вашего разрешения изменить курс яхты. Сейчас мы идем на юго-запад, а надо бы взять севернее. И, кроме того, отказаться от всякой радиосвязи.
– Не понимаю, – удивился дядюшка. – Антонио, прошу вас, внимательно выслушайте просьбу этих людей.
– Я все слышал, – сказал Антонио. – И думаю, эти люди совершенно правы.
– Может, вам что-нибудь известно? – спросил дядюшка Хосе, обращаясь к механику и штурману.
– Нет, сэр, ничего неизвестно. Но мы профессионалы и знаем, с кем имеем дело.
– Зачем менять курс? – возразил Мануэль, которому был доверен один из автоматов, оставленных по соглашению. – И штурман, и механик – люди Босса, я им не доверяю. У них какие-то свои расчеты.
– Что думает наш русский друг? – спросил дядюшка Хосе.
– Я полностью разделяю мнение Антонио. Курс надо менять, и выходить на связь с Сальваторе нет никакого смысла. Его судьбу определяют уже иные факторы. А механик и штурман связаны с нами.
– Что ж, будь по-вашему.
– Разрешите действовать? – спросил штурман.
– Действуйте так, как распорядился Антонио.
Они ушли в рубку. Прежде чем переменить курс яхты, Антонио связался по радио с Сальваторе.
– Говорит Антонио. Это ты, Сальваторе?.. Как дела?
– Все спокойно, как и должно быть. Подопечные господина Гудмэна принимают пищу… Каким курсом идете?
Антонио назвал курс и, выключив радиостанцию, подал знак штурману. Тот немедленно развернул яхту к северу.
– Вот теперь, может быть, останется кое-какой шанс, – сказал он, с тревогой глянув в небо.
Антонио, постояв в задумчивости, пошел на корму, достал пулемет и стал прилаживать его к специальной турели. Алеша помогал.



– Не собирается ли дон Антонио стрелять в чаек? – спросил подошедший Педро.
– Не знаю, в кого придется стрелять, только стрелять придется наверняка. Хотите, я научу вас пользоваться этой штукой? – Антонио похлопал рукой по вороненой стали затвора. – Может ведь случиться и так, что кто-либо из вас встанет за пулемет. И не по желанию, а по необходимости.
Ребята переглянулись с улыбкой, но тем не менее прослушали короткий и точный инструктаж.
– Это все для меня сложно, – сказал Педро, – я с трудом освоил даже автомат.
– В мире нет ничего сложного, – возразил Антонио. – И это одно из самых прекрасных и великих его свойств. Каждый человек способен на выполнение той задачи, которую ставит перед собой, если действует всерьез и если к тому же желает добра всему миру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22