Создавать чудовища и соединять самые несовместимые формы
и образы воображению не труднее, чем представлять (conceive) самые
естественные и знакомые объекты. Тело приковано к одной планете, по которой
оно передвигается еле-еле, с напряжением и усилиями, мысль же может в одно
мгновение перенести нас в самые отдаленные области вселенной или даже за ее
границы, в беспредельный хаос, где природа, согласно нашему предположению,
пребывает в полном беспорядке. Никогда не виденное и не слышанное все же
может быть представлено; мысли доступно все, кроме того, что заключает в
себе безусловное противоречие.
Но хотя наша мысль по видимости обладает безграничной свободой, при более
близком рассмотрении мы обнаружим, что она в действительности ограничена
очень тесными пределами и что вся творческая сила ума сводится лишь к
способности соединять, перемещать, увеличивать или уменьшать материал,
доставляемый нам чувствами и опытом. Думая о золотой горе, мы только
соединяем две совместимые друг с другом идеи - золота и горы, которые и
раньше были нам известны. Мы можем представить себе добродетельную лошадь,
потому что на основании собственного чувствования (feeling) способны
представить себе добродетель и можем присоединить это представление к
фигуре и образу лошади- животного, хорошо нам известного. Словом, весь
материал мышления доставляется нам внешними или внутренними чувствами, и
только смешение или соединение его есть дело ума и воли. Или, выражаясь
философским языком, все наши идеи, т. е. более слабые восприятия, суть
копии наших впечатлений, т. е. более живых восприятий.
Для доказательства этого, я надеюсь, будет достаточно двух следующих
аргументов. Во-первых, анализируя наши мысли, или идеи, как бы сложны или
возвышенны они ни были, мы всегда находим, что они сводятся к простым
идеям, скопированным с какого-нибудь прошлого ощущения или чувствования.
Даже те идеи, которые кажутся нам на первый взгляд наиболее далекими от
такого источника, при ближайшем рассмотрении оказываются проистекающими из
него. Идея Бога как бесконечно разумного, мудрого и благого Существа
порождается размышлением над операциями нашего собственного ума (mind) и
безграничным усилением качеств благости и мудрости. Мы можем довести наше
исследование до каких угодно пределов и при этом всегда обнаружим, что
каждая рассматриваемая нами идея скопирована с какого-то впечатления, на
которое она похожа. Для тех, кто стал бы утверждать, что это положение не
является всеобщей истиной и допускает исключения, существует только один, и
притом очень легкий, способ опровергнуть его: надо показать ту идею,
которая, по их мнению, не проистекает из данного источника. Нас же, коль
скоро мы хотим защитить свою теорию, это обяжет указать то впечатление, или
живое восприятие, которое соответствует данной идее.
Во-вторых, если случается так, что вследствие изъяна органа человек
становится неспособным испытывать какой-нибудь род ощущений, мы всегда
обнаруживаем, что ему так же мало доступны и соответствующие идеи. Слепой
не может составить себе представление о цветах, глухой - о звуках.
Возвратите каждому из них то чувство, которого он лишен; открыв новый вход
ощущениям, вы в то же время откроете дверь идеям, и человеку уже нетрудно
будет представить соответствующие объекты. То же бывает и в случае, если
объект, который может возбудить какое-нибудь ощущение, никогда не
воспринимался органом чувства. Так, лапландец или негр не имеет
представления о вкусе вина. И хотя в духовной жизни мало (или совсем нет)
примеров подобных недостатков в том смысле, чтобы человек никогда не
испытывал или же был совершенно неспособен испытывать какое-нибудь чувство
или страсть, свойственные человеческому роду, однако наше наблюдение, хоть
и в меньшей степени, приложимо и здесь. Человек кроткого нрава не может
составить себе идеи укоренившейся мстительности или жестокости, а сердцу
эгоиста трудно понять возвышенную дружбу и великодушие. Легко допустить,
что другие существа могут обладать многими чувствами, о которых мы не
способны составить представление, потому что идеи их никогда не проникали в
нас тем единственным путем, которым идея может иметь доступ в сознание, а
именно путем действительного переживания и ощущения.
Однако существует одно противоречащее всему сказанному явление, ссылаясь на
которое можно, пожалуй, доказать, что идеи все же могут возникать
независимо от соответствующих впечатлений. Я думаю, всякий охотно
согласится с тем, что разнообразные идеи цвета или звука, проникающие через
глаз и ухо, действительно различны, хотя в то же время и похожи друг на
друга. Между тем если это верно относительно различных цветов, то это
должно быть верно и относительно различных оттенков одного и того же цвета;
каждый оттенок порождает отдельную идею, независимую от остальных. Если
отрицать это, то путем постепенной градации оттенков можно незаметно
превратить один цвет в другой, самый отдаленный от него, и, если вы не
согласитесь с тем, что промежуточные цвета различны, вы не сможете, не
противореча себе, отрицать то, что противоположные цвета тождественны.
Предположим теперь, что какой-нибудь человек пользовался своим зрением в
течение тридцати лет и превосходно ознакомился со всевозможными цветами, за
исключением, например, какого-нибудь одного оттенка голубого цвета, который
ему никогда не приходилось видеть. Пусть ему будут показаны все различные
оттенки этого цвета, за исключением одного, упомянутого выше, причем будет
соблюден постепенный переход от самого темного к самому светлому; очевидно,
что он заметит пропуск там, где недостает оттенка, и почувствует, что в
данном месте разница между смежными цветами больше, чем в остальных. И вот
я спрашиваю: может ли человек собственным воображением заполнить такой
пробел и составить себе представление об этом особенном оттенке, хотя бы
таковой никогда не воспринимался его чувствами? Я думаю, большинство будет
того мнения, что человек в состоянии это сделать, а это может служить
доказательством тому, что простые идеи не всегда, не каждый раз вызываются
соответствующими впечатлениями; впрочем, данный пример столь исключителен,
что едва ли должен быть принят нами во внимание и не заслуживает того,
чтобы мы из-за него одного изменили свой общий принцип.
Итак, у нас есть положение, которое не только само по себе, по-видимому,
просто и понятно, но и, более того, при надлежащем применении может сделать
столь же ясным и всякий спор, а также изгнать тот непонятный жаргон,
который так долго господствовал в метафизических рассуждениях, только
компрометируя их. Все идеи, а в особенности отвлеченные, естественно, слабы
и неясны; наш ум нетвердо владеет ими, они легко могут быть смешаны с
другими, похожими на них идеями, а если мы часто употребляли какой-нибудь
термин, хотя и лишенный точного значения, то мы способны вообразить, будто
с ним связана определенная идея. Напротив, все впечатления, т. е. все
ощущения, как внешние, так и внутренние, являются сильными и живыми, они
гораздо точнее разграничены, и впасть относительно них в ошибку или
заблуждение трудно. Поэтому, как только мы подозреваем, что какой-либо
философский термин употребляется без определенного значения или не имеет
соответствующей идеи (что случается весьма часто), нам следует только
спросить: от какого впечатления происходит эта предполагаемая идея? А если
мы не сможем указать подобное впечатление, это только подтвердит наше
подозрение. Рассматривая идеи в таком ясном свете, мы надеемся пресечь все
споры, которые могут возникнуть относительно их природы и реальности.


ГЛАВА III ОБ АССОЦИАЦИИ ИДЕЙ
Очевидно, что существует принцип соединения различных мыслей, или идей,
нашего ума и что, появляясь в памяти или воображении, они вызывают друг
друга до известной степени методично и регулярно. При серьезном размышлении
или разговоре это столь доступно наблюдению, что всякая отдельная мысль,
прерывающая правильное течение или сцепление идей, тотчас же замечается
нами и отбрасывается. Но, подумав, мы найдем, что даже в самых
фантастических и бессвязных грезах, даже в сновидениях ход нашего
воображения не был вполне произволен, что и здесь существовала некоторая
связь между различными следующими друг за другом идеями. Если бы мы
записали самый несвязный и непринужденный разговор, мы тотчас же заметили
бы нечто связывающее все его отдельные переходы; а при отсутствии такой
связи человек, прервавший нить разговора, все же мог бы сообщить нам, что в
его уме незаметно произошло сцепление мыслей, постепенно отдалившее его от
предмета разговора. Замечено, что в самых различных языках, даже в тех,
между которыми нельзя предположить ни малейшей связи, ни малейшего
сообщения, слова, выражающие самые сложные идеи, в значительной мере
соответствуют друг другу; это служит верным доказательством того, что
простые идеи, заключенные в сложных, были соединены в силу какого-то общего
принципа, оказавшего одинаковое влияние на все человечество.
Хотя тот факт, что различные идеи связаны друг с другом, слишком очевиден,
чтобы он мог укрыться от наблюдения, ни один философ, насколько мне
известно, не попытался перечислить или классифицировать все принципы
ассоциации; между тем это предмет, по-видимому, достойный внимания. Мне
представляется, что существуют только три принципа связи между идеями, а
именно: сходство, смежность во времени или пространстве и причинность
(cause or effect).
Я думаю, мало кто станет сомневаться в том, что указанные принципы
действительно способствуют соединению идей. Портрет естественно переносит
наши мысли к оригиналу; упоминание об одном помещении в некотором здании
естественно приводит к вопросу или разговору о других, а думая о ранении,
мы едва ли можем удержаться от мысли о следующей за ним боли. Но что это
перечисление полно и что никаких других принципов ассоциации, кроме
упомянутых, нет - это, быть может, трудно было бы доказать так, чтобы
удовлетворить читателя или хотя бы себя самих. Все, что мы можем сделать в
данном случае,-это рассмотреть несколько примеров и тщательно исследовать
принцип соединения различных мыслей, не останавливаясь до тех пор, пока не
достигнем как можно более общего принципа. Чем большее количество примеров
мы рассмотрим и чем более тщательно подойдем к делу, тем тверже будет наша
уверенность, что составленное нами на основании всего этого перечисление
полно и совершенно.


ГЛАВА IV СКЕПТИЧЕСКИЕ СОМНЕНИЯ ОТНОСИТЕЛЬНО ДЕЯТЕЛЬНОСТИ УМА
Часть 1
Все объекты, доступные человеческому разуму или исследованию, по природе
своей могут быть разделены на два вида, а именно: на отношения между идеями
и факты. К первому виду относятся такие науки, как геометрия, алгебра и
арифметика, и вообще всякое суждение, достоверность которого или
интуитивна, или демонстративна. Суждение, что квадрат гипотенузы равен
сумме квадратов двух других сторон, выражает отношение между указанными
фигурами; в суждении трижды пять равно половине тридцати выражается
отношение между данными числами. К такого рода суждениям можно прийти
благодаря одной только мыслительной деятельности, независимо от того, что
существует где бы то ни было во вселенной. Пусть в природе никогда бы не
существовало ни одного круга или треугольника, и все-таки истины,
доказанные Евклидом, навсегда сохранили бы свою достоверность и очевидность.
Факты, составляющие второй вид объектов человеческого разума,
удостоверяются иным способом, и, как бы велика ни была для нас очевидность
их истины, она иного рода, чем предыдущая. Противоположность всякого факта
всегда возможна, потому что она никогда не может заключать в себе
противоречия, и наш ум всегда представляет ее так же легко и ясно, как если
бы она вполне соответствовала действительности. Суждение Солнце завтра не
взойдет столь же ясно и столь же мало заключает в себе противоречие, как и
утверждение, что оно взойдет-, поэтому мы напрасно старались бы обосновать
его ложность демонстративным путем: если бы последнюю можно было обосновать
демонстративно, это суждение заключало бы в себе противоречие и не могло бы
быть ясно представлено нашим умом.
Поэтому, быть может, небезынтересно будет исследовать природу той
очевидности, которая удостоверяет нам реальность какого-либо предмета или
же наличие какого-либо факта, выходящего за пределы непосредственных
показаний наших чувств или свидетельств нашей памяти. Нетрудно заметить,
что этой частью философии мало занимались и древние, и новые мыслители;
поэтому сомнения и ошибки, которые могут возникнуть у нас в ходе столь
важного исследования, будут тем более извинительны, что мы идем по столь
трудному пути без всякого проводника или путеводителя; они даже могут
оказаться полезными, ибо возбудят любознательность и поколеблют безотчетную
веру и убежденность, которые пагубны для всякого размышления и свободного
исследования. Открытие недостатков в общераспространенной философии, если
таковые найдутся, я думаю, не вызовет уныния, а, наоборот, послужит, как
это обычно и бывает, побудительной причиной к отысканию чего-нибудь более
полного и удовлетворительного, чем то, что до сих пор было предложено
публике.
Все заключения о фактах основаны, по-видимому, на отношении причины и
действия. Только это отношение может вывести нас за пределы свидетельств
нашей памяти и чувств. Если бы вы спросили кого-нибудь, почему он верит в
какой-либо факт, которого нет налицо, например в то, что его друг находится
в деревне или же во Франции, он привел бы вам какое-то основание, и
основанием этим был бы другой факт, например письмо, полученное от друга,
или знание его прежних намерений и обещаний.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4