Но было совершенно ясно: один полицейский обвинял другого в том, что он расправился с подозреваемым, проходящим по важному делу. Сравнив даты жалобы и заголовков с предыдущих страниц, совсем не трудно было восстановить эти фамилии. Фацио направил жалобу против Макклу.
Я был совершенно уверен, что понял теперь, каким образом все были связаны с делом Эрнандеса, или Боутсвейна, или как-ты-его-ни-назови. Выполняя свою работу, Макклу никогда не считал себя героем. Более того, Джон рассматривал бы как провал то, что добрался до мальчика слишком поздно. И даже несмотря на то, что с него были сняты все обвинения в правонарушении, Макклу считал это расследование черной меткой, пятном на своей репутации. Думаю, он никогда не стал бы обсуждать это с другими. Что же касается моего вечно прагматичного братца, его мотив по привлечению Макклу был очевиден. Если Макклу был готов так рисковать из-за мальчика Боутсвейна, мальчика, с которым его не связывали никакие эмоциональные узы, то представьте, что может сделать Макклу, разыскивая племянника своего лучшего друга. Джеффри также понимал, что Макклу воспримет это как вторую попытку. На этот раз он, возможно, доберется до парня, пока не будет слишком поздно. Причина напряженности между Фацио и Макклу была очевидна, а теперь и полностью понятна.
Тогда почему, если я так здорово ухватил мотивации всех игроков, я чувствовал себя так неуверенно? Потому что не мог отделаться от предостережения Ларри: «Вывод, к которому ты придешь, окажется неверным». Разумеется, если бы Ларри потрудился переслать вместе с заголовками и сами статьи, может, я и чувствовал бы себя чуть увереннее в своем анализе. Но Ларри действовал по своему методу. Ему нужно было быть необходимым. Именно поэтому он вообще оказывал мне какие-то услуги. Это было похоже на танец, который уводил нас назад, в наше детство.
Когда я уже взял трубку, чтобы исполнить свою часть ча-ча-ча, раздался стук в дверь. Я положил трубку на место и спросил:
– Кто там?
– Я пришла показать тебе, что принес вечер. – Кира застенчиво шагнула в комнату. – Я не хотела приходить.
– Тогда почему пришла?
– Мое сердце не оставило мне выбора.
Подледный лов
Я ненавижу эту свою черту, свою способность отстраниться и провести рукой в белой перчатке по идеальной поверхности в поисках скрытой пыли. Не знаю, родился я с этим или во мне говорит Бруклин, но по натуре я склонен к недоверию. Ну, это не совсем правда. Если быть точным, я с большей готовностью принимаю ошибочные, неудачные, отрицательные значения. Это не пристрастие, но это дает ощущение комфорта. В недостаток верить легче.
Именно сейчас, когда Кира тихо спала рядом со мной, я здорово себя ненавидел. Она пришла ко мне вопреки себе, целовала меня до тех пор, пока я не потерял ощущение времени и места. Она потрясла меня красноречивостью своей беззаветности. И вот я лежу – мои губы и борода влажны от ее губ, ее запах заполнил все пространство ночи, – не в силах уснуть, и выискиваю какой-нибудь изъян в мягких изгибах ее торса. А что плохого она сделала – кроме того, что ей понравился я и мои глупые книжки, – чтобы я не мог наслаждаться ощущением проникновения в нее?
Я вспомнил о предыдущей ночи, когда мой придуманный детектив ковырялся дулом револьвера в дамской сумочке. Не этим ли я занимался сейчас, сортируя каждую черточку Киры: как она закидывала голову, когда я лизал ей грудь, каждый ее вздох и содрогание?
Не был ли я таким же дешевым и ложным, как мой собственный детектив, ища доказательства двуличия не в сумочке, а среди теней, окутывающих дышащий ландшафт тела моей любовницы? Нет, я был хуже.
Забормотав, Кира перекатилась мне на руку, потянулась.
– Ты все еще не спишь?
– Нет.
– Что-то случилось?
– Ничего, – солгал я.
– Дядя Дилан не умеет врать. – Она провела пальцем по моим губам. – В темноте ложь видна очень хорошо.
Она заменила пальцы губами и повернула меня на спину. И даже когда она зацеловывала меня до беспамятства, я вел тихую войну со своими подозрениями. Подозрениями, которые говорили гораздо больше обо мне, чем об их цели.
Когда я открыл глаза, Кира уже встала. Она была одета и сидела на краю кровати, читая мой факс. Заметив, что я проснулся, она улыбнулась и положила бумаги на стол.
– Ну давай, вставай, – сказала она. – Я хочу угостить тебя завтраком.
– А как же занятия?
– Я прилежная ученица, но даже я даю себе отдых по субботам.
Я принял душ и, прежде чем мы спустились вниз, рассказал ей о моей новой преступной жизни и о встрече с деканом Далленбахом. Я сказал ей, что за нами будут следить и что я пойму, если она не захочет, чтобы ее видели со мной. С гневом декана Далленбаха она как-нибудь справится, но если она немедленно не поест, на руках у меня окажется труп.
– Даже и не думай, – отозвался я. – За сложную уборку гостиница берет дополнительные деньги.
Мой приятель портье снова находился на своем месте за стойкой. Когда я остановился, чтобы узнать, как прошла доставка кофе, он проявил по отношению ко мне необъяснимую холодность. Едва выдавил из себя: «Нормально», – и повернулся ко мне спиной. Я решил, что дело либо в утреннем запахе у меня изо рта, либо в присутствии рядом со мной Киры. И поскольку зубы я чистил и рот полоскал, то предположил, что дело в Кире. Я начинал уже по-настоящему ненавидеть этот городишко. Когда же я открыл рот, чтобы призвать портье к ответу, Кира потянула меня за локоть к дверям.
– Ну и мерзавец! – прошипел я, когда мы вышли под снежный душ – Интересно, что ему не понравилось – наша разница в возрасте или то, что ты японка?
– Ни то ни другое. – Она подмигнула. – Думаю, он не любит евреев.
– Точно!
Я погнался за ней и толкнул в сугроб. С чувственной улыбкой она поманила меня к себе. Когда я приблизил к ней лицо, Кира набила мне рот снегом. Я все равно поцеловал ее, но когда поднялся, чтобы глотнуть воздуху, заметил футах в двадцати от нас синий фургончик, припарковавшийся у кромки тротуара. Выступать перед публикой у меня желания не было, поэтому я поднял Киру, и мы пошли завтракать.
– Не хочу совать нос в твои дела, – сказала она, ерзая на своем стуле, – но тот факс у тебя на столе имеет какое-то отношение к Заку?
– Нет, только косвенно. Это просто кое-какие исследования для моей новой книги, – непонятно зачем солгал я. При свете дня это получалось у меня лучше. – И ты не суешь нос в мои дела. Я рад, что кто-то в этом проклятом месте искренне интересуется Заком.
– От него ничего нет?
Я знаком попросил у официантки еще кофе.
– Нет, но я думаю, что существует какая-то связь между исчезновением Зака и судом над Валенсией Джонс.
– Почему ты так думаешь?
Я помедлил, дожидаясь, пока официантка нальет кофе и уйдет. И рассказал Кире об убийстве детектива Калипарри и газетных вырезках в его банковской ячейке.
– Значит, прямой связи нет? – задала она очевидный вопрос.
– Пока нет, но у меня не было возможности установить ее. И теперь из-за ограничений декана Далленбаха… – Я глянул в окно на мои тени в фургончике. – Ты не знаешь, мой племянник и Валенсия Джонс не были знакомы?
– Извини, не знаю.
– Не переживай. В любом случае это пока что выстрел наугад. Но дело в том, что враждебное отношение всех и каждого в Риверсборо к Валенсии Джонс заставляет меня думать, что я на что-то наткнулся.
– Может, и так. – Кира постаралась, чтобы голос ее звучал обнадеживающе, но опущенные уголки губ выдали ее.
– Если такая связь существует, я найду ее, несмотря на этот город.
Мы закончили завтрак в относительном молчании. Но наша официантка была не из тех, кто любит тишину, и решила завести разговор:
– Какой кошмар насчет того паренька в Сайклон-Ридж, а?
– Что за Сайклон-Ридж? – поинтересовался я. – Лыжный курорт сразу к северу от города, полепила Кира.
– Ну, в общем, – не унималась официантка, – этот мальчишка здорово набрался в баре и поехал ночью один кататься на лыжах по «Твистеру». Это самый крутой спуск, дорогуша, – поставила она меня в известность.
– Он сильно пострадал? – спросил я.
– Нет, дорогуша, убился насмерть. Шея сломана в трех местах. И сосна сильно поцарапана. – Официантка прищелкнула языком. – Вот ваш чек. И не забудьте хорошо провести день.
– Думаю, ты не собираешься вдруг захотеть покататься на лыжах, – изобразила разочарование Кира.
– На лыжах! Еврейские мальчики из Бруклина на лыжах не катаются. Наше самое близкое отношение к горам – это рытвины на Плоской авеню. Да и те заделали, когда мне было восемь лет. В любом случае мне нужно заняться кое-какими делами.
– Я пойду с тобой.
– Эти дела мне лучше сделать в одиночку, – сказал я, наклоняясь, чтобы поцеловать ее в щеку. – Не надо меня ненавидеть.
– Я бы не смогла.
– Что сегодня вечером?
– Увидим, – ответила она. – Увидим.
Она выхватила у меня чек и ушла. Я смотрел в окно, не заинтересуются ли ребята из фургончика Кирой. Нет, они не шевельнулись. Слежка велась только за мной.
Коп, сидевший впереди, разгадывал кроссворд. По двум своим предыдущим посещениям полицейского участка Риверсборо я его не узнал, а он даже если и узнал, то виду не подал. Когда же он снизошел до того, чтобы спросить, что мне надо, я ответил, что хотел бы навестить одного заключенного.
– Извините, – сказал он, – только что заступил.
Он продолжил, говоря, что у них уже две недели не было задержанных. Мои объяснения, что накануне я сам был у них задержанным, не произвели на него впечатления.
– Кто вас доставил? – спросил он.
– Охранники кампуса.
– Вам предъявили официальные обвинения?
– Нет.
– Тогда, – ответствовал коп, – вас можно не считать, верно?
Я сказал ему, что это его дело, считать меня или нет, но в настоящий момент я себя не интересую. В камере предварительного заключения сидел еще один парень, объяснил я, и он витал где-то очень далеко – между Луной и Сатурном. Ворча, коп защелкал клавишами своего компьютера.
– Имя заключенного?
Я сказал, что не знаю. Мои слова подействовали на него как палка, сунутая в муравейник.
– Послушайте, мистер, вы бы лучше не тратили мое время, не то живо окажетесь заключенным в этой самой тюрьме.
Вопреки своим словам он продолжал тыкать по клавишам. Думаю, прежде чем окончательно разъяриться на меня, он хотел убедиться, что я ошибаюсь. Чтобы я мог видеть, он развернул ко мне монитор. На экран были выведены бухгалтерские списки и списки арестованных за две недели. Только на одном бланке значилось имя. И это имя было мое. Жирным шрифтом под ним было напечатано:
ОТПУЩЕН К ДЕКАНУ ДАЛЛЕНВАХУ. ОБВИНЕНИЙ НЕ ВЫДВИНУТО
– Но я же говорю вам, – не отставал я, испытывая судьбу, – со мной в камере сидел еще один парень: блондин, длинные волосы, сережка в ухе, двадцать, может, двадцать один год.
– Ну, меня там вчера не было, а этот экран – все, чем я располагаю.
Когда я попросил разрешения встретиться с полицейским, который был на дежурстве, когда задержали меня, парень за пультом ответил:
– Невозможно. Сержант Уик вчера вечером уехал на соревнования по подледному лову на север Онтарио.
Другие полицейские, с которыми я виделся, когда только приехал в город, тоже оказались недосягаемы. Как удобно для всех, кроме меня, подумал я. Я всего-то хотел спросить у своего сокамерника, где он раздобыл «Изотоп». Теперь, похоже, галлюцинации начались у меня. К сожалению, в этой игре мне было уже поздновато жить ретроспективой. Мне морочили голову насчет чего-то отвратительного. Но у данной заморочки была и обратная сторона. Это означало, что в Риверсборо имеются люди, которым есть что скрывать. Может, в число того, что надо скрывать, входил и мой племянник. Настало время вызвать сюда Макклу.
– Спасибо, офицер.
– Это все? – Казалось, он огорчился, что я ухожу.
– Видите этот плоский участок? – показал я на свой лоб. – Я заработал его, когда бился головой об стену. Я усвоил, когда надо остановиться.
Теперь, когда Киры со мной не было, я был готов растерзать портье в «Старой водяной мельнице».
Его не оказалось на месте. Вероятно, уехал на подледный лов. Я забрал оставленные мне сообщения – звонили Макклу и Джефф. Ни один из них не требовал немедленно перезвонить. Взяв в холле местную газету, я поднялся в свой номер, чтобы урвать несколько часов нормального сна. Страсть – это чудесно, но обычно она нарушает привычное чередование сна и бодрствования.
Растянувшись на большом стеганом одеяле, я принялся листать газету. Дошел до фотографии на третьей странице. Она представляла собой увеличенный снимок с водительских прав лыжника, погибшего в Сайклон-Ридже. Звали его Стивен Маркем, безработный механик кресельного подъемника из Платсберга, штат Нью-Йорк. Но мне он был знаком под именем Капитана «ЛСД».
Некая романтика
Макклу приехать согласился. Он полагал, что я двигаюсь вперед. Если то, что из-за тебя погиб человек, можно считать прогрессом, тогда он прав. Мне это движением вперед не казалось. Трудно определить, чем это кажется, когда в тебе шесть банок пива и полбутылки водки. Я не очень умею смягчать боль алкоголем. Думаю, это вообще мало кто умеет. Но есть люди, такие, как Макклу и мой дядя Сол, которые достигают некоего временного катарсиса путем разгула. Даже в тошнотворном похмелье следующего дня они находят недоступное мне странное удовлетворение, некую романтику. Но я искал не романтики.
Я не мог оторвать взгляда от газеты, от бесстрастного лица Стивена Маркема. Я благодарил Бога, что за неимением лучшей альтернативы фотография оказалась не из числа снимков с пронзительным взглядом. Глаза его не были ни всевидящим оком, ни глазами, что пригвождают вас, извивающегося, к стене. Это были глаза, уставшие постоянно держаться начеку в машинном отделении подъемника. Я выпил за Стивена Маркема. Мы составляли ту еще пару, Маркем и я, немой и еще более немой. Немоту недооценивали.
– За Капитана «ЛСД»! Берегись красных меченых атомов.
Его это не тронуло.
В мою дверь постучали. Я заставил себя не слышать и принялся за вторую половину бутылки. Она шла не так легко, как первая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26