https://wodolei.ru/catalog/leyki_shlangi_dushi/shtangi/
Кистер что-то шепчет пастору на ухо, после чего берет свою рюмку, встает и произносит в связи со знаменательным событием такую доброжелательную речь, какой уже давненько не слыхивали ни в ближних краях, ни в дальних. В конце ее он провозглашает в честь молодой пары здравицу и сам запевает, подавая присутствующим головою знак, чтобы они тоже поднялись и помогли петь. Тысячу раз многие лета молодой паре! И еще раз многие лета!
Лицо Тоотса становится огненно красным, он знает, что немедленно должен что-то предпринять, что-то произнести, но что именно – этого он не в состоянии выжать из своей пылающей головы. Вино, которое Тоотс пьет во здравие самого себя и своей молодой супруги, попадает ему в дыхательное горло, он закашливается, кажется, вот-вот вовсе задохнется. При этом перед его выкатившимися глазами пляшут разом не один, а два Киппеля. Неудивительно, что две старые тетушки, приехавшие откуда-то из Вирпли, сдвигают головы и шепчут друг другу на ухо: – «Нет, это не к добру!» – «Да, это наверняка не к добру, дорогая Кай!» Неудивительно, что Хейнрих Георг Аадниель Кийр, громко сопя, с гримасой превосходства меряет своего школьного приятеля взглядом: «Поделом, поделом! Вот был бы номер, если бы ты сейчас протянул ноги!»
Однако Тээле замечает ядовитый взгляд Кийра и спешит на помощь мужу. – «Мы благодарим, мы благодарим!» – поет она ясным, твердым голосом, под конец и Тоотс тоже начинает невнятно ей подпевать, все еще откашливаясь и выкатывая глаза. Закончив петь, он бросает косой взгляд на Кийра, будучи почти уверенным, что дорогой школьный друг в тот торжественный момент просто-напросто его «сглазил», да чего там – портной именно затем и притащился на хутор Рая! Не зря же его, Тоотса, сердце все время предчувствовало недоброе. Что помешает теперь рыжеголовому кудахтать в деревне, мол, глядите, Тоотс до того скапустился, что за свадебным столом и слова не мог вымолвить. Черт подери! И это при том, что вообще-то он, Тоотс, говорун и оратор ничуть не хуже всех прочих. Но поди теперь, ухвати – теперь он, Тоотс, свою порцию получил, и самое главное – порция эта останется при нем на всю жизнь!
Тем временем застолье заметно оживляется, гости чокаются, пьют, отпускают шуточки и даже довольно непринужденно смеются. На лице кистера проступают красные пятна, – Тоотс помнит, что точно так же выглядел старый господин и прошедшим летом, когда, принимая у себя гостей, выпил несколько рюмок вина. Один из «лесовиков» роется в своих многочисленных карманах, но не найдя, как видно, искомого предмета, проводит ладонями по голенищам сапог – не все ли равно обо что ты «их» вытрешь.
Предприниматель Киппель, многозначительно взглянув на румяное лицо вдовушки, стучит ножом по краю своей тарелки, поднимается с места и произносит:
– Уважаемые присутствующие! Уважаемый господин пастор, уважаемый господин кистер, уважаемые дамы, барышни и господа! Как отметил господин пастор еще в церкви, основываясь на священном писании, как он уже и тут еще раз подчеркнул, как сообщил нам также и достопочтенный господин кистер, сегодняшний день в жизни нашего друга, господина Тоотса, всеконечно, день исключительно важный. Позвольте заметить, мои дамы и господа – такого дня в его жизни еще никогда не было и уже никогда не будет. Я должен сказать… я наблюдал людскую жизнь с разных сторон – и с той, и с этой, сам долгое время состоял на службе в больших торговых заведениях, в таких заведениях, подобных которым сейчас уже нет ни в одной из наших трех губерний. И если я еще и теперь смотрю на жизнь нашего друга Тоотса и его молодой супруги и с той, и с этой стороны, то… Нет, ну, всеконечно, теперь и они тоже образовали вдвоем некое деловое товарищество, неважно, что оно кое в чем отличается от объединения, которое создал покойный Носов в Саратове вкупе со Шмидтом и Рейнеке.
Из «уголка школьных друзей» раздается сдавленный смешок, но предприниматель в ответ лишь хмурит брови и смело продолжает свою речь. Все время пока он говорит, кончик полы его пиджака елозит в тарелке с супом, можно подумать, будто эта часть одежды хочет запечатлеть в письменном виде всё то, что болтает ее хозяин. Однако этого не замечает даже румянощекая вдовушка, она смотрит в рот разговорчивому кавалеру и ловит на лету каждое его слово.
– Действительно, – продолжает Киппель, – что же такое супружеская жизнь, если не объединение на деловой основе? Два лица становятся компаньонами и чистую прибыль делят поровну. И если у них имеется взаимное доверие – что для дельцов самое главное – и если они работают без дефицита, тогда дело в порядке. Das Geschaft bluht, как говорят немцы. Но всеконечно, если начинают друг в друге сомневаться, как произошло, к примеру, с сыновьями покойного Носова, если начинают… ну… скажем… гоняться за чересчур большими дивидендами, то от этого, всеконечно, страдает основной капитал. Вместе с тем уменьшается и торговый оборот, иными словами Umsatz, и предприятие теряет свою добрую славу. А если все так же идет и дальше, то гешефт и вовсе чахнет, тогда выход только один – ликвидация. Но при таком обороте дела – я имею в виду ликвидацию – у компаньонов, как правило, остается ровно столько средств, что они в состоянии купить себе разве что зубочистку и понюшку нюхательного табака. Тогда они вместо обеда могут ковырять у себя в зубах зубочисткой и втягивать в ноздри табак. Так обстоит дело, так, моя высокочтимая молодая пара, высокочтимые дамы и высокочтимые господа. Именно так. Всеконечно! И я вам, молодые супруги, горячо и от всего сердца желаю, прежде всего, взаимного доверия, чтобы основанное сегодня вами предприятие процветало и расширялось. Засим остаюсь почитающий вас – Ваш И. Киппель, alias Вийлиас Воокс. Многие лета!..
– Das war ja ganz fein gesagt – с улыбкой говорит пастор кистеру после того как эти «многие лета» пропеты и должным образом «запиты».
После речи Киппеля настроение свадьбы набирает высоту. «Уголок школьных друзей» притягивает к себе толстяка Тыниссона, Яана Имелика и Юри Куслапа, так что из прежнего тихого уголка образуется довольно шумный полукруг. Подбородок толстяка Тыниссона, как и положено, уже блестит от жира, тогда как маленькие глаза сделались еще меньше и как бы сонными. – Что? Что? – вертит он своей большой головой, в то время как его бывшая соученица и бывшие соученики, озорно смеясь, рассказывают друг другу какие-то забавные истории. Длинные усы арендатора обвисли, – когда он время от времени поворачивается в сторону Тээле и Тоотса, издали может показаться, будто это какой-то зверь, таящий в себе опасность для жизни молодой пары. «Лесовики» старательно осваивают науку чоканья рюмками. – «Поддай-ка жару старушке-водке!» – произносит один. – «Э-эх, и впрямь поддадим, старина Яакуп. И ежели ты этого бычка, моего Пуну, так уж хочешь заполучить, так и быть, бери! Разве ж я тебе когда отказывал?! Поддадим жару, да!» – Госпожа кистерша и госпожа Имелик пребывают в наивеселейшем расположении духа, – привыкшие судить обо всем и обо всех, они сейчас обсуждают речь Киппеля и оглядывают румяную вдовушку, которая сверкает подле него, словно серебряная чайная ложечка рядом с блестящей бритвой. Старушки из Вирпли сдвигают головы и с весьма испуганным видом шепчут одна другой: «Ох, прости Господи, нет, я не поняла, про что он говорил. Это и впрямь умнейший человек, наверное, какой-нибудь аптекарь или профессор». Батрак с мельницы только что обглодал кость невероятных размеров и, как совершенно ни к чему не пригодный предмет, со стуком швыряет ее под стол. Вскоре там же, под столом, сталкиваются интересы двух раяских собак, имеющих виды на приобретение этой кости в собственность, что в свою очередь понуждает одного из «лесовиков» пнуть какую-то из них, причем он довольно длинно и доброжелательно бранится: – «Видали дуреху, цапнула меня за ногу!»
И тут происходит событие, которое Тоотсу никак не хотелось бы принимать за реальность. Его рыжеголовый школьный приятель Кийр по примеру Киппеля звякает ножом по краю тарелки, бросает неописуемо злобный взгляд в сторону молодой пары и поднимается с места. Кийр уже давно стоит, а Тоотсу кажется, будто школьный приятель все вытягивается, становясь длинным, словно флагшток во дворе конторы волостного правления. Молодой юлесооский хозяин чувствует: теперь произойдет нечто такое, что затмит собою все его прежние неприятности.
– Очень интересно, что скажет портной, – слышит Тоотс возле своего уха шепот Тээле. Когда же раздается тонкий, писклявый голос бывшего школьного приятеля, Тоотс словно из паралича выходит.
– Да, глубокопочитаемый и горячо любимый господин пробст, мой уважаемый школьный учитель, мои дорогие школьные друзья и подруги и все здесь собравшиеся, – начинает свою речь Аадниель Кийр, – в известном смысле это, действительно, правда – то, что сказали о сегодняшнем дне уважаемые предыдущие ораторы. Однако я со своей стороны хотел бы осветить дело под несколько иным углом. Если бы все было так прекрасно и приятно, как утверждали предыдущие ораторы, то это было бы… гм, гм… и впрямь весьма прекрасно и приятно, и Господь Бог, глядя на всех нас, мог бы только радоваться, как говорилось сегодня о том в церкви. Но… ну да, так бы оно и было, если бы мир и согласие действительно существовали на свете. Но… стремлением к миру и согласию наделен далеко не каждый из нас.
При последних словах белки глаз оратора наливаются кровью и снова становятся такими же красными, как рубец от недавно полученного удара на дрожащей от возбуждения руке. Тоотс чувствует, как в сердце или где-то поблизости от него сильно кольнуло, – он знает, теперь последует то самое, наиужаснейшее из всего, что вообще способна высидеть милая душа его милого школьного приятеля. Свадебные гости настораживаются.
– Я не хочу ни на кого жаловаться, – продолжает рыжеголовый, – не хочу никому бросать упреков, а тем более кого-нибудь осуждать, ибо я еще помню слова Спасителя нашего Иисуса Христа, который учил никогда не бросать первого камня даже и в самого заядлого преступника. Нет, я лишь хочу открыть правду, ведь мне известно, что и молчание в таком случае – тоже грех.
– Весьма справедливо, сын мой, – кивает пастор своей седовласой головой. – Продолжайте же!
И «сын» продолжает.
– Нет, досточтимый и обожаемый господин пробст, а также мой уважаемый учитель закона божьего и все присутствующие, – говорит он, – на свете пока что нет мира и согласия, и потому Господь еще не может, глядя на нас, возрадоваться… Вчера вечером отправился я на хутор Юлесоо, проведать своего школьного друга и брата Йоозепа Тоотса, того самого, который сегодня, в этот, как выразился господин пробст, торжественный для него день находится среди нас. «Счастлив ли ты?» – спросил я своего друга. – «Как это – счастлив? – ответил он вопросом на вопрос. – С чего это я непременно должен быть счастлив?» – «Но неужели же ты, – спросил я снова, – не думаешь с радостью и любовью о той, кто завтра станет твоей спутницей жизни?» – Он гнусно засмеялся и глумливо ответил: «Пустая болтовня! Ничего мне на этом свете не надо, кроме денег и достатка».
За праздничным столом воцаряется жуткая тишина. Тоотс силится что-то произнести, но его побелевшие губы лишь беззвучно шевелятся. Старый пастор вопросительно смотрит на кистера, пытаясь осмыслить, что собственно заключает в себе странная речь его «сына» – хорошее или плохое? Вдруг тишину нарушают сказанные вполголоса слова арендатора:
– Что ты, Кийр, несешь! Сядь на место!
Но оратор не садится. Прежде чем кто-либо из сотрапезников успевает придти в себя, он продолжает:
– «Ты оскорбляешь Господа нашего, – сказал я ему, – и не ведаешь, что всевышний не позволяет над собой насмехаться. Ему надо служить верой и правдой». – Но он, этот самый Йоозеп, мой друг и соученик, меня не послушался и продолжал страшным образом богохульствовать. Не вынеся богопротивных слов, я в ужасе бежал из его дома, но моя душа не давала мне покоя, и сегодня утром я снова пошел проведать своего друга. «Этой свадьбы и не будет», – сообщил он мне со страшными проклятиями. Я снова стал Йоозепа увещевать, и сердце его смягчилось. «Знаешь что, Кийр, – сказал мой брат по школе и друг плачущим голосом, – свадьба все ж таки будет, но прежде я не хотел тебе об этом говорить». – Ну, да, так, мол, и так. – «Подумай сам, дорогой Кийр, чем же я напою и накормлю эту стаю голодных волков, когда она примчится ко мне сюда с хутора Рая? В чулане и кладовке – пусто, хоть шаром покати или, ежели хочется, хоть в рюхи играй. Что за беда раяским хозяевам всех накормить и напоить, они себе хитростью и обманом много добра наскребли, а у меня нет ничего крое двух поросят в загородке, да и те шелудивые». – Тут он начал громко плакать, наверное, ему было себя жалко, и говорит: «Как же я при таком положении посмею кому-нибудь сказать, что у меня будет свадьба, ты тоже не сказал бы». – Ну да, а потом еще добавил: «Пожалей меня, дорогой школьный друг, выйди навстречу свадебным гостям и скажи, что никакой свадьбы нет, и не будет. Пошли их подальше, хоть в преисподнюю, хоть в поповское болото – пусть царапают там снег и едят мох, если они такие голодные, а тут, на хуторе, все не мое, кроме стека да штанов с кожаным задом, тех, что висят там, на крючке… да и два шелудивых поросенка, по правде говоря, отцовские». – Вот так-то, и еще поторопил меня: «Иди же скорее встречать гостей и наври им с три короба. Если ты, мой дорогой, любимый Йорх, и на этот раз меня выручишь, я, когда, наконец, дорвусь до приданого раяской девицы, куплю тебе новую швейную машину». – И я должен сказать, достопочтенный и обожаемый господин пастор, отнюдь не дьявол наживы погнал меня врать свадебным гостям, но любовь и сострадание по отношению к другу. Вот почему я и задержал вблизи хутора Юлесоо несколько саней со свадебными гостями, чтобы сообщить, что свадьбы не будет, да, да, что свадьбы не будет… именно так он со слезами на глазах просил меня сказать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Лицо Тоотса становится огненно красным, он знает, что немедленно должен что-то предпринять, что-то произнести, но что именно – этого он не в состоянии выжать из своей пылающей головы. Вино, которое Тоотс пьет во здравие самого себя и своей молодой супруги, попадает ему в дыхательное горло, он закашливается, кажется, вот-вот вовсе задохнется. При этом перед его выкатившимися глазами пляшут разом не один, а два Киппеля. Неудивительно, что две старые тетушки, приехавшие откуда-то из Вирпли, сдвигают головы и шепчут друг другу на ухо: – «Нет, это не к добру!» – «Да, это наверняка не к добру, дорогая Кай!» Неудивительно, что Хейнрих Георг Аадниель Кийр, громко сопя, с гримасой превосходства меряет своего школьного приятеля взглядом: «Поделом, поделом! Вот был бы номер, если бы ты сейчас протянул ноги!»
Однако Тээле замечает ядовитый взгляд Кийра и спешит на помощь мужу. – «Мы благодарим, мы благодарим!» – поет она ясным, твердым голосом, под конец и Тоотс тоже начинает невнятно ей подпевать, все еще откашливаясь и выкатывая глаза. Закончив петь, он бросает косой взгляд на Кийра, будучи почти уверенным, что дорогой школьный друг в тот торжественный момент просто-напросто его «сглазил», да чего там – портной именно затем и притащился на хутор Рая! Не зря же его, Тоотса, сердце все время предчувствовало недоброе. Что помешает теперь рыжеголовому кудахтать в деревне, мол, глядите, Тоотс до того скапустился, что за свадебным столом и слова не мог вымолвить. Черт подери! И это при том, что вообще-то он, Тоотс, говорун и оратор ничуть не хуже всех прочих. Но поди теперь, ухвати – теперь он, Тоотс, свою порцию получил, и самое главное – порция эта останется при нем на всю жизнь!
Тем временем застолье заметно оживляется, гости чокаются, пьют, отпускают шуточки и даже довольно непринужденно смеются. На лице кистера проступают красные пятна, – Тоотс помнит, что точно так же выглядел старый господин и прошедшим летом, когда, принимая у себя гостей, выпил несколько рюмок вина. Один из «лесовиков» роется в своих многочисленных карманах, но не найдя, как видно, искомого предмета, проводит ладонями по голенищам сапог – не все ли равно обо что ты «их» вытрешь.
Предприниматель Киппель, многозначительно взглянув на румяное лицо вдовушки, стучит ножом по краю своей тарелки, поднимается с места и произносит:
– Уважаемые присутствующие! Уважаемый господин пастор, уважаемый господин кистер, уважаемые дамы, барышни и господа! Как отметил господин пастор еще в церкви, основываясь на священном писании, как он уже и тут еще раз подчеркнул, как сообщил нам также и достопочтенный господин кистер, сегодняшний день в жизни нашего друга, господина Тоотса, всеконечно, день исключительно важный. Позвольте заметить, мои дамы и господа – такого дня в его жизни еще никогда не было и уже никогда не будет. Я должен сказать… я наблюдал людскую жизнь с разных сторон – и с той, и с этой, сам долгое время состоял на службе в больших торговых заведениях, в таких заведениях, подобных которым сейчас уже нет ни в одной из наших трех губерний. И если я еще и теперь смотрю на жизнь нашего друга Тоотса и его молодой супруги и с той, и с этой стороны, то… Нет, ну, всеконечно, теперь и они тоже образовали вдвоем некое деловое товарищество, неважно, что оно кое в чем отличается от объединения, которое создал покойный Носов в Саратове вкупе со Шмидтом и Рейнеке.
Из «уголка школьных друзей» раздается сдавленный смешок, но предприниматель в ответ лишь хмурит брови и смело продолжает свою речь. Все время пока он говорит, кончик полы его пиджака елозит в тарелке с супом, можно подумать, будто эта часть одежды хочет запечатлеть в письменном виде всё то, что болтает ее хозяин. Однако этого не замечает даже румянощекая вдовушка, она смотрит в рот разговорчивому кавалеру и ловит на лету каждое его слово.
– Действительно, – продолжает Киппель, – что же такое супружеская жизнь, если не объединение на деловой основе? Два лица становятся компаньонами и чистую прибыль делят поровну. И если у них имеется взаимное доверие – что для дельцов самое главное – и если они работают без дефицита, тогда дело в порядке. Das Geschaft bluht, как говорят немцы. Но всеконечно, если начинают друг в друге сомневаться, как произошло, к примеру, с сыновьями покойного Носова, если начинают… ну… скажем… гоняться за чересчур большими дивидендами, то от этого, всеконечно, страдает основной капитал. Вместе с тем уменьшается и торговый оборот, иными словами Umsatz, и предприятие теряет свою добрую славу. А если все так же идет и дальше, то гешефт и вовсе чахнет, тогда выход только один – ликвидация. Но при таком обороте дела – я имею в виду ликвидацию – у компаньонов, как правило, остается ровно столько средств, что они в состоянии купить себе разве что зубочистку и понюшку нюхательного табака. Тогда они вместо обеда могут ковырять у себя в зубах зубочисткой и втягивать в ноздри табак. Так обстоит дело, так, моя высокочтимая молодая пара, высокочтимые дамы и высокочтимые господа. Именно так. Всеконечно! И я вам, молодые супруги, горячо и от всего сердца желаю, прежде всего, взаимного доверия, чтобы основанное сегодня вами предприятие процветало и расширялось. Засим остаюсь почитающий вас – Ваш И. Киппель, alias Вийлиас Воокс. Многие лета!..
– Das war ja ganz fein gesagt – с улыбкой говорит пастор кистеру после того как эти «многие лета» пропеты и должным образом «запиты».
После речи Киппеля настроение свадьбы набирает высоту. «Уголок школьных друзей» притягивает к себе толстяка Тыниссона, Яана Имелика и Юри Куслапа, так что из прежнего тихого уголка образуется довольно шумный полукруг. Подбородок толстяка Тыниссона, как и положено, уже блестит от жира, тогда как маленькие глаза сделались еще меньше и как бы сонными. – Что? Что? – вертит он своей большой головой, в то время как его бывшая соученица и бывшие соученики, озорно смеясь, рассказывают друг другу какие-то забавные истории. Длинные усы арендатора обвисли, – когда он время от времени поворачивается в сторону Тээле и Тоотса, издали может показаться, будто это какой-то зверь, таящий в себе опасность для жизни молодой пары. «Лесовики» старательно осваивают науку чоканья рюмками. – «Поддай-ка жару старушке-водке!» – произносит один. – «Э-эх, и впрямь поддадим, старина Яакуп. И ежели ты этого бычка, моего Пуну, так уж хочешь заполучить, так и быть, бери! Разве ж я тебе когда отказывал?! Поддадим жару, да!» – Госпожа кистерша и госпожа Имелик пребывают в наивеселейшем расположении духа, – привыкшие судить обо всем и обо всех, они сейчас обсуждают речь Киппеля и оглядывают румяную вдовушку, которая сверкает подле него, словно серебряная чайная ложечка рядом с блестящей бритвой. Старушки из Вирпли сдвигают головы и с весьма испуганным видом шепчут одна другой: «Ох, прости Господи, нет, я не поняла, про что он говорил. Это и впрямь умнейший человек, наверное, какой-нибудь аптекарь или профессор». Батрак с мельницы только что обглодал кость невероятных размеров и, как совершенно ни к чему не пригодный предмет, со стуком швыряет ее под стол. Вскоре там же, под столом, сталкиваются интересы двух раяских собак, имеющих виды на приобретение этой кости в собственность, что в свою очередь понуждает одного из «лесовиков» пнуть какую-то из них, причем он довольно длинно и доброжелательно бранится: – «Видали дуреху, цапнула меня за ногу!»
И тут происходит событие, которое Тоотсу никак не хотелось бы принимать за реальность. Его рыжеголовый школьный приятель Кийр по примеру Киппеля звякает ножом по краю тарелки, бросает неописуемо злобный взгляд в сторону молодой пары и поднимается с места. Кийр уже давно стоит, а Тоотсу кажется, будто школьный приятель все вытягивается, становясь длинным, словно флагшток во дворе конторы волостного правления. Молодой юлесооский хозяин чувствует: теперь произойдет нечто такое, что затмит собою все его прежние неприятности.
– Очень интересно, что скажет портной, – слышит Тоотс возле своего уха шепот Тээле. Когда же раздается тонкий, писклявый голос бывшего школьного приятеля, Тоотс словно из паралича выходит.
– Да, глубокопочитаемый и горячо любимый господин пробст, мой уважаемый школьный учитель, мои дорогие школьные друзья и подруги и все здесь собравшиеся, – начинает свою речь Аадниель Кийр, – в известном смысле это, действительно, правда – то, что сказали о сегодняшнем дне уважаемые предыдущие ораторы. Однако я со своей стороны хотел бы осветить дело под несколько иным углом. Если бы все было так прекрасно и приятно, как утверждали предыдущие ораторы, то это было бы… гм, гм… и впрямь весьма прекрасно и приятно, и Господь Бог, глядя на всех нас, мог бы только радоваться, как говорилось сегодня о том в церкви. Но… ну да, так бы оно и было, если бы мир и согласие действительно существовали на свете. Но… стремлением к миру и согласию наделен далеко не каждый из нас.
При последних словах белки глаз оратора наливаются кровью и снова становятся такими же красными, как рубец от недавно полученного удара на дрожащей от возбуждения руке. Тоотс чувствует, как в сердце или где-то поблизости от него сильно кольнуло, – он знает, теперь последует то самое, наиужаснейшее из всего, что вообще способна высидеть милая душа его милого школьного приятеля. Свадебные гости настораживаются.
– Я не хочу ни на кого жаловаться, – продолжает рыжеголовый, – не хочу никому бросать упреков, а тем более кого-нибудь осуждать, ибо я еще помню слова Спасителя нашего Иисуса Христа, который учил никогда не бросать первого камня даже и в самого заядлого преступника. Нет, я лишь хочу открыть правду, ведь мне известно, что и молчание в таком случае – тоже грех.
– Весьма справедливо, сын мой, – кивает пастор своей седовласой головой. – Продолжайте же!
И «сын» продолжает.
– Нет, досточтимый и обожаемый господин пробст, а также мой уважаемый учитель закона божьего и все присутствующие, – говорит он, – на свете пока что нет мира и согласия, и потому Господь еще не может, глядя на нас, возрадоваться… Вчера вечером отправился я на хутор Юлесоо, проведать своего школьного друга и брата Йоозепа Тоотса, того самого, который сегодня, в этот, как выразился господин пробст, торжественный для него день находится среди нас. «Счастлив ли ты?» – спросил я своего друга. – «Как это – счастлив? – ответил он вопросом на вопрос. – С чего это я непременно должен быть счастлив?» – «Но неужели же ты, – спросил я снова, – не думаешь с радостью и любовью о той, кто завтра станет твоей спутницей жизни?» – Он гнусно засмеялся и глумливо ответил: «Пустая болтовня! Ничего мне на этом свете не надо, кроме денег и достатка».
За праздничным столом воцаряется жуткая тишина. Тоотс силится что-то произнести, но его побелевшие губы лишь беззвучно шевелятся. Старый пастор вопросительно смотрит на кистера, пытаясь осмыслить, что собственно заключает в себе странная речь его «сына» – хорошее или плохое? Вдруг тишину нарушают сказанные вполголоса слова арендатора:
– Что ты, Кийр, несешь! Сядь на место!
Но оратор не садится. Прежде чем кто-либо из сотрапезников успевает придти в себя, он продолжает:
– «Ты оскорбляешь Господа нашего, – сказал я ему, – и не ведаешь, что всевышний не позволяет над собой насмехаться. Ему надо служить верой и правдой». – Но он, этот самый Йоозеп, мой друг и соученик, меня не послушался и продолжал страшным образом богохульствовать. Не вынеся богопротивных слов, я в ужасе бежал из его дома, но моя душа не давала мне покоя, и сегодня утром я снова пошел проведать своего друга. «Этой свадьбы и не будет», – сообщил он мне со страшными проклятиями. Я снова стал Йоозепа увещевать, и сердце его смягчилось. «Знаешь что, Кийр, – сказал мой брат по школе и друг плачущим голосом, – свадьба все ж таки будет, но прежде я не хотел тебе об этом говорить». – Ну, да, так, мол, и так. – «Подумай сам, дорогой Кийр, чем же я напою и накормлю эту стаю голодных волков, когда она примчится ко мне сюда с хутора Рая? В чулане и кладовке – пусто, хоть шаром покати или, ежели хочется, хоть в рюхи играй. Что за беда раяским хозяевам всех накормить и напоить, они себе хитростью и обманом много добра наскребли, а у меня нет ничего крое двух поросят в загородке, да и те шелудивые». – Тут он начал громко плакать, наверное, ему было себя жалко, и говорит: «Как же я при таком положении посмею кому-нибудь сказать, что у меня будет свадьба, ты тоже не сказал бы». – Ну да, а потом еще добавил: «Пожалей меня, дорогой школьный друг, выйди навстречу свадебным гостям и скажи, что никакой свадьбы нет, и не будет. Пошли их подальше, хоть в преисподнюю, хоть в поповское болото – пусть царапают там снег и едят мох, если они такие голодные, а тут, на хуторе, все не мое, кроме стека да штанов с кожаным задом, тех, что висят там, на крючке… да и два шелудивых поросенка, по правде говоря, отцовские». – Вот так-то, и еще поторопил меня: «Иди же скорее встречать гостей и наври им с три короба. Если ты, мой дорогой, любимый Йорх, и на этот раз меня выручишь, я, когда, наконец, дорвусь до приданого раяской девицы, куплю тебе новую швейную машину». – И я должен сказать, достопочтенный и обожаемый господин пастор, отнюдь не дьявол наживы погнал меня врать свадебным гостям, но любовь и сострадание по отношению к другу. Вот почему я и задержал вблизи хутора Юлесоо несколько саней со свадебными гостями, чтобы сообщить, что свадьбы не будет, да, да, что свадьбы не будет… именно так он со слезами на глазах просил меня сказать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21