Спорщики переводят дух и готовы выслушать, что думает по этому поводу старый и всем известный паунвереский звонарь.
Но Либле принимается «разрабатывать» совершенно иную тему, вернее, у Либле вообще нет никакой темы.
– Оно так, ик, теперь, как раз теперь ты отпустишь меня с миром, потому что мои глаза увидели твое благоволение, – несет он какую-то околесицу. – Одним словом сказать, ик, молодой юлесооский хозяин получил в аккурат ту, какая ему по сердцу, и раяская барышня получила того единственного, кто ей надобен.
– Это ты, Либле, сможешь сказать только завтра, – замечает Тоотс.
– Какое там – завтра. Это дело вроде, как и завтра будет в аккурат такой же верняк, как и сегодня. Я человек старый и глупый, оно так… да чего там, дурак дураком, но вроде, как и я кумекаю, что одно только пасторское слово мужа и жену рядом не удержит, ежели они сами друг с другом не поладят. Взять хоть бы мою Мари…
– Хватит, Кристьян, языком молоть! – Старый хозяин, махнув рукой, поднимается из-за стола и отправляется спать.
Наконец, когда старшие обитатели хутора видят уже десятый сон, гости соловеют и начинают поглядывать на дверь, ведущую в жилую ригу.
– Ну что ж, пусть будет так, – произносит в конце концов молодой юлесооский хозяин. – Мы все устали, а больше всего, ясное дело, городские господа. Пора отправляться погостить в сонное царство и поглядеть, что поделывают тамошние жители. Либле, отвези Тээле домой – вы чуть ли не до конца попутчики. Прокати мою невесту с ветерком, да гляди, в сугроб не выверни!
Тээле и Либле уезжают, – некоторое время слышен скрип и шорох снега на повороте проселочной дороги да щелканье кнута, затем вокруг вновь устанавливается тишина. Покой рождественской ночи лишь изредка нарушается громким потрескиванием деревьев в саду.
Тоотс смотрит вверх на лучистые звезды и думает о том, как иной раз бывает просто попасть из седьмого ада прямиком на седьмое небо… и, ясное дело, наоборот тоже. Ему вспоминается одна когда-то и где-то услышанная фраза, значение которой он уяснил себе лишь сегодня вечером… Браки заключаются на небесах, потому-то семейному человеку и требуется ангельское терпение… Эти слова приходят на память Тоотсу накануне свадьбы, как предостережение, как напоминание о причудах Тээле – и сегодняшних, и прежних. «Послушай, Йоозеп, брось – пожалеешь!» – говорит молодому человеку внутренний голос.
Но Йоозеп Тоотс из Паунвере, Кентукский Лев и так далее, не может иначе, он должен. Даже появись сейчас какой-нибудь прорицатель, умеющий заглядывать в будущее, и скажи ему «Оставь это дело, парень, не дури, все равно ничего путного из этой женитьбы не выйдет!» – да, даже и тогда он, Йоозеп Тоотс, не смог бы поступить иначе. Вот стоит он во дворе хутора Юлесоо в первый вечер рождества на морозе, смотрит на небесные звезды – и не может поступить иначе! Даже если завтра ему предстояло бы войти в ворота ада, то и тогда он вошел бы, потому что эта дорога ведет к единственной девушке, от тела которой исходит животворящее тепло, точно так же, как от сверкающих в вышине звезд – как ему сейчас кажется – исходит смертный холод.
– Конечно, – бормочет он по-русски, – верно, что не надо любить безумно… надо любить умно… но ведь как же быть-то?
Но тут вдруг жених осознает, что своей разгоряченной головой он двора не нагреет, и поспешно возвращается в дом. Батрак и прислуга стелют в жилой риге, рядом с печью, постель для гостей. При этом Киппель своей всегдашней суетней и фанфаронством не столько помогает им, сколько мешает. Лутс снимает обувь и забрасывает ее на печь – сушиться, Леста ищет, нет ли на стене какого-нибудь гвоздя или крючка, куда можно было бы повесить одежду. Вдруг молодой хозяин, а следом за ним и гости, обнаруживает, что старый аптекарь исчез. Осматривают все углы жилой риги, обходят в доме обе комнаты, Тоотс заглядывает даже на гумно – но старого господина нигде не видно. На улице его нет, это жених знает наверняка – он сам только что пришел с улицы, да и пальто аптекаря висит на вешалке в передней комнате дома.
– Постойте! – восклицает в конце концов предприниматель, который всюду и во всякое время претендует быть на пядь старше и на дюйм умнее всех прочих. – Он на печке! Не понимаю только, почему он не подал голоса, когда Лутс бросил туда ботинки. Погодите немного!
– Алло! Алло! Herr провизор! Но ответа нет.
Вдруг в печке кто-то кашляет, после чего из топочного отверстия высовывается чья-то блестящая голова – при слабом освещении риги она кажется неправдоподобно большой и страшной. Прислуга взвизгивает.
– Не ищите, я здесь, – произносит голова.
– Черт побери, вот это номер! – Тоотс смеется вместе со всеми, – не понимаю, почему вы туда залезли? Вы же испачкаете в золе свое платье.
– Не имеет значения. Здесь хорошо, тепло.
Наконец уставшие от дороги и предсвадебного застолья гости укладываются спать. Даже и хозяин, которому не хочется расставаться со школьными друзьями, тоже ложится рядом со «своим старым» Лутсом и находит, что на такой постели можно выспаться за семерых.
– И не забывай, – говорит ему Лутс, – что это твоя последняя холостяцкая ночь.
– Хм-хьюх, может и так, – бормочет жених. – Чем черт не шутит, ведь на этом свете не видишь дальше своего носа. Иной раз какое-нибудь дело кажется куда как верным, а потом оказывается, что все было всего лишь вилами по воде писано.
– Брось шутки, Тоотс!
Долго переговариваются школьные друзья, но еще дольше брюзжит Киппель. Лутс наведывается к пивной бочке – проверить, завернут ли кран, потом наведывается еще разок, чтобы удостовериться, действительно ли кран не забыли завернуть.
* * *
Возле большой вербы, что растет у начала проселочной дороги, ведущей к хутору Сааре, приостанавливается какой-то молодой человек и смотрит вслед двум ездокам, которые только что пронеслись мимо него в санях по большаку. Но и самого молодого человека тоже заметили.
– Кто это был? – спрашивает Тээле, оборачиваясь назад.
– Н-ник-ик-как не знаю, – отвечает Либле.
XIII
На другое утро Пеэтер Леста просыпается от звука голоса Киппеля. На пивной бочке уже горит маленькая коптилка, сам Киппель возлежит неподалеку от него, Лесты, растянувшись во весь рост, в зубах дымится трубка. Предприниматель собирается рассказать какую-то очередную историю и говорит, обращаясь к Лутсу:
– Вы – писатель, вы можете подобные случаи использовать в какой-нибудь из своих книг… Жил-был заядлый рыболов, он просидел с удочкой возле реки так долго, что нос его скосился по течению, то есть, в ту сторону, куда текла река. Да-да. Так вот он и сидел со своим кривым носом, пока однажды кто-то из прохожих не посоветовал ему пересесть на другой берег. Прошло лето или два – и нос рыбака выпрямился.
– Удивительно, как это ваш собственный нос до сих пор не искривился от ночных рыбалок, – зевая, вставляет словечко Леста.
– Аг-га, видали, и второй писатель тоже очнулся! Но это не Бог весть какой фокус – проснуться, когда все петухи уже давно слетели со своих жердочек. Поглядите на господина опмана: с первым кукареку он был уже на ногах. Это я понимаю!
Еще о том, о сем переговариваются гости в жилой риге, прежде чем – как выражается Киппель – «навести на себя фасон». Менее всего этот «фасон» заметен именно на самом предпринимателе. Остается лишь изумляться, как это он, ничуть не смущаясь поношенного, с истрепанными рукавами пиджака и залатанных штанов, умудряется все вновь и вновь похваляться своими редкостными деловыми связями и большими доходами, пространно о них разглагольствуя. Однако предприниматель неколебимо верит в свою счастливую звезду и не дает сиюминутным затруднениям сбить себя с толку. В доме жених оглядывает его с головы до ног и приходит к какому-то решению.
– Видите ли, господин Киппель, – произносит Тоотс, позвав гостя в заднюю комнату, – у меня есть тут еще один костюм, потеплее, чем ваш, не наденете ли вы его на время свадьбы? Поверх можете натянуть тулуп моего отца, старикан болен и все равно никуда не поедет.
– Отчего же нет?! Всеконечно! – соглашается торговец.
И спустя некоторое время из задней комнаты хуторского дома выходит господин до того представительный, что другие гости поначалу никак не могут признать в нем Киппеля. Сам Тоотс стоит на пороге и с улыбкой ждет, какой эффект среди его школьных друзей произведет это явление.
– Д-да-а, – произносит Лутс, – теперь не так-то просто определить, кто тут жених – наш школьный друг Йоозеп Тоотс или делец Киппель.
– Не сомневайтесь, – отзывается Киппель, – такие костюмы я и прежде нашивал.
Лишь после того, как гости и обитатели хутора садятся за стол, обнаруживается отсутствие аптекаря.
– Погодите, – Тоотс поднимается из-за стола, – надо все ж таки поглядеть, что поделывает наш старый друг. Алло, господин провизор! Как ваше самочувствие? Вылезайте пить кофе!
– Ох, нет, – откликается аптекарь из печки и кашляет, – не пойду я пить кофе. Я тут еще немножко погреюсь.
– Ну а в церковь… на венчание?
– Ох, нет! Не пойду. Я – старый и больной, лучше уж я подожду, пока свадьба сюда приедет.
– Так и быть. Но поесть-то вы должны, хотя бы немного.
– После, после, господин Тоотс.
Новый приступ кашля сотрясает тело старого господина, гудом отдается в большой печи риги, словно в погребе. Жених готов уже распорядиться, чтобы еду принесли прямо сюда, к устью печи, готов уже послать кого-нибудь в аптеку за лекарством, однако аптекарь не желает ни того, ни другого – он не хочет никого затруднять в такой день, когда у каждого и так довольно забот. Молодому хозяину не остается ничего другого, как, пожав плечами, вернуться к столу.
В тот же момент наружная дверь дома распахивается и на пороге возникает старший сын мастера-портного Кийра, вежливенько здоровается, после чего обращается к жениху:
– Йоозеп, мне надо бы с тобой немного поговорить.
– Очень хорошо. Сними шубу, садись, пей кофе и говори.
– Нет, я хотел так… с глазу на глаз, немного…
– Ну, время терпит, иди, поешь сначала.
– К сожалению, у меня вовсе нет времени. И кофе я уже давно попил. Большое спасибо.
– Да, ты пташка из ранних, – замечает жених, приглашая гостя в заднюю комнату. – Что стряслось? У тебя такое странное лицо, будто…
– Погоди, Йоозеп, ответь мне сначала, будет сегодня твоя свадьба или не будет?
– Ну… немножко будет.
– Немножко будет..? Как это понимать? Вчера выходило, что она вовсе расстроилась!
– Верно, к тому все шло, так что могло и не быть, дорогой Йорх.
– А сегодня, выходит, будет, но немножко? Что это значит – немножко свадьбы?
– Что это значит? Это значит, что немножко можно, а много нельзя.
– Вот как, – со злостью произносит рыжеголовый, – говоря по правде, Йоозеп, тебя и сам черт не разберет! Само собою, разумеется, это некрасиво – браниться в дни праздников, но я до того возмущен, что готов помянуть нечистого по меньшей мере двадцать четыре раза подряд. И во всем этом виноват ты, враль, каких свет не видел.
– Я? Что же такого я опять сделал?
– Что ты опять сделал..? Я приходил сюда вчера – правда, ты вряд ли еще помнишь об этом! – и ты сказал мне четко и ясно, что никакой свадьбы не будет и просил меня купить веревку… Ну вот, и в деревне говорят то же самое – не будет. Хорошо же, а сегодня встречается мне Либле и говорит, что будет, клянется на чем свет стоит и дает голову на отсечение, что не врет. И вот я прихожу сюда, и что же слышу – немножко будет. Так ведь и рехнуться недолго. Будет и не будет, не будет, но будет все же, и в результате ни один черт не знает, будет или не будет, даже сами жених и невеста уже ничего толком не знают. Того и гляди начнут бегать взапуски по деревне и у каждого встречного-поперечного спрашивать «Будь так добр, скажи, будет сегодня моя свадьба или не будет?»
– Ну до этого вряд ли дойдет. Ты малость преувеличиваешь, дорогой Йорх.
– Нет, ничуть не преувеличиваю! Я не понимаю, зачем созывать свадебных гостей, если ты не знаешь, когда состоится свадьба?
– Говорят же тебе, что сегодня немножко будет.
– Тьфу! – Рыжеголовый сердито сплевывает. – Будь ты неладен! Ведь ты и мне своим приглашением голову заморочил, я, дурак, как серьезный человек, загодя заказываю лошадь, ну, думаю, приеду, приеду. Ну вот, а сегодня утром, после всего, что ты мне вчера наговорил, иду, стало быть, на хутор Рейну и говорю, что лошадь не нужна, свадьбы не будет – не стану же я разъезжать по Паунвере ради собственного удовольствия. И что же – на обратном пути встречается мне Либле: свадьба будет, и всё тут! Поди, пойми вас с вашей свадьбой! Суетятся, как два дурака!
– Дорогой Йорх, ну чем ты недоволен?! Ведь никто, кроме тебя, и не суетится. Ежели ты уже теперь, скажем, как шафер, в такой запарке, что же с тобой будет, когда ты сам задумаешь жениться? Тебя пригласили – приходи! По моему разумению, это сказано достаточно ясно.
– Ясно?! А как же вчерашний разговор? А сегодняшний? Ясно?! Подумай, я еще и посейчас не знаю, будет свадьба или не будет.
– Будет, будет.
– Будет? Стало быть, все же будет на самом деле? – Вконец рассвирепевший портной смотрит на Тоотса злыми глазами. – Вот и ответь, где, черт побери, я теперь раздобуду лошадь?
– Да-а, это трудный вопрос. Мои все заняты… к тому же, у меня тут целая рота безлошадных. Может, и еще подойдут.
– То-то и оно.
– Знаешь что, Йорх, – Тоотс внезапно хватает школьного приятеля за пуговицу шубы, ведь ты, хм-хм-пых-пых, ведь ты ездил в Россию учиться на управляющего – приезжай-ка ты, право, верхом.
– Верхом?! На чьей спине? Не на твоей ли?
– Ну… – собирается Тоотс что-то сказать, но школьный приятель, сердито махнув рукой, спешит за двери. Рыжеголового приводит в такую ярость вовсе не затруднение с лошадью, а то обстоятельство, что свадьба все же будет и что именно он, Аадниель Кийр, вчера, можно сказать, разнес по округе ложный слух.
Едва Кийр отходит немного от Юлесоо, как навстречу ему попадаются первые свадебные гости: хозяева хутора Лепику с ватагой своих ребятишек, которые заполнили дровни, словно груда узлов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21